Свадебное путешествие Лелика - Экслер Алекс - Страница 95

• Предыдущая
• 95/103
• Следующая

— Мне всегда было интересно, как заигрывают генеральные, — оживился Макс.

— Да так же, как и все остальные, — скривилась Светка. — Пригласил на какой-то идиотский танец, нес на ушко всякую чушь с кривой улыбочкой. Причем заметь, дать ему коленкой по интимным местам я не могла — не имела права.

— Ужас, — согласился Лелик. — Прям как на советско-китайской границе: на провокации не реагировать, огня не открывать.

— Во-во, — обрадовалась Светка. — Впрочем, я с ним быстро разобралась. Состроила из себя полную идиотку и начала на жутком немецком рассказывать, какой классный парень мой Вадик. Этот херр Шкафиц сразу как-то быстро завял и отстал.

— Нельзя так грубо называть генерального мужа, хоть бы он был и распоследний гад, — усовестил подругу Лелик.

— А как я его назвала? — совершенно искренне удивилась Светка. — Херр Шкафиц. Обычное уважительное обращение.

— Нас в школе учили, что это произносится как «герр», — напомнил Лелик.

— Это у нас в школе «херр» произносили как «герр», — сказала Светка. — Боялись ненужных ассоциаций. Вообще-то правильно произносить как «херр».

— Хер Лелик, не хочется ли вам испить шнапса? — вдруг громко произнес Макс, как бы пробуя на язык новое уважительное обращение.

— Во-первых, не «хер», дубина, а «херр» — два «р», — озверел Лелик. — А во-вторых, если ты меня еще раз произнесешь уважительно по-немецки, я тебя неуважительно произнесу по-русски. А потом еще по балде ложкой тресну за провокации на советско-немецкой границе.

В этот момент к столику подошел официант с нагруженным подносом и прервал своим появлением разгорающийся конфликт.

— Что это? — спросил Лелик Светку. — Бутылка и рюмки — я понимаю. Но пиво-то он зачем еще притащил? Хочет нашей близкой смерти?

Макс взял в руки красивую бутылку, которую принес официант, внимательно посмотрел на этикетку и заявил:

— Мужики, нас обманули. Это ни фига не шнапс, это брантвейн какой-то! Видать, портвейн. Свет, зови этого пузыря обратно, пускай меняет.

— Брантвейн — это и есть шнапс, — объяснила Светка. — Я заказала дорогой сорт — настоенный на травах. Он горьковатый. А фруктовые как раз сладкие, я их не люблю.

— Отлично! — обрадовался Макс. — Хлебнем горькой! А пиво-то зачем?

— Запивать, — подтвердила их худшие предположения Светка. — Традиция такая. У травяного шнапса вкус очень своеобразный, причем потом очень долго держится. Немцы его и запивают пивом — чтобы вкус перебить.

— Слушай, — возмутился Макс, — да они просто какие-то железные канцлеры, честное слово, раз ухитряются еще как-то выживать после таких традиций.

— Я же тебе сказала, — напомнила Светка, — что они этого шнапса много не пьют. Пара рюмок и пара кружек пива. Ну или стаканчика, как здесь. Вот и все. От этого крышу не снесет и утром не умрешь.

— Ну, это как сказать, — загадочно заметил Макс, схватил бутылку и разлил шнапс по рюмкам.

— За что пьем? — спросил Лелик, которому захотелось напиться одновременно со Светкой, чтобы быть с ней на одной волне. — За Россию-матушку?

— За то, — торжественно сказала Светка, поднимая свою рюмку, — чтобы все плохие немцы сдохли, а все хорошие немцы остались!

— Светка, да брось ты! — попытался утешить ее Макс. — Брось ты этого Вадика, раз он теперь Вольдемар, поехали с нами обратно в Россию! Выйдешь замуж за Лелика — он, между прочим, уже вполне прилично зарабатывает, раз меня периодически поит. И в Леопольда он никогда не превратится — точно тебе говорю.

Лелик посмотрел на Макса с благодарностью. «Все-таки, — подумал Лелик, — хоть Макс, конечно, и негодяй, но вот иногда умеет сказануть вот так вот просто, но вместе с тем — очень-очень по делу. Вернемся в номер, — снова подумал Лелик, — разрешу ему три мерзавчика из мини-бара выпить. Все равно просить будет…»

— А что, — решительно сказала Светка, — это мысль! Я ее обдумаю. Ну, треснули!

И она залпом опрокинула свою рюмку, запив ее несколькими глотками пива из стаканчика. Ребята сделали то же самое.

После этого все трое стали прислушиваться к своим внутренним ощущениям.

— А что, — осторожно сказал Лелик через пару минут, окончательно разобравшись со своими впечатлениями, — прикольно. И правда — с пивом классно. Шнапс этот все-таки какой-то непривычный. А пиво его так классно лакирует, что потом от шнапса остается только какое-то мимолетное, но приятное воспоминание.

— Как мимолетное виденье, — процитировал Макс, — как гений чистой красоты.

— Макс, — пристыдил друга Лелик, — я понимаю, что Пушкину — двести, но он все-таки писал эти стихи не о шнапсе. А об этой, как ее… Что-то там с кернингом было связано, короче говоря.

— Как двести? — ахнула Светка. — Пушкину уже двести?!!

— Да, Светик, — подтвердил Лелик. — Пушкину двести. И больше ему не наливать. Пропустила ты все главные новости из культурной жизни столицы со своей неметчиной…

— Раз двести — это надо отметить, — рассудительно, хотя и слегка нетвердым голосом сказала Светка. — В конце концов, в жизни товарища Пушкина не каждый раз такие важные даты бывают. Макс, что сидишь, как в гостях? Наливай!

— Вот это правильный вывод, одобряю, — обрадовался Макс. — Я тоже предлагаю вернуться к разговору о высоком, то есть о шнапсе. А то Лелик сейчас как заведется со своей поэзией — кранты всему живому.

— Ты ему просто завидуешь, — объяснила Светка. — Лелик — настоящий поэт. Он мне еще в школе стихи посвящал — того же Пушкина, например.

Лелик поперхнулся, после чего с укором посмотрел на подругу.

— Очень мне обидные эти слова ваши, — сказал он с горечью. — Никогда я тебе стихи Пушкина не посвящал, никогда! Я всегда сам писал!

— Точно помню, — бессердечно сказала Светка, — что ты мне посвятил какое-то потрясающее стихотворение, а потом, года через три, выяснилось, что оно вовсе не твое.

— Да, было дело, — признался Лелик. — Но стихотворение было на английском. Уильяма Блейка. Я и представить не мог, что ты его за мое примешь. Оно же на английском.

— Да-да, — вступил в разговор Макс. — Пушкин на английском точно не писал. Он писал на французском. Описывал ощущения французских войск во время отхода из Москвы.

— Это ты про «земля тряслась, как наши груди»? — уточнил Лелик.

— Да, — ответил Макс. — Именно про этот чертов стриптиз.

— Вынужден тебя огорчить, — холодно заметил Лелик. — Это не Пушкин.

— Естественный фон, не Пушкин, — безразлично ответил Макс. — Это Наполеон пытался взять Москву-матушку нахрапом, а не старина Пушкин. Но нашу Москву нахрапом не возьмешь. Кто к нам с нахрапом придет, того межмуниципальный совет в Филях и приговорит к чертовой матери. Лет на десять с конфискацией.

— Я имею в виду, — продолжал объяснять Лелик, — что стихотворение написал не Пушкин.

— Ну, не Пушкин. Значит, друг его ближайший, какой-нибудь Гуагуин, — так же безразлично ответил Макс. — Какая разница? Все равно им всем двести. Полный хлам.

— Да как ты смеешь такие вещи говорить о великих поэтах?!! — вскипел Лелик, который решил вступиться за коллег.

— Жить, Леха, — назидательно сказал Макс, — нужно настоящим. Что нам эти стихоплеты древности, у которых груди тряслись между кернинговых пар? Все это давно быльем поросло. Жить нужно современной поэзией. Созвучной нашей эпохе. Вот скажи, у тебя же было стихотворение о чем-нибудь современном?

— Было, — подтвердил Лелик. — Я вообще пишу только о современном.

— Ну вот! — обрадовался Макс. — Значит, любить и обсуждать нужно тебя, поэта современности. А не этих замшелых рифмовщиков. Они не созвучны нашей эпохе. А ты, Лелик, созвучен. Прочитай что-нибудь современное! Созвучное!

Тут Светка, Славик и Макс дружно зааплодировали. Лелик польщенно потупился.

— Ну, — довольно жмурясь, сказал он, — разве что-нибудь маленькое. Из раннего…

— Из неизданного, — подсказала Светка.

— У него все неизданное, — заметил Макс.

— Гонишь! — мгновенно вскипел Лелик. — В «Учительской газете» напечатали мое антивоенное стихотворение про коровок и розочки!

• Предыдущая
• 95/103
• Следующая