Смысл игры. Выпуски № 1-13 - Кургинян Сергей Ервандович - Страница 22

Мы будем последовательно переламывать ситуацию. Терпеливо бороться за умы и сердца сограждан. Мы будем собирать гражданское большинство. И мы его соберем! С нами правда. С нами наша история, наш народ. И он заявит свою волю, отличную от воли либерального меньшинства. Он заявил ее на выборах и заявит, если надо, на улице. Организованный народ — великая сила. И мы будем организовывать народ, разъяснять ему что к чему. Призывать его к защите Отечества. Не власти, — слышите вы нас? — Отечества, истории и судьбы. Мы пробьемся к народу, потому что знаем, что отступать некуда. За нами — и живые, и мертвые. Перестройка-2 не пройдет!

Ситуация острая сегодня, до предела. Я занимаюсь реальной политикой более 25 лет. И такой острой, такой напряженной, такой сложной и двусмысленной она (ситуация) не была никогда. Даже в чудовищную эпоху перестройки, даже перед 91 годом.

Никогда она еще не была такой опасной, такой острой, такой острой и такой двусмысленной. Поэтому я сделаю передачи короче, а выступать буду чаще: два или три раза в неделю.

Ситуация сложна и двусмысленна. Двусмысленно очень и очень многое. Двусмыслен Кремль, поделившийся на части внутри себя и частью своей очевидным образом заигрывающий с американцами. Двусмысленны сами американцы и НАТО. Двусмысленна «оранжевая» улица, заигрывающая и с либеральным Кремлем, и с НАТО. Двусмысленны коммунисты. И это, может быть, самое тяжелое из того, что есть. Всё двусмысленно, и в эту двусмысленность втягивают народные массы, которые не обязаны вникать во всё это. Слишком сложное, слишком двусмысленное, слишком противоречивое варево, которое засасывает, как засасывают огромные воронки. Когда-то было сказано, что наступил период турбулентности — да, вот турбулентность, глобальная турбулентность пришла и по нашу душу. Турбулентность — это и есть вот такие вот вихри, водовороты, воронки, когда всё волочет, как щепки, в каком-то огромном потоке. И для того чтобы это все не кончилось катастрофой, нужно, чтобы огромное количество людей — простых людей, людей, ранее политикой не занимавшихся, — осознало ситуацию во всей ее сложности и противоречивости. Это почти невозможно. Но для того чтобы это состоялось, нужно сделать всё возможное и невозможное. И я это сделаю.

Я понимаю, что в такие периоды — перевозбужденности общественной, а турбулентность — это еще и гигантская общественная перевозбужденность, граничащая с психозом, чем угодно еще, — мало говорить о смысле событий и восклицать: «Люди, какая вам разница, кто я такой, дважды два ведь — всё равно четыре». Нужно еще и говорить о себе, потому что прежде всего будут спрашивать: «А ты-то кто? А почему ты об этом говоришь? А в Интернете о тебе то-то и то-то написано». Понимая это и понимая ответственность за то, что происходит, я переламываю себя и занимаюсь тем, чем никогда не хотел заниматься. То есть ёмкой, короткой манифестацией собственной позиции, ответом на вопрос, кто я такой.

Я никогда не хотел этим заниматься еще и потому, что считал, что моя позиция слишком ясна тем, кто знаком с моей деятельностью на протяжении десятилетий, с моими текстами, с моими поступками. И что в таких-то вопросах, в конце концов, решающее значение имеет не заявление, которое ты делаешь сейчас, а прожитая жизнь. Но — смута у порога. Воистину она у порога, а вместе с нею рука об руку идет вот эта самая перевозбужденность, знакомая мне по Перестройке, она же — социально-психологический коллективный невроз, психоз и так далее.

И поскольку в этой ситуации планировать свое политическое поведение должны люди, которым в предшествующую эпоху было глубоко наплевать на то, что именно я писал, что именно я делал и говорил. Вот все-таки я этим людям, перед тем как начать рассказывать про ситуацию, что-то скажу о себе.

Что придает смысл человеческой жизни? Идеалы. Я считаю, что только они. Если у человека есть идеалы, которые у него внутри, в каждой клеточке его тела, в сердце, в мозге — везде. Вот если они есть, то у жизни есть смысл. А также всё остальное: вкус, цвет, запах, энергетика, реальное содержание и всё прочее. Потому что вообще-то говоря, честно говоря, положа руку на сердце, жизнь — штука крайне небезусловная.

Люди стареют, теряют близких, умирают, болеют и т. д. И вот пока есть идеалы, все эти невзгоды можно сносить. Можно любить других, можно сострадать другим, можно составлять вместе с этими другими единое целое. И не важно, называется это маленький коллектив или огромная страна. Всё равно. Можно избежать такого воющего одиночества и всего, что связано с этим.

Но главное, наверное, даже не это, а то, что пока идеалы есть — есть новизна, в жизни открываются новые страницы. Ты можешь идти наверх, восходить, открывать для себя что-то страшно важное, новое, восхищаться, говорить: «Надо же, я думал, что всё уже понятно, а на самом-то деле о-го-го!» Значит, когда ты сохранил идеалы — ты сохранил молодость. Внутреннюю молодость. Потому что только идеалы, я убеждён в этом, опять-таки, на тысячу процентов, противостоят самому страшному, самому губительному и унизительному заболеванию — внутреннему старению.

Говорят, что идеалы с возрастом меняются. Я в это не верю. Если это и происходит, то крайне редко, по-настоящему. И сопряжено с огромными катастрофами. Чаще же всего происходит другое. Идеалы не меняют — идеалам изменяют. А изменивший идеалам человек превращается в живого мертвеца. Лучше всего об этом сказано у Блока: «Живым, живым казаться должен он» — и ещё там в том же стихотворении сказано: «То кости лязгают о кости».

Так вот, я никогда не хотел стать таким живым мертвецом, усевшимся в совсем-совсем длинную машину, даже с мигалкой или с кортежем. А также усевшимся на яхту, а также рассевшимся в каком-нибудь дворце. Я всегда понимал, что пока ты не живой мертвец, а человек, то тебе доступно пусть горькое, но счастье человеческой жизни. А когда ты становишься живым мертвецом, то всё становится очень сладко, но это сладкое унижение. Многие по этому поводу говорят: «У нас всё в шоколаде».

Короче, пусть тот, кто хочет, предаёт идеалы и говорит при этом, что у него они с возрастом изменились, и становится живым мертвецом. Пусть тот, кто хочет, говорит, что он, вообще-то, может обойтись без идеалов — зачем они нужны? — он такой прагматик, натурально, у него всё хорошо, такая корневая система, он и так живёт счастливо. Для меня лично идеалы — это главное. И их потеря невосполнима ничем. Ни шубами, Бентли, яхтами, ни вертушками и постами — ничем. И я как-то, с особой остротой, понимал это с раннего детства.

Именно поэтому я никогда не был и не мог стать ни горбачёвцем, ни ельцинистом, ни путинистом. Потому-то однажды и навсегда в ранней молодости, не сказать в ранней юности, я присягнул коммунистическим идеалам, я как-то восхитился ими внутренне — и эти идеалы останутся для меня спасительны и священны до конца жизни. Зачем мне их обменивать на что-то, когда я понимаю, что это, мягко говоря, крайне неэквивалентный обмен.

Я был верен этим идеалам тогда, когда нынешний антикоммунист, он же ортодоксальный коммунист раньше, главный редактор «Московского комсомольца» теперь и работник ЦК ВЛКСМ раньше, Павел Гусев, мой сокурсник по институту, требовал, чтобы меня исключили из Комсомола за ревизионизм, и написал по этому поводу соответствующую бумагу. Я был верен этим идеалам и тогда, когда началась Перестройка, и когда я мог получить всё, что угодно, если бы я, ну не знаю, даже не предал эти идеалы, а просто что-нибудь смикшировал. Вместо этого, в разгар антикоммунистической истерии, по отношению к которой нынешняя истерия — это ничто или пока что ничто — я написал книгу о коммунистическом будущем, о коммунистической перспективе, которая называлась «Постперестройка».

Я был верен этим идеалам и тогда, когда началась перестройка. И когда я мог получить всё что угодно, если бы я даже не предал эти идеалы, а просто что-нибудь смикшировал. Вместо этого в разгар антикоммунистической истерии (по отношению к которой нынешняя истерия — это ничто, пока что ничто) я написал книгу о коммунистическом будущем, о коммунистической перспективе, которая называлась «Постперестройка». И меня за это начали тогда травить по полной программе. Так сейчас травить не могут — общество стало слишком цинично, для того чтобы его можно было так на кого-то натравить. И именно тогда номенклатурщик, вовремя ставший антикоммунистом, Юрий Афанасьев воскликнул на такой специфической организации «Антикоммунистическая московская трибуна»: — Надо-же, смотрите какую книгу издал Кургинян! Знаете, с этим надо кончать. А то ведь у коммунистов появляются мозги, а вслед за мозгами может появиться и воля. Я и потом был верен этим идеалам. Тогда когда меня таскали по прокуратурам. Сначала после ГКЧП, когда я, ничего не зная про это ГКЧП, просто для того чтобы не рвать партбилет, как другие подонки, и не вставать в двусмысленную позицию по отношению к арестованным друзьям, а занять позицию однажды и навсегда, сказал, что я идеолог чрезвычайного положения. Я им не был. Я взял это на себя, потому что я брал на себя ради верности идеалам. Я был верен этим идеалам после расстрела Дома Советов. Когда меня вывели оттуда с автоматами, для того чтобы случилась катастрофа. И все понимали, что, пока я там останусь, катастрофы не будет. Развивая коммунистическую идеологию во имя верности этим идеалам и во имя того, чтобы эти идеалы не превратились в догмы, я написал сотни статей и издал несколько больших книг. За 25 лет моей публичной политической деятельности я никогда не сказал ничего, что могло бы быть истолковано не только как посягательство на эти идеалы, но даже просто как фигура некоего компромисса. Я сказал очень много, слишком много, яростно защищая эти идеалы, и не только защищая, но и развивая их. Потому что я идеолог, по профессии и призванию. Во имя верности этим идеалам я посылал куда подальше всех, кто предлагал мне разного рода возможности, говоря: «Ну, умоляем Вас, ну, Вы же можете войти в правительство, вы же можете получить какие-то другие посты. Только скажите, пожалуйста, мягко и однажды, что в „Постперестройке“ Вы, так сказать, пошутили. Всё!» Во имя этих идеалов я ставил спектакли, писал книги, занимался аналитикой, культурологией, работал в горячих точках. И наконец, во имя этих идеалов, я пошёл на передачу «Суд Времени», победил в этой передаче, сделал передачу «Суть Времени», пошёл снова на передачу «Исторический процесс» и победил там. Уже совсем в немыслимой ситуации. И сейчас пойду на эту передачу снова, когда ситуация стала прямо-таки беспредельной. И во имя верности этим идеалам, во имя верности этим идеалам, а не чего-то другого я критиковал и буду критиковать Зюганова. За половинчатость, а не за что-то другое. Одновременно с этим все сейчас понимают, все, кто не предвзят, что во имя верности этим идеалам я делал раньше, сделал теперь и сделаю в дальнейшем для Зюганова больше, чем кто угодно другой, включая его самого. Потому что речь идёт не о моём отношению к Зюганову, а о моей верности определённым идеалам. Я сделаю всё для него в любом случае, даже если вся КПРФ целиком будет меня поносить. Но я никогда не позволю людям, представляющим священные для меня идеалы, перейти грань между политической борьбой и национальной изменой. Грань между антипутинизмом и оранжизмом. Дилетанты, обеспокоенные ростом моего авторитета в коммунистической среде, вышли за все мыслимые и немыслимые рамки. На сайте КПРФ уже заявили, что меня жена моя выгнала из дома. Это уже предел падения, пошлости, глупости и всего остального. Кроме таких дилетантов есть и профессионалы канадские, американские и другие, работают в интернете не покладая рук. Они сейчас получили задание разбираться со мною как повар с картошкой. И всё, что они смогли выискать, — это чью-то листовку без подписи. Непонятно кем сотворённую листовку, в которой говорилось в 1989 или 90-м году какими-то сторонниками Кургиняна,