Опал императрицы (Опал Сисси) - Бенцони Жюльетта - Страница 17

• Предыдущая
• 17/70
• Следующая

Альдо устроился поудобнее и развернул одну из иностранных газет. Заголовок первой полосы сразу же бросился в глаза. «Кража из Лондонского Тауэра... Драгоценности короны в опасности. Взволнована вся Англия».

Журналисты больше всего удивлялись тому, что грабители покусились всего на одну драгоценность. Однако легкость, с какой удалось осуществить дерзко задуманное преступление, заставляла ставить вопрос о надежности системы охраны британской сокровищницы. Хранители музея, так много писавшие в последние месяцы о «Розе Иорков», поместили камень в отдельную витрину, и, по-видимому, она была не слишком хорошо защищена. Впрочем, кто бы мог вообразить, что ворам приглянется именно этот старый алмаз, совсем не такой сверкающий, как многие его собратья, когда рядом находились самые крупные из известных в мире бриллиантов? В заключение говорилось, что кражу скорее всего заказал один из многочисленных коллекционеров, разочарованных тем, что правительство его величества вернуло себе исторический алмаз. Разумеется, суперинтенданту Уоррену снова поручили вести дело, уже стоившее ему стольких бессонных ночей.

Дочитав статью, Морозини мысленно послал, дружеский привет птеродактилю – вот ведь не везет человеку! – потом задумался. Кто мог пойти на такой риск – ведь это на самом деле опасно! – ради проклятого камня... или, вернее, его точной копии? Леди Мэри покоилась ныне в шотландской усыпальнице Килрененов, ее супруг коротал дни под строгим наблюдением врачей психиатрической больницы. Уж не Солманский ли, отец Анельки, заклятый враг Симона Аронова, готовый на все, чтобы присвоить нагрудник, сапфиром из которого он, по его мнению, владеет?[5] И правда, не исключено, что эта наглая кража – его рук дело... Разве не говорила Анелька, что он «часто ездит по своим делам»? Или, может быть, какой-то коллекционер, далекий от всей этой суеты, но имеющий достаточно средств, чтобы нанять ловкого вора? Но, как бы то ни было, подлинный алмаз уже возвратился туда, где ему надлежало быть, а что станется с «дублером», Морозини ни в коей мере не интересовало. В эту минуту в коридоре послышался звонок, приглашающий к столу первую смену, и Альдо, небрежно сложив газету, взял ее под мышку и отправился ужинать...

Три дня спустя Альдо вышел из поезда, прибывшего в Зальцбург, в весьма угрюмом настроении. Он не любил терять время, а его поездка в Париж свелась к сплошному размышлению в полном одиночестве. Ему так и не удалось узнать, что же случилось с Адальбером Видаль-Пеликорном.

В охраняемой египетскими божествами квартире на улице Жуфруа он обнаружил только Теобальда, преданного слугу археолога, но тот, вышколенный хозяином, всегда имевшим какие-то тайны, держал свой рот наглухо закрытым, не хуже фиванского саркофага. Теобальд искренне обрадовался, увидев князя, но на вопросы отвечал односложно, не роняя своего достоинства. «Да» или «нет», не более того. Да, месье вернулся из Египта, где задержался дольше, чем предполагал. Нет, он не в Париже, и еще – да, его слуга не знает, где он может находиться сейчас.

Однако, загнанный в угол вопросами Морозини, предок которого заседал в грозном Совете Десяти и оставил потомку в наследство искушенность в подобных играх, Теобальд в конце концов поведал, что его хозяин приехал не прямо из Каира. Альдо удалось извлечь из него еще одну неполную информацию: месье путешествовал с дамой. Однако Теобальд чуть ли не со слезами на глазах клялся, что ничего не знает об их маршруте. На том допрос и закончился.

Оставалось еще выяснить о машине, но, как утверждал слуга, Видаль-Пеликорн одолжил ее какому-то другу. Морозини пришлось довольствоваться лишь этими, слишком неполными, а потому неудовлетворительными сведениями.

Сойдя на перрон, Альдо вежливо попрощался с пассажиром, за одним столом с которым ужинал накануне в вагоне-ресторане. Это был человек лет пятидесяти, стройный и элегантный, чрезвычайно любезный и державшийся с удивительной для такой знаменитости простотой: его звали Франц Легар и, вернувшись из гастролей в Брюсселе и Париже, он намеревался теперь отдохнуть на своей вилле в Бад-Ишле.

Зная, что его сосед по столу тоже направляется на прославленный курорт, создатель «Веселой вдовы» и «Графа Люксембурга» предложил князю подвезти его на машине, которая поджидала композитора на вокзале.

– До Бад-Ишля почти шестьдесят километров, и ехать со мной вам будет приятнее, чем пересаживаться на другой поезд...

– Я бы принял ваше приглашение с огромным удовольствием, маэстро, если бы не намеревался задержаться в Зальцбурге.

В таком случае обязательно навестите меня, когда приедете. Я страстно люблю древности, а вы рассказываете о них, как никто! Да, пока не забыл: не пытайтесь остановиться в Гранд-отеле «Бауэр», он закрывается в конце сентября. Уверен, что вам придется по душе гостиница «Елизавета», расположенная на берегу Трауна почти напротив моей виллы. Это заведение издавна славится тем, что для него не имеет значения время года и принимают там только достойных клиентов. Память о временах, когда весь двор посещал Ишль! А в Зальцбурге посоветую вам «Австрийский двор»: он тоже на берегу речи, и это очень приятно!

Морозини поблагодарил, остерегаясь признаться, что проведет в родном городе Моцарта всего несколько часов, и то не для того, чтобы посетить концерт, а лишь затем, чтобы взять напрокат машину, лучше без шофера – так у него руки будут развязаны. Австро-венгерская знаменитость успела изрядно утомить его – очаровательный, как его музыка, композитор был столь же словоохотлив. А это хорошо в меру!

Войдя в старинный отель, пышно именуемый «Австрийским двором», где ничего не менялось ее дня основания, Морозини остолбенел. На мгновение закралась мысль: уж не попал ли он ненароком в неизвестный ему доселе филиал Хофбурга – настолько торжественной была атмосфера, такая царила тишина. Сам вестибюль, обставленный тяжелой мебелью в стиле «бидермейер», казалось, убеждал в этом.

Персонал был подобран соответственно. Портье, важный, как премьер-министр, встретил его и тут же передал серьезному, как камергер, лакею и носильщику, суровому, словно камерарий папы римского. Вдвоем они проводили новоприбывшего в большую комнату на втором этаже, окна которой выходили на набережную Елизаветы и довольно стремительные воды Зальцаха. За рекой раскинулся город Моцарта с его барочной роскошью, соборами и колокольнями, среди которых возвышалась старинная крепость князей-епископов Гогензальцбург, куда можно было попасть только на фуникулере или по горной тропе. Вид был изумительный: холмы образовывали как бы раму, в которой полыхали золото-багряные краски осени.

Облокотившись на перила балкона, Морозини наслаждался красотой Зальцбурга, где прежде не бывал, как вдруг фырчание автомобильного мотора, способное разрушить всякое очарование, привлекло его внимание. Через минуту он вздрогнул: маленькая ярко-красная машина, обитая внутри черной кожей, сворачивала с набережной, явно намереваясь остановиться у отеля. Альдо узнал «Амилькар» и готов был поклясться, что водитель в кожаной куртке и больших очках не кто иной, как египтолог, которого он давно и безуспешно разыскивает.

Морозини не стал тратить время на догадки и бегом бросился в вестибюль. Он появился там как раз в момент, когда сорванный быстрой рукой с головы шлем свалился, обнажив соломенные, еще сильнее, чем обычно, взлохмаченные кудри Адальбера Видаль-Пеликорна, вытаращившего свои голубые глаза при виде Морозини.

– Ты! Но что ты здесь делаешь?

– Я мог бы задать тебе тот же вопрос. И даже – вопросы, у меня их немало.

– У нас хватит времени на все. Как я рад тебя видеть!

Этот крик души и мощные объятия окончательно рассеяли дурное настроение, не покидавшее Альдо со дня приезда в Париж.

– Ну я и натерпелся с тех пор, как мы расстались! – вздохнул Адальбер, протягивая портье паспорт, прежде чем последовать за лакеем-камергером. – Можешь себе представить, откуда я выбрался?

• Предыдущая
• 17/70
• Следующая