Невеста императора - Арсеньева Елена - Страница 39

• Предыдущая
• 39/81
• Следующая

В их присутствии плелись, творились в пахнущей ладаном тьме тайные словеса, кои крепче пут земных связывали его небесными узами с девушкой, которая стояла рядом, склонив голову, и лишь изредка шептала что-то почти неслышное, отвечая священнику. Она, ее нежное тепло и спокойная, несокрушимая твердость духа, осветили и освятили душу князя Федора, изгнали из нее демонов тьмы – и даровали надежду на счастье. Он знал, сколь далек еще от них покой, однако был полон решимости ждать и бороться за то, чтобы в один из дней открыто назвать ее своею.

Но вот жених и невеста уже обменялись кольцами и соприкоснулись дрожащими губами. Их поцелуй был похож на затаенный вздох, ибо они оба знали, что ждет их за порогом церкви, за метельною завесою, за полной опасности коридорной тьмою, – и полны были решимости испить чашу своей судьбы до дна, не расплескав ни капли прежде времени.

Разомкнув губы, они глядели друг на друга, целуясь теперь взглядами. Поп Вавила (князь Федор и вообразить не мог, что когда-нибудь увидит таким сверкающим и одухотворенно-торжественным своего непутевого сподвижника!), мерцая ризами, медленно размахивал кадилом. Сладковатый, извечный чад заволакивал мир непроницаемой завесою, означая безвозвратность и нерушимость свершившегося… как вдруг громкий топот в коридоре нарушил блаженное оцепенение.

Это не мог быть никто, кроме Савки, оставленного стеречь в сенцах… но это не мог быть Савка, который не осмелился бы топать и шуметь. Все сие оказалось осознанно князем Федором менее чем в мгновение ока, но тело его на сей раз оказалось проворнее мысли: неизвестный еще только взялся за ручку двери, а князь уже отпрянул в темный угол, загородив собою белое мерцанье Машиного платья и даже успев на всякий случай развернуть ее лицом к стене: чтоб не испугалась вошедшего, если это чужой, не вскрикнула.

И его по-звериному стремительный маневр оказался не напрасен: властною рукою распахнув дверь, в часовню влетел… Бахтияр.

Даже князь Федор был ошеломлен – что же сказать о Вавиле? Он замер, где стоял, оцепенел весь – от складок на парчовом сверкающем облачении до кончиков рыжих ресниц! Глаза его, померкнув, остановились на изумленном лице черкеса, и только рука безостановочно двигалась взад-вперед, безотчетно повторяя заученный жест и раскачивая, раскачивая кадило.

Бахтияр встал как зачарованный, не в силах отвести взор от тусклого золотого блеска на круглом боку священного предмета. И как ни был напряжен князь Федор, у него мелькнула мгновенная мысль, что сейчас Бахтияр своим черным, хищным силуэтом как никогда похож на сгусток злобной, враждебной человеку тьмы, бессильно замершей пред неким магическим кругом, каковым бессознательно огородился священник. Но тут еще одна зыбкая тень проникла в часовню сквозь приотворенную дверь, взмахнула рукой – и Бахтияр, качнувшись вперед, безжизненно простерся на полу, а Савка, столь своевременно явившийся на помощь, застыл в картинной позе, простирая руку с зажатым в ней пистолетом, чьим стволом он только что оглушил Бахтияра.

Успокаивающе стиснув Машину руку, Федор метнулся вперед и склонился над поверженным врагом. Перевернул тело – слава богу, черкес жив, хотя и не скоро очнется. Вдобавок ему придется поносить изрядную шишку. Может быть, поумнеет немного. Случается, люди от таких ударов теряют память, но это было бы слишком большой удачей. Но ничего. Ничего!

Стремительная сила озарения мгновенно подсказывала мысли и поступки. Князь четко, до последней подробности, знал, что нужно сделать, чтобы ночное событие если и не изгладилось из памяти Бахтияра, то, по крайности, предстало бы совсем в другом свете.

И потому он успел зажать рот Савке еще прежде, чем тот раскрыл его, чтобы возмущенно произнести: «Неужели жив, пес поганый?» Эти слова «услышала» только напряженная ладонь князя, а потом он сгреб под локти своих сообщников и, утащив их в дальний угол часовни, где так и стояла оцепенелая Мария, страшными знаками и гримасами призвал к молчанию, а сам чуть слышно прошипел:

– Чертов Савка! Как же ты его проворонил?! А говорил – покараулю, знак подам, сгожусь, мол, вот увидите… Тсс! Ни слова, ни звука! Он не должен слышать наших голосов, поняли? Иначе – всё, здесь все пропали! Ясно?!

Поп и Савка, мигом всё смекнувшие, только кивнули, для верности зажав себе рты руками.

– Вавила, свяжи его намертво, голову закутай. Кляп не забудь. Так спутай, чтобы и шелохнуться не мог! Пусть лежит до рассвета, пока я за ним не приду.

– А вы куда, ваше сиятельство? – даже не прошептал – прошелестел Вавила, а может, это вовсе даже не слова, а мысли его смог разобрать князь Федор – и ответил, озорно блеснув глазами:

– Ты нас только что венчал, а спрашиваешь? Все делаем, как уговорено! Я и дьяволу не позволю порушить мое счастье, не то что этому басурману! – И, подмигнув Савке, который, зажимая рот, выражал свое восхищение даже бровями и разлохмаченными волосами, нежно взял Машу под руку – и встретил ее счастливый, бесстрашный взор:

– Идем?

Она только кивнула в ответ.

Смутно ощущая, что не только сам Бахтияр, но даже мысли о нем пагубны, князь Федор мгновенно забыл про черкеса, слишком занятый тем, чтобы беспрепятственно добраться до второго этажа. Однако нынче ночью, верно, господь простер над ним свою десницу, ибо никто не потревожил их пути.

Машина комната была уже в двух шагах, когда новая волна раскаяния вдруг нахлынула на молодого супруга. Слава богу, при венчании она выглядела счастливой невестой, устроив сама себе этот маленький девичий праздник – нарядиться так, что краше и не бывает. Но что ощутит юная жена, когда придет пора возлечь на брачное ложе тайком, украдкою, в кромешной, давящей тьме? Вот ведь сообразил мгновенно, как обезвредить Бахтияра, а как украсить первую ночь со своей возлюбленной – и не подумал. Не будут ли для нее эти объятия в глухой тьме сродни оскорбительным приставаниям князя Федора в той трижды проклятой конюшне? Ах, на что он ее обрек, на какую унылую, безрадостную…

Савка обогнул медленно шествующих молодоженов, распахнул перед ними дверь, потом откинул какую-то завесу – вроде бы ее прежде не было? – и все мысли вообще надолго улетучились из головы князя Федора при виде волшебного шатра, раскинувшегося пред ними.

Все окна были наглухо завешены, и дверь – тоже, чтобы не пропустить наружу ни малого лучика из сияния, рожденного множеством свечей, расставленных по углам, вокруг мерцающего, полупрозрачного белого полога, раскинувшегося над кроватью и ниспадающего, чудилось, с самых небес. Князь Федор долго таращился на это самосветное облако, пока не узнал шелк, подаренный ему неким богатым турчином за спасение его жизни. Причем достопочтенный османец, бывший заядлым путешественником, клялся, что ткань сия – баснословной ценности, ибо вывезена из загадочной страны Чин, или Китая, где ее наверняка соткали серебряные феи тамошних сказочных гор. Теперь князь Федор готов был поклясться, что это так, а еще – что ни у кого в мире, ни в небесах, ни на земле, не было брачного ложа краше.

Он обалдело обернулся. Савка стоял на пороге с видом столь же гордым, какой, наверное, был у Саваофа, закончившего сотворение мира и только что сопроводившего Адама и Еву в райские сады. Князь Федор чуть не расхохотался, поняв наконец, что за узел волок его слуга. Мысли его всегда были об одном: позаботиться о господине как можно лучше, и если князь Фе-дор прежде никогда на Савку не жаловался, то сейчас он воистину превзошел сам себя.

Под горячим, благодарным взором барина Савкина напыщенность растаяла, как снег под солнцем. Конфузливо сморщившись, он пробормотал:

– Я говорил, что сгожусь, разве нет? – И, окончательно растроганный, вывалился из волшебных покоев, крепко-накрепко закрыв за собой дверь.

И вот она настала, эта ночь. Ночь их любви – беззаботной, счастливой, самозабвенной, как… как любовь, ибо, едва ступив под белый полог и погрузившись в мягкий, мерцающий полусвет, влюбленные очутились в ином мире, где не было места тревогам, опасениям, печалям – здесь царствовала радость.

• Предыдущая
• 39/81
• Следующая