Давно закончилась осада… - Крапивин Владислав Петрович - Страница 49
- Предыдущая
- 49/77
- Следующая
Коля пошел проводить Женю до лестницы, что вела вдоль стены Седьмого бастиона к рынку и Городскому оврагу. Поздно уже было, но сейчас, после недавней боевой горячки, Коля не чувствовал привычных опасений.
Женя тоже был доволен недавним сражением. Вроде бы вовсе мирный по характеру, а сегодня тоже развоевался. Он сказал:
– Хорошо поиграли, да?
– Хорошо. И рвануло здорово. Погромче того раза, на Четвертом… Жень, знаешь что?
– Что?
Коля сказал наполовину дурачась, а наполовину всерьез:
– Когда будем воевать в другой раз, ты возьми свой барабан. Под барабанный марш ходить в атаку не в пример веселее…
Женя принял это всерьез. И всерьез вздохнул:
– У меня уже нет барабана.
– А куда девался?
Женя быстро глянул на Колю и стал смотреть под ноги. Ответил с полуулыбкой:
– Подарил. Вместе с палочками…
– Кому?
Женя искоса взглянул опять:
– Ты не поверишь, наверно… Барабанщику… Тому саму, французскому…
– А! – засмеялся Коля. – Шутишь!
Женя вздохнул снова:
– А вот и не шучу… Я недавно шел из вечерней лавки, Лена посылала за солью, сумерки уже были… Я решил сократить дорогу, проскочить сквозь разбитый дом купца Шагаева. Прыгнул в окно, прошел к другому, смотрю, а он сидит на подоконнике. Я сразу понял, что это он, потому что мальчик вроде нас, но в мундире. Белые ремни крест-накрест, и пуговицы в два ряда блестят… А волосы длинные, почти до плеч… Смотрит и молчит, глаза еле видны.. Ну, мне, по правде сказать, слегка страшновато стало…
«Слегка!… – ахнул про себя Коля. – Я бы умер на месте!.. Ох, да это ведь просто сказка. Женька придумывает, будто рисует картину…»
– И что дальше? – спросил он небрежно, хотя по спине уже гуляли сотни колючих мурашек. Бессовестный он, этот Славутский! Нашел время сочинять такие истории!
– Дальше?.. Мы смотрим друг на друга и молчим. Потом он говорит: «Здравствуй… Ты меня не бойся». Я говорю: «Здравствуй… Не нашел еще свой барабан?» Он головой покачал: «Не нашел… Теперь, наверно, никогда не найду. Так и буду маяться до конца времен». И вдруг заплакал. Тихонько так, почти незаметно… Знаешь, мне так жалко его стало… «Посиди здесь, – говорю, – не уходи, я сейчас…» Побежал домой, схватил барабан – и обратно… Прибегаю, а он сидит ждет. Я ему протянул барабан: «Вот… Может, пригодится? Он не такой большой, как настоящий, зато палочки хорошие…» Видел бы ты, как он обрадовался! Схватил его, надел на плечо поскорее. «Самый подходящий! Спасибо, товарищ! Храни тебя Бог!» Махнул рукой и пропал…
– Как же ты с ним беседовал? – ослабевшим голосом спросил Коля. Не для того, чтобы уличить Славутского, а желая успокоить себя. – Ты не знаешь французского, а он едва ли говорит по-нашему.
Женя сбил шаг.
– А ведь правда… Я и сам не понимаю, как… Но разговаривали! Вот как мы с тобой сейчас…
Конечно, это была Женькина сказка. Немного печальная, и если бы днем, то очень даже славная. Но сейчас, как всегда при мыслях о темных развалинах, стало Коле тошновато. А Женя, видать, не почуял его страха. Сказал: «Ну, до завтра», и запрыгал вниз по ступеням.
С верхней площадки лестницы Коля помахал Жене вслед и торопливо зашагал к дому.
Солнце к тому времени быстро свалилось в море, и закат раскинул в полнеба разноцветные перья. Прекрасный закат! Ну прямо для какой-нибудь Женькиной картины!.. Только эта красота мало радовала Колю. Огненные перья стремительно тускнели, из переулков стекались лиловые сумерки.
Коля до сих пор не мог привыкнуть, как быстро здесь наступает после захода темнота. Над Петербургом зори всегда тянулись часами. А тут, у южного моря, несколько минут закатных красок – и сумрак!
И Коля оказался в этом сумраке.
Нет, кромешной тьмы, конечно, не было. Смутно светились побеленные изгороди. Даже разбитые, пустые дома отражали остатки рассеянного света, потому что сложены были из белого инкерманского камня. В отдалении светились два желтых окошка. В небе разгорались звезды. Да много ли проку от этих окошек и звезд!
Все страхи сразу ожили в душе у Коли. И каждый шаг он теперь делал с усилием, как среди черной душной ваты. А потом остановился совсем – укрылся в нише глубокой, прорезанной в ракушечнике калитки. Потому что впереди, там где окна, мелькнули невысокие тени. Может быть, здешние псы, а может быть… Если собаки, то ладно. Он добродушные, а некоторые даже и знакомые. Но от собак бывает хоть какой-то шум, а тени скользнули беззвучно.
Может, трюмники?
«А что они тебе сделают? – попытался образумить себя Коля. – Они же безобидные и к людям относятся по хорошему!» Но сердце ухало как припадочное. Оно боялось не какого-то определенного зла, а замирало перед неведомым…
Калитка, в которую Коля вжимался спиной, была целая. Но двор за ней – заброшенный, и дом в нем – пустой, с проваленной крышей. И в той заброшенности тоже мог бродить кто-то… Эта мысль как бы толкнула Колю в спину. Он на цыпочках побежал через кремнистую дорогу, зацепился сапожком за камень, упал, расшиб колено, расцарапал ладони, вскочил и спрятался у другого забора. Но забор был светлый, и, разумеется, Коля был виден на нем всем ночным существам, которые водились здесь…
Презирая и ненавидя себя, Коля свернул узкому каменному трапу, чтобы оказаться ниже по склону. Там тянулась Ростиславская улица, где большинство домов были обитаемы и можно было встретить не трюмников, не духов, а настоящих людей.
Нет, людей не оказалось и здесь, но окошки светились во многих местах, и сердце стало колотиться послабее. Правда, и по этому пути Коля шел с великой опаской, часто замирал у калиток. Но все же приближался к своему Косому переулку. Скоро повезло – подбежал из темноты знакомый кудлатый пес Нагель. Сперва напугал, потом обрадовал. Коля ухватил Нагеля за густую шерсть загривка и с таким вот безбоязненным спутником добрался наконец до своей калитки.
– Наконец-то!.. Силы небесные, на кого ты похож! Где ты был?!
Вот ведь одно невезенье за другим: Тё-Таня уже дома!
– Я гулял…
– Я понимаю, что не уроки учил! Где ты гулял и почему до такого времени?
– В войну играли. Потом Женю проводил… Я разве виноват, что солнце садится в одну минуту? – сказал Коля тетушке. А себе мстительно добавил: «Вот тебе твоя дурацкая трусость. Сейчас расплачивайся…» И почуял, что расплата, кажется, и правда не за горами. Потому что Татьяна Фаддеевна смотрела странно. Очень странно.
– Значит, виновато солнце?
– Ну… не только. Я тоже виноват… – На всякий случай он решил не ершиться (к тому же ведь и вправду виноват). – Тё-Таня, я впредь буду внимательней следить за временем…
– Полагаю, ты станешь очень внимательным… после того примерного наказания, которое получишь сегодня. Потому что у меня кончилось последнее терпение.
У Коли охнуло под сердцем. Или под печенкой, не разберешь. «Вот оно… Достукался». И главное, не было ни сил, ни слов для противодействия. Только все более, как тяжелая жидкость, наливалась в него виноватость. «Так тебе и надо!.. Может, хоть это выбьет из тебя наконец всю твою трусость!»
– Ты слышал, что я сказала?
– Да, – грустно отозвался он. И попытался спрятать обмирание за последней капелькой юмора: – Вы, верно, опять про метод Пирогова?
– К сожалению, нет. Я поняла, что у меня не поднимется рука… Я просила научить тебя уму-разуму Бориса Петровича, но он почему-то отказался…
– Ну и правильно! – вскинулся Коля. – Разве он имеет право? Он же все-таки не родственник!
– Что значит «все-таки»?!
– Ну… то и значит. А как же вы собираетесь… учить меня уму-разуму?
– Как скверного и упрямого мальчишку, которого, к сожалению, некому выдрать! Ты будешь два часа стоять в углу! На коленях!.. – Видимо, тетушка совсем недавно придумала этот метод воспитания и теперь вдохновлялась на ходу. Добавляла подробности: – Да! И не просто так, а на сухом горохе. Голыми коленями… Как ленивый и непослушный деревенский школьник.
- Предыдущая
- 49/77
- Следующая
