Кризис либерализма - Рормозер Гюнтер - Страница 59

Макс Хоркхаймер пошел в своей ревизии атеистической критики религии еще дальше, чем Блох. В ранние годы Хоркхаймер полагал, что осознание одиночества, метафизической заброшенности в бессмысленном универсуме может объединить людей и направить их усилия на совместную борьбу за эфемерное счастье. В поздние годы Хоркхаймер говорил об увядании идеи истины, о потере совести, возможности конца индивидуума.

Можно рассматривать как универсальный исторический процесс то, что религия, вопреки надеждам Просвещения, начинает вновь заявлять о себе как политически значимая сила. Даже в ФРГ разложение идеологического потенциала модернистских традиций и движений, от социализма до либерализма, приводит к насыщению политического языка религиозной семантикой.

Было бы интересно исследовать, сколь решающую роль играет в предвыборной борьбе, к примеру, понятие сострадания. Вилли Брандт обещал в свое время преодолеть холодность межчеловеческих отношений, создав атмосферу душевной теплоты и внимания к ближнему. Надежды компенсировать отсутствие смысла жизни проведением соответствующей политики изменили не только язык, но и оказали глубокое влияние на политику.

Драматически изменилось соотношение между религией и Просвещением. Церковь долгое время не принимала во внимание изменившиеся отношения между обществом и религией, застряв на понятиях, используемых в дебатах о секуляризации, хотя эти понятия уже устарели. Историческую функцию Нового времени недостаточно определять только как результат распада средневековья или результат протеста против средневековья, в котором определяющую роль играло христианство.

Другую точку зрения представляет современная социология религии, определяющая религию как индивидуальную или коллективную практику преодоления случайного характера жизненной судьбы человека. К этой позиции все более обращаются неоконсервативные теоретики в ФРГ. Если религия есть преодоление случайного характера жизненной судьбы человека, тогда религия живет до тех пор, пока человек переживает именно такой опыт случайности обстоятельств и поворотов своей судьбы.

Однако признавать за религией эту функцию и в то же время ограничиваться только этой функцией - значит предполагать, что политика обладает достаточной силой и способностью независимо от идеологии и религии сохранить лучшие результаты Просвещения. В действительности же мы наблюдаем ныне смешанную ситуацию, при которой политика и религия взаимопроникают друг в друга вплоть до того, что их бывает невозможно отличить. Политика становится все более религиозной, а религия все более политизируется.

Сегодняшнюю ситуацию характеризуют движения и тенденции возврата к прошлому. Если буревестникам прогрессистского атеистического Просвещения религия, а тем самым и христианство, представлялась реликтом минувшей исторической эпохи, то сегодня христианство стало определяющим условием спасения традиций Просвещения, то есть рациональной культуры и связанных с ней возможностей свободы.

Говорить всерьез о христианстве как о возможной альтернативе можно лишь в связи с обсуждением вопроса о конце эпохи Просвещения, постмодернизме в области культуры и причинах утраты утопий. В качестве "врага" осознается уже не какой-то определенный класс общества, а научно-технический прогресс, который в условиях капиталистической системы воспринимается как катастрофа, хотя он создает именно то, что от него еще вчера так вожделенно ожидали - экспансивный рост производства и потребления.

Бесконтрольное и неуправляемое продолжение научно-технического прогресса в овладении природой ликвидирует смысл и ценности, да и самого субъекта, ради которого весь этот процесс когда-то был приведен в действие. Консервативного противовеса к тому же нет. Реабилитация христианско-консервативной критики культуры и цивилизации XIX и отчасти ХХ вв. происходит у нас с некоторого времени со ссылками на понятие ценностного консерватизма.

Традиционная классификация духовных движений стала с точки зрения культуры абсурдной. Борьба прогрессистов против консервативно настроенной интеллигенции в области культуры приобретает химерный характер. Этим "распределением ролей" могут интересоваться сегодня лишь люди, живущие шифрами догматического марксизма.

Если христианство не признается более как субстанциальная основа ответственности человека в этом мире и возможного обретения смысла бытия, тогда остается лишь один путь - к мифологии. Новую актуальность приобретает Ницше. Но тревожная сторона этого состоит в том, что появилось много сторонников его тезиса, согласно которому Просвещение было следствием христианства, а нигилизм - следствием недиалектичного Просвещения.

В обращении к архаичным структурам некоторые люди надеются обрести общезначимый смысл, связующий человеческую общность. Люди ищут каких-то простых и цельных отношений, чтобы избавиться от того давления, которое оказывает на психику человека современный мир, с его сложностью и разорванностью. Поразительную актуальность приобретают в этой связи философские размышления Шеллинга и Ханса Блюменберга.

Опасности, возникающие от обособления христианства от разума и тем самым от рациональности просвещенной политической культуры, не менее велики, чем от нового язычества, выражающего себя в мифологической или эстетической форме.

Величие мистики составляют радикализм критической саморефлексии индивида, его трансцендирующее самоотречение при молчаливом, спонтанном и безоговорочном приятии воли Божьей. Гегель признавал определенное значение мистики как содержащей момент субстанциальной истины, хотя и в нераскрытой форме.

Христианской вере угрожает в настоящее время также следующая опасность. "Христомонизм", сведение христианства к рассмотрению личности Христа, с верой в идеального человека Иисуса, замещающего отсутствующего Бога, делает невозможным всякий внутренний религиозный опыт.

Сомнения во всяком обосновывающем смысле христианской религии, отказ от ее познавательного содержания ведет в конечном счете к утверждениям такого рода, что в этом мире господствует не Бог, а дьявол. Понятия смысла и господства, смысла и власти распадаются. Правда и любовь Божья оказываются разобщены. Действительность представляется лишь как бессмысленная данность, как ее интерпретируют науки.

С этим процессом тесно связана также потеря обязывающей и ориентирующей силы рациональной теологии. Без теологии вера не может обосновать свое значение для сохранения рациональности нашей политической культуры. Если вера утрачивает элемент рационального размышления и сводится лишь к одной эмоциональности, это означает упадок веры. Тогда появляется фанатизм, при его абсолютизации вера теряет способность находить путь к сознанию людей при помощи аргументов.

Новые религиозные движения питают иногда иррационализм, давая ему обоснование. Церковный консерватизм, возникающий как реакция на подобные явления, нельзя даже назвать подлинным консерватизмом. Он представляет собой скорее одну из форм авторитарного фундаментализма, который упорно ведет в сфере церкви и теологии борьбу против того, что связано с эпохой Нового времени.

Молодежные религиозные движения и секты, охваченные поисками подлинной жизни, все более склоняются к азиатским и псевдохристианским религиям, восторгаясь ими. Сторонники этих движений отвергают образ жизни, ориентированный только на удовлетворение естественных потребностей и интересов. Тенденция состоит в том, что бедной и убогой считается такая жизнь, когда человек занят лишь самим собой, своим самоосуществлением. Такое восприятие становится все более характерным.

Христианское понятие свободы, по крайней мере относящееся к Реформации, предполагало, что человек не должен заботиться сам о своей идентичности. Только Богу дано судить об этом, выносить окончательное решение о данном человеке, о его идентичности. Христианская вера освобождает человека от необходимости самому принимать окончательные суждения о мире, в котором он живет.