Голубая звезда - Бенцони Жюльетта - Страница 12

• Предыдущая
• 12/74
• Следующая

– Что здесь произошло? – спросил Альдо, вставая, чтобы рассмотреть все поближе. – Где твои китайские вазы... и твой Боттичелли?

– Я объясню тебе, – ответила Адриана. – Мне пришлось продать их.

– Продать?

– Конечно. На что же, по-твоему, могла бы жить все это время вдова, супруг которой оставил ей только долги и большой пакет с билетами сногсшибательного русского займа, разорившего пол-Европы? Кстати, твоя мать одобрила мое решение... Видишь ли, для меня это было единственным средством спасти дом, которым я дорожу больше всего на свете. Он вполне заслуживает, чтобы ради него пожертвовали несколькими фарфоровыми сосудами и двумя картинами...

– Надеюсь, ты получила за них хорошую цену?

– Великолепную! Миланский антиквар, занимавшийся продажей, заслужил полное право на мою признательность, мы даже стали большими друзьями. Я тебя сильно шокирую?

– Это было бы смешно! Я могу лишь согласиться с тобой. Матушка поступила точно так же. С той только разницей, что продала свои драгоценности...

– Потому что они были ее собственностью. Я хотела представить ей Сильвио Брускони, но тетя Изабелла неизменно отказывалась распоряжаться вещами, которые, как она говорила, по праву наследования принадлежат тебе одному. Но давай забудем об этом, лучше посмотри на меня! Ты не находишь, что я изменилась?

– Нисколько! – искренне возразил он. – Ты все такая же красавица!

Бесспорно, так оно и было, если не считать нескольких легких признаков, выдающих ее сорокалетний возраст. Двадцатью годами ранее Адрианой бредила вся Венеция. Ее сравнивали со всеми итальянскими мадоннами. Степенная и вместе с тем мягкая красота девушки была воплощением абсолютного совершенства. Каждый ее жест отличался благородством и достоинством. Она стала идеальной супругой для Томмазо Орсеоло, который не стоил ее, но Адриане хватило тонкости, чтобы оплакивать мужа, когда он покинул этот мир. Ее траур, отмеченный посещениями церкви и благотворительностью, в течение двух долгих лет являлся примером поведения в подобных обстоятельствах. Затем Адриана решила сблизиться с музыкальным миром, который вызывал у нее интерес, поскольку она сама замечательно играла на клавесине. Помимо концертов, Адриана никуда не выезжала и мало кого принимала у себя. В основном это были самые близкие ей люди, такие, как княгиня Изабелла, которая поневоле жалела ее, считая такой образ жизни слишком уж суровым для женщины, едва достигшей тридцатилетнего возраста.

– Она слишком молода для такого унылого существования, – говорила княгиня. – Мне бы хотелось, чтобы она снова вышла замуж и завела детей: из Адрианы получилась бы восхитительная мать.

Но племянница никак не хотела вновь выходить замуж. И эгоист Альдо радовался этому. Едва избавившись от детских увлечений, он питал тогда к своей кузине пылкую страсть мужающего юноши и был очарован ее тонким профилем, гармоничными чертами, изящной фигурой, естественной плавностью походки и неподражаемой манерой прятать свой прекрасный бархатный взгляд – она была слегка близорука – за изящным лорнетом из чеканного золота.

Сознавала это вдова или нет, но ее красота пробуждала сладострастие, и совсем еще незрелый юноша каждую ночь видел во сне, как он распускает великолепные черные волосы, которые Адриана закручивала на своем хрупком затылке в тяжелый блестящий шиньон. Она относилась к нему как к младшему брату, но в тот день, когда Альдо, целуя ее, осмелился соскользнуть губами со щеки к уголку рта кузины, она оттолкнула его с таким рассерженным видом, что он не рисковал больше возобновлять свои попытки.

Неизменная сдержанность по отношению к Альдо никак не вязалась с нынешним теплым приемом и была тем более удивительна, что встреча происходила на глазах у слуги. Кроме того, приглядевшись к кузине повнимательней, Альдо отметил изменения: прежде всего легкий макияж, усиливающий – о, совсем немного! – мягкие тона кожи цвета слоновой кости, бархатное платье, более плотно облегающее тонкие изгибы тела, достигшего той стадии расцвета, когда уже угадывается, что распустившаяся роза очень скоро начнет ронять свои лепестки. Духи тоже стали более волнующими, резкими... Вдохнув их, Альдо, не встречавший в плену ни одной хорошенькой женщины, почувствовал, как в нем заговорило прежнее желание. Графиня, наверное, догадалась, что он испытывает, ибо, подав ему бокал «марсалы», воспользовалась предлогом и подсела к нему поближе.

– Итак, – сказала она с улыбкой, прикрывая иронией несвойственное ей прежде кокетство, – ты считаешь, что я по-прежнему красива?.. Так же, как в те, увы, далекие времена, когда ты был влюблен в меня?

– Я всегда был немного очарован тобою, – ответил он.

– Но в определенный период ты очень сильно любил меня, – возразила она.

Альдо не позволил ей продолжить, придержав на скользкой дорожке. Ему и в самом деле показалось, что, допусти он ласковый жест, за ним последует другой, и этому платью с глубоким треугольником декольте, довольно лицемерно прикрытым белым муслиновым воланом, пожалуй, не останется ничего другого, как соскользнуть с ее плеч. А он, несмотря на охватившее его волнение, не хотел поддаваться чувству. Надо было резко уйти от скользкой темы.

– Я любил тебя, это правда, – сказал он с улыбкой, но таким неожиданно серьезным тоном, что тональность разговора сразу изменилась. – Адриана, я пришел не для того, чтобы вспоминать далекое прошлое, я хочу поговорить о горестном событии трехмесячной давности. Сожалея, разумеется, что это омрачит мой первый визит к тебе. Его следовало бы целиком посвятить приятному общению, радости нашей встречи.

Красивое лицо с безупречным овалом побледнело, стало печальным, и Адриана, отодвинувшись от Альдо, облокотилась на подушки канапе.

– Смерть тети Изабеллы, – прошептала она. – Все произошло абсолютно естественным образом, и что я могу рассказать тебе такого, чего не сообщили уже Дзаккария и Чечина?

– Не знаю, я хочу, чтобы ты описала сама во всех подробностях тот последний вечер, когда ты видела ее живой.

Черные глаза заволокло слезами.

– Неужели это так необходимо? Не скрою, мне очень больно вспоминать о случившемся, потому что я до сих пор корю себя за то, что не осталась с ней на всю ночь. Если бы я была там, то могла бы позвать врача, помочь ей, но я не предполагала, что она была до такой степени...

Тронутый ее горем, Альдо склонился и взял в свои руки ладони молодой женщины:

– Я знаю, что ты сделала бы для нее невозможное! Тем не менее умоляю тебя, поройся в своей памяти, как бы это ни было тяжело, для этого есть очень серьезная причина...

– Какая?

– Я скажу тебе об этом потом. Сначала расскажи!

– Но что я могу рассказать тебе? Твоя мать перенесла простуду, которая измотала ее, но, когда я пришла, мне показалось, что она выздоравливает. Мы с ней выпили чаю в Лаковой гостиной, и все шло прекрасно до того момента, когда она поднялась, чтобы проводить меня, поскольку я собралась уходить. Тогда у нее немного закружилась голова. Я позвала горничную. Той не оказалось дома, она ушла за покупками, и прибежала Чечина. Между тем недомогание как будто прошло. У тети Изабеллы слегка порозовели щеки, но мы обе все же настояли на том, чтобы она легла в постель. Поскольку у Чечины на кухне начало подгорать варенье, я предложила свою помощь. Она отказывалась, но ее состояние слишком беспокоило меня. Я не поддалась на уговоры тети Изабеллы и сама уложила ее в кровать. Однако она не разрешила позвать доктора, заявив, что очень хочет спать. Поэтому я оставила ее и попросила Чечину не беспокоить хозяйку, которая не захотела даже поужинать... А на следующее утро Дзаккария позвонил мне и сообщил... Никак нельзя было предположить... никак!

Не в силах больше сдерживать волнение, Адриана расплакалась.

– Тебе не в чем себя упрекать, ты же сама говоришь, что никто не мог и представить себе, что матушка скоро покинет нас... да еще при таких обстоятельствах!

– О, для нее эти обстоятельства были менее жестоки, нежели для нас. Она умерла во сне, и, веришь ли, меня это утешает! Но ты хотел сказать мне нечто важное?

• Предыдущая
• 12/74
• Следующая