Кровавая месса - Бенцони Жюльетта - Страница 35

• Предыдущая
• 35/93
• Следующая

Полузадушенный башмачник едва смог пробулькать что-то нечленораздельное. Тогда де Бац чуть ослабил пальцы одной руки, другой крепко прижимая голову мужчины к земле. Симон вздохнул, закашлялся... и громко застонал, ощутив на разгоряченной шее прикосновение холодного лезвия ножа.

– Я не знаю... – наконец решился сказать он. – Ко мне подошел какой-то человек, сунул в руку записку и сказал, что я должен немедленно вернуться в Тампль.

– И что было в записке?

– Там было сказано, что Мишони предатель!

– И все?

– Да... Ай!

Кончик ножа вонзился ему в шею.

– Ты лжешь! – отчетливо произнес человек, чьи колени упирались башмачнику в спину, причиняя боль. – Так что же произошло той ночью? Говори, или я перережу тебе горло! Но только не одним ударом, как столь любимая тобой гильотина... Я буду резать медленно, потихоньку...

Симона затрясло от ужаса. На бульваре не было ни души, он оказался один во власти этого дьявола, который намеревался его убить.

– Я же уже сказал, гражданин...

– Я не чувствую себя гражданином и терпеть не могу, когда меня так называют. Так ты будешь говорить правду?

– Но я говорю правду! Мне действительно передали записку, и тот человек сказал, что ночью должны выпустить пленниц и что Мишони взялся за это, так как ему пообещали много денег...

– Какая же добрая душа рассказала тебе обо всем?

– Я не знаю!

– Не притворяйся! Я уверен, что он – твой знакомый, иначе ты тут же поволок бы его в Коммуну и сдал. Ведь это могла быть ловушка. Ты бы ни за что не поверил чужому человеку. Как его имя, говори!

Лезвие глубже вонзилось в шею. Симон почувствовал, как по ней потекла кровь.

– Его зовут... Сурда! Он мой земляк.

– Ах, Сурда! Лейтенант полиции из Труа? Верно?

– Он им больше не является, – простонал Симон. – Теперь Сурда живет в Париже...

– Где?

– Н-не знаю...

– Нет, ты знаешь. Этот отважный человек наверняка сказал тебе, где ты можешь его найти в случае необходимости. Так где же проживает этот осведомленный гражданин? Давай, вспоминай!

– Он... живет... в Шайо. Улица Кер-Волан, 634.

– Ну вот видишь! И еще один нескромный вопрос... Этот Сурда ведь роялист, не так ли? Впрочем, плохой роялист, раз служит графу Прованскому, но все же роялист, так? Как ты с ним познакомился?

– В Труа у нас были с ним дела...

– Когда он служил в полиции, а ты был сыном мясника? Иногда такие люди ладят! Что ж, спокойной тебе ночи, Симон. Но послушай доброго совета: не вставай сразу. Досчитай до ста и не оглядывайся. Я могу всадить этот нож тебе в спину с весьма значительного расстояния!

Симон послушно начал считать, а де Бац поднялся и бесшумно, словно кошка, скрылся в тени каштанов. Отойдя как можно дальше, он оглянулся и посмотрел на свою жертву. Симон отчаянно выкрикнул: «Сто!» – вскочил и бросился в темноту улицы Шарло.

Итак, де Бац узнал чрезвычайно важные вещи; ему теперь незачем было встречаться с Ленуаром. Ему были хорошо известны роялисты, которые служили графу Прованскому и всей душой ненавидели королеву и маленького короля. Они были готовы на все, чтобы расправиться с ними. Раз в дело вмешался Никола Сурда, де Бац понял, что всем руководит граф д'Антрэг. Но каким образом паук из Мендризио и его приспешники смогли с такой легкостью разрушить его план? Вот это теперь предстояло выяснить де Бацу.

Неторопливо идя к дому Русселя, Жан спрашивал себя, не будет ли проще самому отправиться в Швейцарию и вызвать на дуэль человека, которого он так ненавидел. Убьешь гадину – избавишься от яда...

Но до Швейцарии было неблизко, а де Бац не мог терять время на долгое и опасное путешествие. Он был нужен в Париже.

Симон рассказал де Бацу правду, но не всю. Бывший башмачник умолчал о том, что на следующий день после «великого события» он облачился в свой новый мундир – синий на ярко-красной подкладке, – водрузил на голову фригийский колпак, этот головной убор истинного патриота, и отправился к человеку, при упоминании имени которого дрожал весь Париж.

Симон пошел к великому Робеспьеру.

В то время Робеспьер жил в семье плотника Мориса Дюпле, искренне преданной ему. Одна из дочерей Дюпле, Элеонора, любила Робеспьера и считалась его невестой. А мать изо всех сил окружала заботой Неподкупного, буквально сторожила его – настолько она боялась, что «великий человек» покинет семейство. Этой женщине даже удалось уговорить Робеспьера отправить в Аррас его сестру Шарлотту; причем Максимилиан без обиняков заявил сестре, что ее присутствие в доме нежелательно.

Все это объясняет, почему Симону не сразу удалось добиться приема, несмотря на его вид санкюлота. Но он все еще находился под впечатлением от произошедшего и так громко кричал, что ему в конце концов разрешили подняться по узенькой лестнице в святая святых. Симон прошел через умывальную и оказался в небольшой комнате с окном, выходившим на столярную мастерскую. Обстановка была скудной: постель, закрытая старым пологом, сшитым из старого платья госпожи Дюпле, грубо сколоченный стол, несколько соломенных стульев и полка с книгами. Зато все сверкало совершенно особенной чистотой.

Робеспьер принял башмачника в полосатом камзоле, рыжие волосы его были напудрены – единственная роскошь, которую позволял себе Неподкупный, – и стянуты сзади бархатной лентой. У ног хозяина лежал его датский дог Браунт.

Визит длился недолго. Ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы выслушать рассказ Симона о том, что произошло накануне в Тампле. Суровый взгляд за круглыми стеклами очков в стальной оправе не смягчился – Робеспьер не поверил ни единому слову. Он едва не сказал комиссару-башмачнику, что ему все это привиделось, но тот говорил так громко и так напирал на свои чувства «истинного патриота», что Робеспьер ограничился советом хранить молчание о происшествии.

– Если вы будете повсюду рассказывать об этом, – холодно проронил Робеспьер, – вы подадите другим контрреволюционерам мысль предпринять новые попытки.

Разочарованный Симон ушел и действительно не стал ничего рассказывать ни в Коммуне, ни даже в ограде Тампля. Но ему было так трудно удержать язык за зубами, когда он оказывался в «Срезанном колосе» в компании собутыльников! Читателю уже известно, как он любил невзначай обмолвиться о том, что именно благодаря ему удалось предотвратить катастрофу...

И все-таки этот визит не остался без последствий, о которых Симон не подозревал. Когда он ушел, Робеспьер обдумал то, что рассказал ему комиссар-башмачник. Правду он говорил или все выдумал, преувеличил или нет, но что-то все же произошло. И это «что-то» требовало внимания и немедленного принятия мер, о которых Неподкупный задумывался уже давно.

Не медля ни минуты, Робеспьер отправился к Шометту, который покровительствовал Симону, и получил все необходимые сведения о нем. Шометт заявил, что Симон заслуживает абсолютного доверия. К тому же его жена – образцовая женщина, «отличная супруга и великолепная хозяйка, умеющая выхаживать больных и раненых».

Результатом рвения Симона и подозрительности Робеспьера стала сцена, которая разыгралась в Тампле вечером 3 июля...

Примерно около десяти часов вечера узниц буквально вытащили из постелей комиссары Коммуны с трехцветными кокардами на шляпах. Один из них дрожащим голосом зачитал принесенный с собой документ. Оказалось, что они явились по приказанию Комитета общественного спасения и Коммуны, чтобы разлучить маленького Людовика с семьей. Мальчик должен получить республиканское воспитание, которое эти женщины не могут ему дать...

Мария-Антуанетта широко открытыми глазами смотрела на стоявших перед ней мужчин и ничего не понимала. Это же невозможно! Отобрать у нее сына, такого маленького, такого хрупкого?

В конце концов королева все-таки поняла, что это не дурной сон.

• Предыдущая
• 35/93
• Следующая