История Хэйкэ - Ёсикава Эйдзи - Страница 6
- Предыдущая
- 6/133
- Следующая
Киёмори понятия не имел, как долго он проспал. Кто-то тряс его и звал по имени. С трудом открыл он затуманенные сном глаза. Тень поднятого ставня на окне подсказала ему, что уже далеко за полдень. У постели стоял Цунэмори, нервные, точеные черты его лица были напряжены. Он наклонился над Киёмори и повторял:
– Пойдем… Ты должен пойти. Из-за тебя отец и мать…
– Из-за меня? Что – из-за меня?
– Ссора началась с утра, даже об обеде позабыли. Кажется, ей не будет конца.
– Еще одна ссора? Мне-то что? – Умышленно зевнув, Киёмори вытянул руки, затем согнул их и с вызовом произнес: – Оставь меня в покое. Какое мне дело до их ссоры?
– Так не годится, – умоляющим тоном пробормотал Цунэмори, – у тебя есть причина пойти. Послушай, как наши братья плачут от голода!
– Где Мокуносукэ?
– Совсем недавно его позвали в покои отца, и матушка, кажется, устроила ему нагоняй.
– Ну ладно, пойду, – ответил Киёмори, поднявшись с циновки и бросив пренебрежительный взгляд на робкого брата. – Подай мне одежду. Одежду!
– Она на тебе.
– А, значит, я в ней спал? – заметил Киёмори, вытаскивая из пояса оставшиеся после прошедшей ночи деньги. Протянув несколько монет Цунэмори, он приказал: – Достань младшим что-нибудь поесть. Пусть молодой Хэйроку сходит за едой.
– Мы не можем так поступить. – Цунэмори отталкивал деньги. – Это рассердит мать, и тогда…
– Плевать! Я так решил!
– Но даже ты…
– Глупец! Разве я не старший сын и у меня нет права иногда приказывать?
Швырнув брату на колени несколько монет, Киёмори вышел из комнаты. Глухой звук его шагов послышался с веранды. У колодца, рядом с кухней, он с жадностью выпил свежей воды, затем умыл лицо, вытер его рукавом своего грязного кимоно и медленно двинулся через двор.
Комнаты Тадамори располагались с другой стороны внутреннего двора, в крыле, обветшавшем так же, как и главный дом. С дико колотившимся сердцем Киёмори поднялся на непрочную, прогнившую веранду. Неслышно проскользнув под завернутыми занавесками, он сказал:
– Простите, я пришел поздно этой ночью. Я выполнил ваше поручение.
В тот самый момент, как его тень упала через порог, наступила тишина, и три пары глаз повернулись к нему. Глаза Мокуносукэ моментально опустились; Киёмори также избегал смотреть на старого слугу, но и другие взгляды не смог долго выдерживать. Заставляя себя выглядеть невозмутимым, с вызывающим видом Киёмори приблизился к родителям и бесцеремонно сунул им оставшиеся деньги.
– Вот деньги, занятые у дяди, хотя и не все. Я немного потратил ночью, встретив друга, и еще совсем чуть-чуть только что дал Цунэмори – купить еды для детей, плакавших от голода. Это то, что осталось…
Прежде чем он закончил, лицо Тадамори ужасно исказилось, будто стыд, жалость к себе и ярость боролись в его душе. Он взглянул на маленькую горку монет, и от усилий, им прилагаемых, чтобы сдержать готовые политься слезы, его рябые веки показались еще безобразнее, чем обычно.
– Хэйта! Забери это отсюда! Почему ты разбрасываешь здесь деньги, не поприветствовав нас, – прошипела Ясуко, сидевшая очень прямо, с серьезным выражением лица рядом с мужем; она искоса бросила на Киёмори испепеляющий взгляд. (Так это ее называли госпожой из Гиона, и Накамикадо выдали эту женщину замуж за Тадамори, будто она была их дочерью.)
Глаза Киёмори задержались на ее профиле, что-то вспыхнуло в нем и его голос задрожал:
– Что вы сказали, матушка? Если вам не нужны эти деньги, зачем же вы послали меня их занимать? Чтобы я почувствовал себя нищим?
– Молчи! Когда я посылала тебя с таким поручением? Это все твой отец!
– Но ведь это деньги для крайне нуждающейся семьи. Вам совсем не нужны деньги?
– Нет. – Ясуко решительно помотала головой. – Мне не нужна такая жалкая подачка. – От прилившей крови покраснело ее лицо, и стало ясно, что ей далеко за тридцать.
Большие уши Киёмори стали пунцовыми, в глазах появилась угроза. Сжатые на коленях руки спазматически подергивались, словно он хотел вскочить и ударить ее.
– Значит, матушка, с этого момента вам не нужна еда?
– Нет, Киёмори, простая пища меня не удовлетворяет… А, Цунэмори, ты тоже пришел? Тогда слушайте оба. Мне вас жалко, но сегодня наконец-то Тадамори разрешил мне уехать. Мы с ним больше не муж и жена. По обычаю, сыновья остаются с отцом. Больше вы меня не увидите. – Усмехнувшись, она продолжила: – Ваши сожаления исчезнут быстрее, чем утренний туман. Вы всегда занимали сторону отца, считали его обиженным.
Киёмори вскочил на ноги. Посмотрел внимательнее на мать. Ее считали больной, а она уже оделась для выхода. Как всегда, тщательно нарумянилась, надушила волосы, со вкусом подрисовала брови. Ясуко облачилась в верхнюю накидку, которая веселостью цветов могла подойти и двадцатилетней девушке. Что же это? Не просто еще одна обычная ссора. Все привыкли к ее угрозам бросить их навсегда, она приучила мужа и сыновей к этим запугиваниям, но никогда прежде не выглядела столь спокойной и никогда не одевалась для поездки.
Судя по виду Тадамори, он соглашался с ней, хотя и неохотно. Киёмори охватило какое-то оцепенение. Он ненавидел мать, но мысль о том, что они одной плоти и крови, приводила его в смятение. Повернувшись к Тадамори, он спросил дрогнувшим голосом:
– Отец, это правда – то, что говорит моя мать?
– Правда. Все вы долго мирились с такой жизнью, но это правда, и так будет лучше для всех вас.
– Но почему? – с трудом выговорил Киёмори. Он слышал, как брат борется с рыданиями. – Этого нельзя допустить, отец. Ведь все эти дети…
По-детски прозвучавший призыв, казалось, позабавил Тадамори, и он невольно улыбнулся:
– Все правильно, Хэйта. Так будет лучше.
– Что «правильно»? Что будет со всеми нами?
– Ясуко будет счастлива. И для всех вас будет лучше. Не надо поднимать суету. Не беспокойся.
– Но Цунэмори сказал, что все это из-за меня. Если я виноват, позвольте мне исправиться. – Повернувшись к матери, Киёмори попросил: – Как же мои бедные братья? Я обещаю, матушка, угождать вам. Только обдумайте все еще раз!
Когда Киёмори говорил, его взволновала и огорчила сила чувства, которое он испытывал к матери. Мокуносукэ и Цунэмори плакали в голос. Сбитый с толку Киёмори также расплакался. Лишь Тадамори и Ясуко сидели неподвижно, безучастные к происходившему.
Затем Тадамори резко вмешался:
– Хватит, прекратите лить слезы! До сего момента я выносил все ради сыновей, но теперь я пробудился от сна. Каким глупцом я был! Все двадцать лет я, Тадамори из дома Хэйкэ, позволял женщине помыкать собой, и эти годы оказались одним сплошным мучением. Я был глупцом! И мне трудно обвинять в глупости тебя, Хэйта. – И он горько рассмеялся.
При звуке этого сардонического смеха Ясуко, все время державшаяся очень высокомерно, вспыхнула:
– Что значит ваш смех? Вы высмеиваете меня? Смейтесь сколько хотите, издевайтесь надо мной. Будь сейчас жив прежний император, даже вы не осмелились бы так меня унижать! Не забывайте, что моими приемными родителями его величество назначил семью Накамикадо!
Тадамори снова засмеялся:
– Однажды я засвидетельствую свое почтение семье Накамикадо, так много лет оказывавшей в лице этой госпожи честь скромному Тадамори.
Ясуко бросила на мужа мстительный взгляд и с горячностью, предполагавшей запечатлеть ее слова в его памяти, произнесла:
– А вы не заметили, что я рожала детей одного за другим? Был ли хоть один день, когда вы попытались сделать мне приятное? Двадцать лет, несмотря на отвращение, из любви к детям я оставалась здесь! А эти двое – Хэйта и Мокуносукэ, – разве не делились они злобными сплетнями обо мне на рассвете у конюшни? Не обсуждали непочтительно покойного императора, заявляя, что у госпожи из Гиона был тайный любовник – какой-то похотливый монах? И этот старик Мокуносукэ, разве не утверждал он, что все это видел и они вместе не гадали, кто из троих мужчин является настоящим отцом Хэйты? Я видела и слышала ту болтовню сумасшедших и решила не оставаться в этом доме ни одного дня. Какая причина может удержать меня здесь, если даже родной сын настроен против матери?
- Предыдущая
- 6/133
- Следующая
