Давно закончилась осада… - Крапивин Владислав Петрович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/77
• Следующая

Это был все-таки не «метод Пирогова»! В облегченной Колиной душе опять шевельнулась искорка смеха.

– У нас же нет гороха.

– Есть у Лизаветы Марковны. Ты пойдешь к ней и попросишь две горсти. И скажешь, зачем. Пусть она и Саша знают, чего ты добился своим поведением.

Этого еще не хватало! Вот стыд-то!

– Тё-Таня! Лучше уж не на горохе! Лучше… вот на этом! – Коля полез в карман когда-то новеньких, а теперь уже обтрепанных штанов (они уже не застегивались под коленками, потому что гудзики отлетали, сколько тетушка ни пришивала). Нащупал горстку пуль – круглых и «минек». Протянул на ладони.

Татьяна Фаддеевна возвела брови:

– Разве это лучше, чем горох?

– Ничуть не лучше, даже больнее. Но зато… как-то достойнее. Будто расстрел вместо повешенья…

У тетушки дрогнули губы. Она зажала поехавшую улыбку и отвернулась.

– Ты… совершенно несносное создание… На сегодня ты лишаешься ужина! Умывайся и немедленно марш в постель. Никакого чтения, никаких игр. Саше я скажу, чтобы не приходила. Будешь лежать и размышлять о том, как исправиться…

– Но еще же только девятый час!

– Предпочитаешь стояние в углу?

Коля засопел и стал стягивать сапожки.

– Что у тебя с чулками? Почему опять дыры на пятках?

– Я, что ли, нарочно их дырявлю? Если хотите, могу босиком гулять. Многие уже так гуляют…

– Твоя деградация идет с нарастающей скоростью, – скорбно сообщила Татьяна Фаддеевна. Известно тебе, что такое деградация?

– Известно… – буркнул Коля. – Воды-то хотя бы можно попить?

– Можно. И немедленно стели постель. А я ухожу к и вернусь после полуночи.

– Надеюсь, доктор проводит? – дернуло за язык Колю.

– Ты глупый мальчишка! Я иду к Лизавете Марковне. Она хочет научить меня новому сложному пасьянсу. Вернее, гаданию… А ты… надеюсь, для человека, который болтается в темноте по улицам, не будет казаться страшным провести вечер одному в собственном доме?

– Ни в малейшей степени, – тем же тоном отозвался Коля. После уличных страхов собственный дом ему и в самом деле казался безопасным. Так что напрасно тетушка думает, будто одиночество станет для него дополнительным наказанием.

Когда он лег, Татьяна Фаддеевна задула на столе лампу.

– Оставить в моей комнате свет?

– Как хотите, – самым безразличным тоном отозвался Коля.

Она оставила. И ушла, сухо сказав «покойной ночи». Щелкнул на двери внутренний замок новейшей английской конструкции. Коля натянул до носа одеяло и стал смотреть в потолок. И думать о всем случившемся.

Что же все-таки делать-то?

Почему он такой трус?

Так невозможно жить дальше. Уже и мальчишки догадываются и, скорее всего, знает про его страхи и Саша. Сколько же можно так существовать? До старости, что ли?.. А как вылечиться?

В глубине души Коля даже сожалел, что тетушка не решилась, а доктор отказался применить крайние меры. Может быть полноценная вздрючка выбила бы из него всю недостойную мужчины боязливость? В конце концов, не зря же придуманы наказания… И ведь именно из-за своего дурацкого страха оно слишком поздно пришел домой!

«Сейчас ты получишь то, что заслужил», – мрачно пообещал себе Коля. Встал с постели. В углу под горящей лампадкой разложил на половицах пули – близко друг другу, двумя аккуратными блинчиками, под оба колена.

«Будешь стоять два часа!»

Он опустился коленями на пули, поддернув ночную рубашку… О-о-ой! Какие там два часа! И двух минут не выдержишь! Лучше бы уж прут, им хоть быстро… Свинцовые зубы безжалостно вгрызлись в коленные чашечки. «Стой, негодяй! Сам виноват!..» Но терпеть не было сил. Коля вскочил. Впившиеся в кожу пули отвалились и застучали об пол. В глазах стало сыро… И сделалось вдруг очень стыдно. Потому что увидел себя как бы со стороны. Съеженного, в рубахе до щиколоток, изъеденного, как морским червем, страхами всех сортов и размеров… До чего же это глупо! Разве стоянием на коленях изменишь свой характер? И битьем не изменишь…

Было лишь одно средство – то, о котором Коля догадывался давно и о котором боялся думать всерьез. Потому что знал: на такое он не решится никогда в жизни.

Это он раньше думал: никогда в жизни. А сейчас понял: пришла пора. Надо было стиснуть зубы, скрутить душу и отчаянно пойти навстречу страхам. Чтобы наконец сделаться сильнее, чем они. Чтобы не томиться каждый день от мыслей о предстоящем. Чтобы не слабеть от предчувствия выдуманных бед. Чтобы не бояться города, который любишь. Потому что нельзя же так – и любить, и бояться!..

Коля сел на постели. Потер колени, вздохнул. Скинул ночную сорочку и стал одеваться.

Оделся он не так, как днем. Курточку надел на нижнюю рубашку, а верхнюю оставил на спинке стула. А поверх нее бросил чулки с дырами на пятках. Загородил стулом постель. Открыл дверь тетушкиной комнаты так, чтобы свет лампы падал на стул. Если Тё-Таня придет раньше срока, она глянет в дверь, увидит одежду на стуле и поймет, что Николя? наконец уснул, раскаявшись в своих поступках… Под одеяло со стороны ног следует, пожалуй, подложить несколько книг. А туловище и голову из-за спинки не видно.

Сапоги он тоже не стал надевать, оставил у двери, чтобы сразу было ясно – хозяин их дома. Надел домашние башмаки, переделанные из Тё-Таниных туфель.

Потом Коля вернулся в комнату и стал выколупывать конопатку из оконной рамы. Небольшое окно было одинарным, потому что здесь не север. Однако щели на зиму были забиты паклей крепко, и Татьяна Фаддеевна до сих пор не решалась ее вытащить – иногда бывало еще холодно, особенно по ночам. Теперь Коля выдирал паклю безжалостно. Затем он сгреб клочья под диван и пошатал раму.

Пошатал, надавил… открыл со скрипом. Плотный уличный воздух вошел в комнату – с запахом цветущих деревьев, ночного моря, нагретых за день камней и резкой, до озноба, прохладой. Лампадка у иконы Николая Чудотворца замигала. Коля встал перед иконой, несколько раз перекрестился и мягко выпрыгнул в невысокое окно – в подросшую, мелко цветущую траву, названия которой он не знал. Оглянулся и притворил за собой раму.

То, что Коля решил сделать сейчас, ему еще вечером, до заката, показалось бы немыслимым. Но теперь он знал – иного выхода нет. Он решил назло себе и всем на свете страхам обойти по кольцу главную часть города. По Екатерининской, по Морской. Мимо светло-зеленых от луны развалин, а где-то, может быть, и прямо через них. И уж после этого (если останется жив) он не будет бояться ничего на свете. Или почти ничего…

Полная луна поднялась недавно, однако светила уже в полную силу. Тени от нее были черными и резкими. Коля тряхнул плечами, шагнул за калитку и быстро пошел вниз по Косому переулку. Путем, обратным тому, каким недавно спешил к дому. Только Нагеля, к сожалению, нигде не было…

Холодок цапал Колю за непривычно голые икры, встречный ветерок отбрасывал со лба отросшие пряди. Капитанскую фуражку Коля тоже оставил дома – на гвозде, который зимой вбил для пистолета.

Коля шел и удивлялся, что не боится. Пока не боится. Место было знакомое, и, видимо, весь запасах страха, предназначенный этим переулкам, Коля растратил еще прежде. К тому же, луна разогнала зловещие сумерки, видно было далеко. Встречные не попадались, но и безлюдья не ощущалось. Светились окошки. Был четверг Страстной недели, шли вечерние службы. Наверно, поэтому слышался негромкий перезвон колоколов – на Михайловском соборе, на старенькой кладбищенской церкви и где-то совсем далеко – кажется, в Херсонесском монастыре. А впрочем, звон этот, возможно, был лишь в ушах у Коли…

Так он дошагал до верха лестницы, на которой при заходе солнца расстался с Женей. Пошел вниз. Луна светила слева, по ступеням рядом с Колей прыгала черная тень. Разболтанные башмаки срывались с пяток и отчетливо стучали по камням. В этом стуке была насмешливая смелость, даже какой-то вызов.

«Вот удивительно, почему же мне не страшно?»

• Предыдущая
• 50/77
• Следующая