Волхв-самозванец - Зубко Алексей Владимирович - Страница 67

• Предыдущая
• 67/82
• Следующая

— Ничего мне не нужно. Я просто сделал свое дело — то, что должен был сделать. А теперь идите домой, обрадуйте свою маму.

— Может…

— Идите-идите.

— Благодарствуйте, от всего сердца. — Подхватив сына, кузнец, весь как-то даже посвежевший лицом, с мокрыми сияющими глазами, поспешил прочь, неся благую весть.

Проводив его взглядом, я повернулся к своим друзьям и только развел руками:

— Вот такая жизнь, други…

Други-товарищи посмотрели на меня, затем друг на друга и рассмеялись.

Так есть же с чего… Переход из мира в мир сопровождается изменением всего переносимого в соответствии с местными условиями. Одежда тоже претерпевает изменения, стараясь соответствовать если не моде, то хотя бы возможностям текстильной промышленности и назначению детали гардероба. Вы можете представить на улицах этого сказочного городка человека в космическом скафандре? В принципе в сказке все возможно… Но тут вам не сказка, здесь вам законы иные, пусть и сказочной, но реальной жизни. Не может ходить по улицам Царьграда космонавт — и все тут. Не берусь предположить, во что трансформируется скафандр, а для практических опытов нет ни возможности, ни желания, но вот результат превращения некоторых модных в начале двадцать первого века вещей стоит прямо перед моими глазами. И теперь-то я понимаю, отчего остолбенели царские стражники. Для начала (воспитание требует пропустить вперед женщину) попытаюсь описать наряд Натки. Первое, что приходит на ум, — это сказка про сиротку, которой царь поставил неразрешимую задачку: чтобы в гости к нему и пришла, и приехала, чтобы голая была и в одежде, и что-то там еще с подарком. Она и заявилась на козе, в сеть рыбацкую замотанная… Но ей-то было всего семь годочков… Что-то подобное произошло и с Наташей — ее более чем короткая юбочка и полупрозрачный топик трансформировались соответственно в кружевные панталоны из далекого Парижу и в кусок паутины, весьма сомнительно укрывающий бюст подруги от посторонних взглядов. Добавьте к этому кожаные лапти на босу ногу и лукошко в руках.

— Прикольно, — только и сказала она.

С одеянием Данилы тоже произошли изменения, не столь кардинальные, но тем не менее… Стоит передо мной здоровяк в обрезанном по пояс плаще и в лихих казацких шароварах. Ну нет в этом времени спортивных костюмов…

— Так идти к царю нельзя… — решил я.

— Ну почему же? — осматривая свой новый наряд, произнесла Ната. — По мне — так очень даже ничего…

Отворив крышку моего одежного сундука, мы принялись выуживать оттуда рубахи и штаны. Ната лишь носик сморщила.

— Оно же все колючее…

— А что делать?

Данила выбрал себе самую большую из моих рубашек, остальные просто не выдержат напора его плеч, решив оставить колоритные штаны. Ната, просмотрев содержимое сундука во второй раз, лишь тяжело вздохнула.

— Ладно, осознал, раскаялся, — сказал я, признавая свое упущение. — Останешься здесь, а мы к царю, потом постараемся что-нибудь тебе прикупить. А пока, вон, в простыню завернись…

— Вот так всегда.

— Что поделаешь — такова ваша женская доля.

Огромное море бушующей магмы жадными языками пламени тянется к раскаленному небу, на алой, до боли яркой палитре которого мерцает пара глаз. Загадочно раскосых, с сияющими в непроницаемой черноте зрачков багровыми искорками. Они с холодной заинтересованностью изучают бескрайние просторы колышущейся багровой лавы и затерянный среди этой потрясающей бесконечности крохотный островок твердой земли. Аспидно-черная плита непонятного происхождения шириной не более десятка метров и вдвое больше длиной.

Пылающие небеса пронзает белый луч света и, отразившись от гладкой поверхности плиты, на черной поверхности которой тают даже отблески пламени, исчезает в небытии. А на месте соприкосновения тьмы и света появляется крохотная фигурка человека. Он испуганно озирается и в недоумении поднимает глаза вверх. Их взоры встречаются, и в глазах на небе впервые появляется оттенок каких-либо чувств… Растерянность. И это беспомощное существо должно защищать вселенское добро? И против кого?

Бушующая магма вздыбливается, и из ее недр поднимается волна, которая со страшной скоростью устремляется на крохотный черный прямоугольник, на котором застыла точка — человек. Скорость несущейся волны уступает лишь скорости ее роста. Она достигает небес, глаза слегка щурятся, словно в попытке защититься.

Тонны магмы обрушиваются на черную поверхность, накрыв испуганного человека с головой.

Яркая вспышка… нечеловеческий крик…

Пушистые ресницы дрожат, отчего небеса покрываются мелкой рябью, словно поверхность пруда от утреннего ветерка.

На черной поверхности остаются человек и некто, закутанный с головы до ног во все черное.

Теперь уж глаза на небе совсем растерялись. Они недоуменно перескакивают с одной фигурки на другую. Что здесь происходит? А как же вечная борьба добра и зла?

Но нет дела маленьким человечкам на вечном поле битвы до космического масштаба предстоящего действа. Они слаженно обнажают мечи и движутся один к другому с твердым намерением решить затянувшийся поединок. Сейчас и здесь…

Мощный толчок сотрясает Вселенную. Море смешивается с небесами, глаза тают, фигурки исчезают, и вот… шар для гадания, подпрыгивая, скатывается к краю стола. Я чудом успеваю подхватить его, не дав разбиться, но второй, более сильный толчок выбивает из-под меня стул, и я лечу под стол. Из-за резкого выхода из транса в глазах плывет разноцветный хоровод огней.

Рядом вверх тормашками падает Баба Яга, не забыв помянуть чью-то матерь по имени-отчеству. Ее костяной протез чувствительно бьет меня под ребра, вышибая дух.

А свихнувшаяся избушка продолжает выделывать коленца. Она то подпрыгивает, то приседает, то прытью мчится куда-то, то столбом замирает на месте.

Мы с Бабой Ягой катаемся по полу, налетаем на движущуюся мебель и стены и яростно взываем к рассудку свихнувшейся избушки.

Результат нулевой.

При очередном скачке хозяйка избушки вылетает в раскрывшуюся дверь и, пронзительно ругаясь, летит с крыльца, потеряв отвязавшийся протез. Последний отлетает мне в лоб, а затем в угол, где со звоном врезается в самовар.

И тут скачки прекращаются, сменившись мелкой дрожью.

Потирая ушибы, на дрожащих ногах выхожу на крыльцо.

Свернутый набок череп скалится мне в лицо, но молчит. Зато Баба Яга — Костяная Нога не собирается, по всей видимости, замолкать в ближайшее время. Ее выражения, наполненные метафорами, аллегориями и гиперболами, достойные быть занесенными в скрижали народной мудрости, хлещут почувствительнее иного урагана.

Не завидую я тому, кто умудрился вызвать на себя праведный гнев Бабы Яги… хотя вообще-то она очень милая старушка…

Держась за дверной косяк, задираю голову к небу и медленно опускаюсь на крыльцо.

Сквозь густые заросли терновника, в которые забилась избушка на курьих ножках, окружающая действительность просматривается выборочно — фрагментами, кроме того места, где, потирая ушибленный зад и потрясая кулаком, состязается сама с собой в изощренной словесности Яга. Мечущаяся избушка протоптала сквозь заросли просеку, да такую, что хоть сейчас начинай засыпать гравием и заливать асфальтом — отличная трасса для гонок получится…

Чуть правее и выше, задевая килем за верхушку огромного дуба и хлопая обвислыми парусами, сквозь огромные прорехи в которых видно голубое небо, мерно покачивается корабль. Самый обычный: крутые бока, бюст пятого размера неизвестной античной героини на корме, наиболее выпирающая часть которого вырезана с поражающим воображение натурализмом, две мачты — посередине высокая, с бочкой на самой макушке, где обычно несет вахту впередсмотрящий, а та, что спереди, — поменьше.

• Предыдущая
• 67/82
• Следующая