Вожделеющее семя - Берджесс Энтони - Страница 23

• Предыдущая
• 23/59
• Следующая

Улыбаясь, Дерек Фокс откинулся на спинку кресла из кожзаменителя; улыбаясь, он посмотрел на идиотски огромный, как луна, диск циферблата настенных часов, на ряд телефонов, на спину своего златокудрого секретаря…

Бедный Тристрам! Несчастный и не очень сообразительный Тристрам! Простым актом написания этих каракулей тупоголовый Тристрам уже все выдал всем органам, соответствующим и несоответствующим. Но, конечно же, это не имело значения. Беспочвенные сплетни и явная ложь сутки напролет с жужжанием циркулировали в офисах Комиссариата. Это было чем-то вроде комариного писка и в расчет не принималось. Тем не менее, попав на свободу, Тристрам мог доставить неприятности. Взбесившийся рогоносец с бандой своих учеников-головорезов. Подстережет с ножом в кармане в темном месте. Или нальется до чертиков и возьмет пистолет… Пусть уж лучше сидит, где сидит. Слишком это утомительно — ежесекундно ждать подвоха от собственного брата.

А с ней как быть? Хотя это дело другое. Подождем, подождем. Следующая фаза должна наступить довольно скоро. А бедный глупый капитан Лузли? Оставим его пока в покое, идиота.

Дерек Фокс позвонил в Штаб полиции и попросил, чтобы Тристрам Фокс, ввиду имеющихся относительно него подозрений, был задержан на неопределенное время. После этого Дерек снова занялся черновиком своего выступления на телевидении: ему давали пять минут после двадцатитрехчасовых новостей в воскресенье. Обращаясь к женщинам Большого Лондона с предостережениями и призывами, он писал: «Любовь к своей стране является одной из чистейших разновидностей любви. Желание процветания своему Государству — святое желание» такие выступления у него хорошо получались.

Миновали дождливый август и засушливый сентябрь, но похоже было, что погодные условия не оказывают никакого влияния на болезнь зерновых, которая распространялась по свету со скоростью самолета. Это было никому прежде не известное заболевание. При изучении под микроскопом оказалось, что своей формой возбудитель болезни не напоминает ни один из известных вирусов. На него не действовал ни один из химикатов, изобретенных Всемирным Управлением сельского хозяйства. Хуже того — болели не только рис, маис, ячмень и пшеница: пораженные чем-то вроде гангрены, с деревьев и кустов опадали плоды, картофель и другие корнеплоды превращались в комки черной и синей грязи. Несчастье не миновало и животный мир: глисты, кишечные паразиты, чесотка, опухание конечностей, птичья холера, выпадение яйцевода, уретрит, паралич ног, хронические вывихи

— это лишь малая часть тех болезней, которые поразили птицефабрики и превратили их в набитые перьями морги. Горы гниющей рыбы были выброшены морем на северо-восточном побережье в начале октября, реки смердели…

Октябрьской ночью достопочтенный Роберт Старлинг, Премьер-министр, лежал без сна на своей двуспальной кровати и ворочался с боку на бок. Мальчик, деливший с ним ложе, был изгнан. Голова Премьера раскалывалась от голосов. То были голоса экспертов, которые твердили, что им ничего не известно, ну просто ничего не известно; голоса фантазеров, вопящих, что вирусы были преступным образом завезены на ракетах с Луны; хорошо поставленные голоса профессиональных паникеров, утверждавших на последней конференции премьер— министров СОАНГС: «Этот год мы еще переживем, можно сказать, почти пережили, но вот в следующем году…» И какой-то совсем тайный голос нашептывал цифры статистики, а в темноте спальни некто показывал слайды, от которых стыла кровь: «А здесь мы видим последний голодный бунт в Куч-Бехаре, результатом которого стали, по самым грубым подсчетам, четыре тысячи трупов. Все они были захоронены в общей могиле. Неплохо в смысле добычи пятиокиси фосфора, да? А сейчас перед нами проходят весьма живописные картины голода в Гулбарге, Бангалоре и Раджуре. Вглядитесь получше, полюбуйтесь этими торчащими ребрами! А теперь перенесемся в Ньясаленд: голод в Ливингстоне и Мпике… Могадишо в Сомали

— вот где был рай для стервятников! А теперь пересечем Атлантику».

— Нет! Нет! Нет!

Достопочтенный Роберт Старлинг завопил так громко, что разбудил своего маленького друга Абдул Вахаба. Этот шоколадного цвета мальчик спал на кушетке в будуаре Премьера. Абдул Вахаб вбежал в спальню, закручивая вокруг пояса саронг, и зажег свет.

— Что такое? Что случилось, Бобби?

Мягкий взгляд карих глаз был полон тревоги.

— А, ничего. Мы с тобой тут ничего не можем поделать. Иди спать. Извини, что я разбудил тебя.

Абдул Вахаб сел на упругий край матраса и стал гладить лоб Премьера.

— Ничего, ничего, все будет в порядке, ничего, — повторял он.

— Они все, похоже, думают, что мы преследуем личные цели! — обиженно заговорил Премьер-министр. — Они думают, что я обожаю власть.

Прохладная ладонь массировала лоб, Премьер-министр благодарно прикрыл глаза.

— Они же не знают, они просто не знают самого главного!

— Конечно, не знают.

— Ведь это же все для их собственного блага, все, что мы делаем, это же для их блага!

— Конечно.

— Что бы они делали на моем месте? Если бы на них взвалить такую ответственность и такую душевную боль?

— Они бы и минуты не выдержали.

Вахаб продолжал массировать лоб хозяина прохладной коричневой ладонью.

— Ты хороший мальчик, Вахаб.

— Ну что ты, — жеманно улыбнулся Вахаб.

— Да-да, ты хороший мальчик. Что же нам делать, Вахаб, что же нам делать?

— Все будет хорошо, Бобби. Вот увидишь.

— Нет, не может быть все хорошо. Я либерал, я верю, что человек может управлять миром, в котором живет. Просто мы не дали ему возможности рискнуть. Вся планета умирает, а ты говоришь, что все будет хорошо.

Абдул Вахаб переменил руку: хозяин лежал очень неудобно.

— Я не слишком умен, — проговорил он, — я в политике не разбираюсь. Но мне всегда казалось, что, когда на планете живет слишком много людей, это очень плохо.

— Да-да! Для нас это большая проблема!

— Но теперь это уже не проблема, так? Ведь население очень быстро уменьшается, разве не так? Разве люди не умирают оттого, что им нечего есть?

— Ты глупенький мальчик. Ты очень милый, но очень глупый мальчик. Неужели ты не понимаешь, дурачок, что если бы мы захотели, то могли бы укокошить три четверти населения Земли вот так (Премьер щелкнул пальцами) — и все! Но Государство озабочено не тем, как ликвидировать людей, а как сохранить им жизнь. Мы поставили войну вне закона, мы превратили ее в кошмарный сон прошлого, мы научились предсказывать землетрясения и бороться с наводнениями, мы оросили пустыни и заставили цвести полярные льды. Это и есть прогресс, это исполнение части наших гуманных стремлений… Ты понимаешь, о чем я говорю, дурачок?

Абдул Вахаб зевнул с закрытым ртом, улыбаясь крепко сжатыми губами.

— Мы устранили все природные ограничения на заселение территорий. «Природные ограничения» — какие циничные и злобные слова! История человечества — это история его контроля над окружающей средой. Да, люди частенько подводили нас. Большая часть общества еще не готова воплотить в себе Пелагианский Идеал, но скоро, может быть, она будет к этому готова. И, может быть, очень скоро! Возможно, люди уже учатся. Учатся, преодолевая боль и лишения. Ах, какой это злой и дурной мир!

Премьер тяжело вздохнул.

— Так что же нам предстоит сделать? Призрак голода бродит по миру, мы уже бьемся в его костлявых объятиях. (Премьер нахмурился, произнося эту фразу, но дал метафоре прозвучать.) Все наше научное знание и опыт сводятся на нет этой угрозой.

— Я человек не слишком умный, — снова произнес Вахаб. — И люди моего племени, бывало, тоже делали не слишком умные вещи, когда предчувствовали неурожай или у них рыба не клевала. Возможно, они совершали глупые поступки. Вот одной из тех глупостей была молитва.

— Молитва? — переспросил Премьер-министр. — Когда мы молимся, мы признаем свое поражение. В свободном обществе нет места молитвам. Более того — молиться нечему.

• Предыдущая
• 23/59
• Следующая