История Хэйкэ - Ёсикава Эйдзи - Страница 32

• Предыдущая
• 32/133
• Следующая

– Так что же это значит?

– Ты совершенно ослеплен любовью к жене. Токико заставляет тебя плясать под ее дудку.

– Вы говорите о моей жене?

– А о ком же еще? Ты ей позволил уговорить себя вызвать эту беду, слабоумный муж – вот ты кто! Я ни в ком не встречал такой глупости. Почему ты не выдашь Токитаду монахам с горы Хиэй?

– А, минуточку, я не совсем понял. Вы говорите, раз Токитада – брат моей жены, то я прислушался к просьбам Токико и, следовательно, ответственен за эту серьезную ситуацию?

– Это вполне возможно. Мне нет нужды тебя спрашивать о том, что для меня, твоего дяди, и так совершенно ясно.

– Значит, вот как обстоит дело. И как оно вам представляется?

– Поклянись мне здесь и сейчас, что выдашь Токитаду и своего вассала Хэйроку, а сам останешься пленником в собственном доме и будешь там ждать решения. А я тем временем поскачу в Гион и сам поговорю с монахами. У них не останется причин настаивать на своих требованиях, и мы отвратим бедствие.

– Я отказываюсь.

– Что?!

– Пусть сначала возьмут меня за ноги и разорвут на части, а прежде я не выдам этих двоих.

– Почему ты отказываешься? Какую ценность представляют их жизни по сравнению с душевным покоем императоров?

– Виновны не только Токитада и Хэйроку. Если суждено несчастью посетить двор, то это будет лишь результатом его непрерывных злоупотреблений. Если атакуют дворец, то это будет лишь результатом плохого управления. И в том и в другом случае вряд ли я могу отвечать за последствия.

– Ты с ума сошел, Киёмори? От тебя ли я слышу эти бесстыдные слова?

– Не более бесстыдные, чем те, которые до сих пор я слышал от вас. Мне очень дорога моя жена, но она не принимает за меня решения.

– Очень хорошо, очень хорошо… Я сказал довольно. Пусть произойдет то, что произойдет! Еще я слышал, как ты сказал такое, что нельзя недооценить. Что бы ни случилось с их величествами, тебя это не касается?

– Я это сказал, несомненно.

– Изменник! Подлый изменник!

– В самом деле?

– Боги, конечно, обрушат наказание на твою нечестивую голову! Иметь такое чудовище племянником! Нет, я не стану из-за тебя рисковать своим положением при дворе. Я умываю руки, Киёмори!

– Ну и ну, как же вас разобрало-то!

– Ты и Тадамори – хороша парочка – отвергли мои предложения помочь. Подожди и увидишь, оба пожалеете об этом… Более у меня нет причин продолжать о тебе беспокоиться. Скажи отцу так: с этого самого момента я, Тадамаса, отказываюсь от всех притязаний на принадлежность к дому Хэйкэ.

Неуверенность и сама смерть, подкрадывавшаяся к столице, заставила Тадамасу, на мгновение поддавшегося панике, отречься от всех связей с домом Хэйкэ. Однако же Киёмори воспринимал взрыв эмоций дяди с улыбкой, словно обычную размолвку перед завтраком.

Киёмори наблюдал за Тадамасой и его лошадью, пока они не исчезли вдали в клубах пыли, затем встал и отвязал своего коня. Когда он уже устраивался в седле, две фигуры выпрыгнули из-за деревьев и с обеих сторон схватили поводья.

– Э, да это вы, Токитада и Хэйроку! Вы не торопились вернуться, и я поехал вперед. Ну что? Как там Токико и дети?

– Мы все сделали, как вы приказали. Они в безопасности, в храме Анракудзюин, и вам не нужно за них бояться.

– Хорошо! Женщины и дети спрятаны, Мокуносукэ приглядывает за домом в Рокухаре. Теперь меня ничего не тревожит.

Услышав эти слова, Токитада и Хэйроку закрыли лица рукавами и заплакали, умоляя Киёмори простить их; они кричали, что не знают способа искупить свою вину; они не только направили возмущение с горы Хиэй вниз, но их глупость привела к возникновению разногласий внутри дома Хэйкэ, так они говорили.

– Послушайте, прекратите хлюпать носами, я уезжаю, – сказал Киёмори и пустил лошадь галопом.

Двое оставшихся повернули вслед Киёмори тут же покрывшиеся пылью лица и через мгновение бегом бросились за ним.

Три монаха, возглавлявшие воинов с горы Хиэй, вышли из Приюта отшельника, кипя от ярости. Судя по гневным взглядам, их требования, вне всяких сомнений, были отвергнуты. Они остановились у поста стражи, чтобы забрать обратно свои копья, демонстративно ими потрясли и вышли за ворота, где к ним присоединились еще двенадцать их подчиненных.

Чтобы передать свои требования властям, монахи, как правило, посылали своих представителей, а получая отказ, они неизменно вносили в столицу Священный ковчег и святые эмблемы и терроризировали власти до тех пор, пока не добивались неохотного согласия, поскольку никто не осмеливался противостоять находящемуся в ковчеге божеству.

В этот раз гора Хиэй потребовала выдачи людей владетеля Аки: его шурина Токитаду и вассала Хэйроку. Одновременно монахи еще раз объявили о своих притязаниях на усадьбу Кагасираяма, но прежний император им отказал.

Волна возбуждения прокатилась по рядам воинов. Раздались крики:

– Вот идет владетель Аки, Киёмори из дома Хэйкэ!

При появлении Киёмори, глядевшего, как всегда, весело, стражники разразились приветственными возгласами. Проезжая сквозь ряды вооруженных воинов, он вертел головой и широко всем улыбался; он почувствовал в них внезапный подъем духа. То же самое ощущал и Киёмори. За ним уныло следовали Токитада и Хэйроку, представляя разительный контраст с возвышавшейся на лошади жизнерадостной фигурой Киёмори.

Секретари дворца, чиновники и придворные с вытянутыми лицами толпились в покоях императора, где государь-инок ждал Киёмори.

Киёмори опустился на колени:

– Государь, хотя в действительности монахи с горы Хиэй требуют усадьбу Кагасираяма, но причиной их появления здесь стали люди из моего дома. За это несу ответственность один я. Таким образом, прошу разрешить мне уладить дело с монахами, как сочту целесообразным.

Император-инок выразил согласие; от перепуганных придворных не последовало ни одного протеста, ни один из них не спросил, как Киёмори собирался склонить монахов спокойно вернуться на гору Хиэй. Киёмори, почтительно поклонившись, удалился.

Его люди наблюдали за ним издалека, переговариваясь:

– Нам нечего ждать от этих придворных с дрожащими коленками, но у господина Киёмори, несомненно, есть план.

До этого момента окружение Киёмори внимательно наблюдало за каждым его движением, высказывая различные предположения о следующем шаге, который он предпримет. Его отказ выдать Токитаду и Хэйроку монахам получило полное одобрение его воинов, поглядывавших на него с уважением и любовью. Каждый чувствовал, что Киёмори был таким человеком, с кем всегда можно поговорить, как с мужчиной. В храбрости и искусстве владения оружием Киёмори ничем не отличался от других воинов, но его глубокая симпатия к бедным и забитым простолюдинам и готовность их защитить сделала его популярным в воинстве; еще одним привлекательным качеством была его способность передавать окружающим собственную жизнерадостность. Где бы он ни находился, его крупное, но пропорциональное лицо – брови как гусеницы, скошенные книзу глаза, большой нос, полные губы, по-молодому красные щеки и уши с тяжелыми мочками, дрожавшие при смехе, – распространяло веселье.

Обладатель этих замечательных черт вышел из внутренних ворот и направился через дворцовую площадь. Очень скоро его окружили воины, которые стали приставать к нему, выкрикивая:

– Киёмори из дома Хэйкэ, что решили на переговорах?

– Будет императорский указ?

– Что там было, что сказал его величество?

За одним вопросом сразу же следовал другой. Киёмори вытер разгоряченный лоб, подтянул наверх шлем, болтавшийся на спине, водрузил его на голову и затянул шнурки на подбородке.

– Ну-ну, не стоит беспокоиться. Я еду прямо в Гион, чтобы остановить их марш с ковчегом.

– Остановить? Их?

– Но эти монахи ничего не боятся, они презирают нас, как пыль под своими ногами, а прошлая ночь показала, что они жаждут нашей крови. Следует ли вам туда ехать, господин? Никто не знает, как они поступят…

– Это правда, но я беру с собой Токитаду и Хэйроку. Как ни жаль, но я должен буду передать их монахам и попытаться достичь согласия.

• Предыдущая
• 32/133
• Следующая