Изгнанник - Бенцони Жюльетта - Страница 33
- Предыдущая
- 33/89
- Следующая
После всего она стала дожидаться его возвращения.
Из Барфлера Гийом вернулся в мрачном настроении и даже обеспокоенный. Дела там шли неважно. Между крестьянами, использовавшими фукус – морскую водоросль – в качестве удобрений для своих посевов, и владельцами содовых фабрик, которые собирались завладеть этими же водорослями, шла борьба. Последние рассчитывали путем сжигания их получать натрий, необходимый для производства стекла в Котантене и зеркал в Турлавиле, где когда-то были изготовлены самые знаменитые в мире зеркала, установленные затем в Версале в знаменитой Стеклянной галерее. Ими восхищались, им завидовали и их пытались в той или иной степени удачно скопировать в других странах Европы.
…На всем побережье Котантена от Ога до Валь-де-Сэра те, кто работал на земле, обвиняли тех, кто работал на содовых фабриках, в том, что они портят сено, что даже гречиха не цветет из-за вредоносного запаха, который выделялся при гниении отходов содового производства.
То, что теперь называли войной из-за фукуса, произошло не вчера. Вот уже несколько лет подряд котантенцы придирались, оскорбляли и обижались, вели судебную тяжбу – это стало у них дурной привычкой.
Время от времени они обращались в Руанское обществопо вопросам сельского хозяйства, в Парижскую академию наук, даже в нормандский парламент, и теперь дело дошло до Королевского совета. Но в настоящий момент высшие структуры королевской власти, казалось, уже истощили свое былое могущество. Каждый был озабочен главным образом своей собственной судьбой, и все чаще и чаще орудия труда становились орудиями войны.
То, что случилось, произошло на севере Барфлера: один из тех, кто добывал соду на побережье, поссорился с крестьянином, обремененным большой семьей. В драке они убили друг друга. Тремэн, у которого были свои интересы в стекольном производстве, поспешил вмешаться в это дело, чтобы оказать помощь вдовам этих двух убитых. Его душа была полна печали, и мысли были горькими. Эта революция, круша все на своем пути, приближалась, и Тремэн боялся – больше, чем подстрекательства к братству и свободе, он опасался пробуждения низменных инстинктов…
Но сейчас, вернувшись домой и войдя в столовую, где горели свечи и стол был празднично накрыт, он надеялся, что ему удастся избавиться от дурного настроения.
– Что мы сегодня празднуем? Может быть, у нас нежданные гости? – снимая свой плащ с тройной пелериной, спросил он у Потантена, который поспешил ему навстречу, чтобы помочь раздеться.
– Не думаю, месье Гийом. Стол накрыт только для двоих.
– А!..
Он привел себя в порядок, смыв дорожную пыль и переодевшись, и, войдя в столовую, задал тот же вопрос жене. Она не ответила ему. При этом на ее лице он заметил горькую улыбку, которую счел дурным предзнаменованием. Поскольку в данный момент она не была расположена к беседе, Гийом предпочел обратить внимание на свой изголодавшийся желудок. Он проглотил, не глядя, три десятка устриц, прежде чем решился перейти к омлету с трюфелями, дивный запах которых с самого начала терзал его обоняние.
Агнес сидела напротив, бледная, бархатистая и прекрасная, как черный ирис. Она почти не притронулась к еде, внимательно наблюдая за своим супругом из-под полуопущенных век Она подстерегала его как хищник, как тигрица, выслеживающая свою жертву, притаившись за деревом, уверенная в том, что последнее слово будет за ней. Пламя высоких свечей освещало и резко очерчивало все неровности и морщины на его вызывающем лице, обрамленном ореолом цвета меди, заставляя переливаться постоянно меняющееся отражение в его странных зрачках, таких же рыжеватых и диких, как спутанная грива его жестких густых волос. Можно ли было испытывать к такому человеку одновременно и в равной степени страстную любовь и жгучую ненависть?.. Глядя на Гийома в эту минуту, Агнес внутренне яростно сопротивлялась охватывающему ее желанию разрушить препятствие, возникшее вдруг между ними, броситься в его объятия, покрыть страстными поцелуями его лицо, но вдруг, как в тумане, перед ее глазами возник расплывчатый силуэт женщины в белом… И тогда сладкие мечты покинули ее, и она, как обманутая жена, не могла больше ни о чем думать, кроме как о страшной мести. И готовность пойти ради этого даже на преступление охватила ее с такой силой, что она поняла: может быть, вопреки всему, ужасный граф де Нервиль действительно ее отец…
Стоя за спиной стула своего хозяина, Потантен наблюдал за этими слишком спокойно сидящими за столом людьми, сердито поджав губы, – ему определенно не нравилось то, что здесь происходило сегодня вечером…
В то время как Гийом расправлялся с пирогом, начиненным сочными сливами, мадам Тремэн обратилась к слуге:
– Потантен, проследите, пожалуйста, чтобы заменили тарелку месье…
– Но… она вовсе не грязная, – заметил Тремэн.
– Она запачкана, и нет ничего более сложного оттирать потом пятна от фруктового сока, смешанного с сахаром. Делайте, как я сказала, Потантен. Принесите ту, что приготовлена для десерта… Подайте ее месье и после этого можете уходить. Я полагаю, нам нужно будет поговорить.
– Хорошо, мадам Агнес.
Потантен бросил взгляд на тарелку и увидал там белье. Брови его от удивления взметнулись вверх: это было совсем, не похоже на то, что обычно подают на десерт. Агнес пристально посмотрела на него. Назревала трагедия. Лицо молодой женщины становилось все бледнее, взгляд был ледяным. Ничто больше не могло ее остановить. Тем не менее Потантен робко спросил:
– Мадам, но это…
Агнес резко встала из-за стола:
– Я же сказала, подайте тарелку своему хозяину и уходите! И постарайтесь хотя бы в этот раз не подслушивать под дверью!
– Я никогда не подслушиваю, мадам!
Раздосадованный, Потантен исчез из комнаты прежде, чем Гийом, ошеломленный стремительно разыгравшейся перед его глазами необычной сценой и слегка охмелевший от аромата превосходного вина, да и уставший порядком от долгой поездки верхом по свежему воздуху, наконец решился отреагировать:
– Что это на вас нашло, Агнес? – возмутился он. – Потантен – замечательный человек, и я не позволю вам оскорблять его подобным образом!
– В самом деле? Для того чтобы учить меня, мой дорогой, вам самому не следует оскорблять меня.
В этот момент Гийом, машинально взявший «десерт», предложенный ему Потантеном, швырнул тарелку на стол:
– Черт побери! Вы, кажется, совсем лишились рассудка! Может быть, вы все-таки объясните мне, что все это значит?
Повелительным жестом молодая женщина указала ему на кусок батиста:
– Вам бы не следовало оскорблять меня и с помощью, этого воздушного предмета, мой дорогой! Готова держать пари, что в другом месте вы проявляете больше уважения… как, например, и в отношении той дамы, которой эта вещь принадлежит. Я бы на вашем месте рассмотрела это поближе! Ну, давайте же! Разверните! Уверяю вас, ваш труд не пропадет даром!
Гийом развернул сложенный комочек батиста, присмотрелся и его бронзовое лицо вдруг посерело, что никак не гармонировало с усмешкой, искривившей его губы:
– Если это шутка, объясните мне ее! Я что-то не понимаю…
– В самом деле?
– В самом деле.
Голос Тремэна оставался ровным, спокойным, даже безмятежным. Нужно было быть исключительно наблюдательным, чтобы уловить в нем незначительное дрожание, объяснимое смятением его мыслей, которые в этот момент вертелись в его голове с непостижимой быстротой.
– Я подозреваю, что вы лжете очень изысканно, но уверяю вас, вам не удастся заставить меня поверить, что такая женственная вещь вам не знакома… особенно инициалы. Я совершенно уверена, что она многое говорит и вашему сердцу.
О, действительно, так это и было! Гийом вспомнил, как своими руками снимал эту кофточку с плеч Мари-Дус и как легкая ткань скользила на пол к ее ногам… Однако сейчас он пожал плечами.
– Наверное, в мире, да и в этом доме, есть много женщин, имя которых начинается на «М». Откуда вы это взяли?
– Из кармана вашей куртки! Она была найдена в те дни, когда проводили большую стирку…
- Предыдущая
- 33/89
- Следующая
