В глуби веков - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 55

• Предыдущая
• 55/90
• Следующая

— И ты думаешь, что я пошлю тебя сражаться со Спитаменом? — с упреком сказал ему Александр. — После твоей раны? Если ты скрыл ее от меня, то это не значит, что ее не было.

Он послал к Маракандам Карана, военачальника наемных войск.

— Поймай мне его, Каран!

— Мы идем с тем, чтобы поймать, — ответил Каран, — а победить и прогнать — это не так трудно.

— Не так трудно! — с раздражением повторил Александр. — А между тем мы уже столько времени, почти два года, не можем вылезти из этой проклятой страны!

Каран ушел со своим большим сильным отрядом к Маракандам. Александр установил на берегу катапульты и велел обстреливать скифов. Скифы как-то сразу притихли, их удивляла и пугала эта машина. Под защитой катапульт Александр перешел реку и бросился на скифов. Скифы бежали в пустыню.

Царь не забывал примеров истории. Кир в свое время вошел в их необъятную землю и погиб. Александр не погнался за ними, вернулся. Но вернулся совсем больным: он заболел от дурной воды, которую пил, гоняясь за скифами.

Вскоре стало известно, что Каран погиб со всем своим отрядом. Спитамен заманил их в западню и уничтожил всех.

— Значит, все-таки надо идти самому, значит, нет у меня военачальников, которые могут справиться со Спитаменом, — с досадой сказал Александр, — значит, все-таки надо идти самому!

Желтый, измученный болезнью, он снова сел на боевого коня. Армия тронулась к Маракандам…

Но Александр не увидел Спитамена. Спитамен вывел из города свой отряд и исчез в пустыне.

Сегодня день бога Диониса, его праздник. Этот праздник с древних времен весело и пышно справляли в Македонии. И в военных походах Александр не забывал отдать почести веселому богу.

Но сегодня, в день Диониса, он вдруг почему-то принес жертвы не Дионису, а Диоскурам. Это многих смутило. Несмотря на обилие еды и вина, веселье не разгоралось на этом пиру.

Непонятная тревога гасила исподволь радость старинного македонского праздника.

Царь, в яркой персидской столе с широким поясом и с персидской диадемой на голове, возлежал на ложе, покрытом пурпуром. Окруженный персами и друзьями в персидских одеждах, он вызывающе поглядывал на македонян, которые, не изменяя родным обычаям, снова отказались надеть одежду побежденных и снова отказались от проскинесиса. Царь много пил, много говорил и смеялся. Но и он не был весел. Разговорами и смехом он старался скрыть свое душевное беспокойство. Он замечал, что даже Гефестион, который понимал Александра и соглашался с ним в его замыслах, с трудом терпит эту длинную, тяжелую от драгоценных камней одежду. Но и он лишь терпит…

Гефестион со скрытой тревогой посматривал на царя. Александр был как-то по-недоброму возбужден, ему беспрестанно наливали вина. Гефестион тихонько останавливал его, но Александр или нетерпеливо отмахивался, или делал вид, что не слышит. И Гефестион с тяжелым предчувствием беды поднимал свою еле пригубленную чашу.

В глубине шатра что-то назревало. Сначала слышалась песня. Потом завязался какой-то спор, ссора. Пьяные голоса становились все громче, все развязней. Молодые подшучивали над старыми македонянами, над их немощью, а старые — над глупостью молодых. Вдруг среди шума невнятных голосов отчетливо прозвучало:

— А как вы думаете — это очень умно в день нашего бога Диониса принести жертвы не Дионису, а Диоскурам?

Александр поднял голову, насторожился, прислушался. Кто это говорит? А, Черный Клит, брат кормилицы, старый друг его детства. Клиту опять не терпится обидеть Александра. Это стало его обычаем.

— Диоскуры — сыновья Зевса, — возразили Клиту.

— Один из них сын Тиндара, а не Зевса.

— Полно тебе, Клит. Никто уже не считает Тиндара его отцом!

Философ Анаксарх, метнув на царя быстрый взгляд, приподнялся на своем ложе и чуть не упал, запутавшись в непривычных персидских одеждах. Но справился и громко вмешался в разговор:

— О чем спорите? О чем говорите? Диоскуры, Полидевк и Кастор… Да что говорить о них, если здесь с нами находится Александр. И разве можно сравнить их с нашим Александром?!

В сумрачных глазах Александра засветилась голубизна. После страшных дней казни Филоты и Пармениона его смятенная душа требовала слов успокоения, поддержки, признания его правоты. Но ему то и дело доносили о неудовольствии его македонских полководцев — они не хотели персов в своей среде, они не хотели есть с ними за одним столом, не хотели даже воевать рядом с ними. Эта внутренняя война была сложнее и тяжелее, чем завоевание государства.

Грубая лесть Анаксарха не смутила Александра — все-таки приятнее слышать, как тебя хвалят, чем как тебя порицают. Люди льстивые и лживые, которые всегда теснятся около владык, заметили, как повеселел Александр при словах Анаксарха.

— Сколько песен и восхвалений достается древним героям, — подхватили эти лживые голоса, — посмотрите, как воспеваем мы подвиги Геракла. А разве подвиги нашего царя меньше?

— Это просто зависть древних героев мешает нам признать величие Александра!

— Мертвые становятся на пути живых!

У Александра на щеках разгорался румянец. Хмель мешал ему понять, как непристойна и груба эта лесть. Она его утешала.

Клит слушал все это с мрачным лицом. Вдруг он встал и хлопнул рукой по столу.

— Не позволю! — закричал он. — Не позволю кощунствовать, не позволю унижать наших древних героев и таким недостойным образом возвеличивать Александра! Да Александр и не совершил таких великих подвигов, как они. Он, конечно, много сделал, но ведь совершал эти подвиги не он один, а в большей мере это дела македонян!

Александр, побледнев, закусил губу. Гефестион приподнялся и за спиной царя сделал знак Черному Клиту, чтобы тот замолчал. Философ Анаксарх, видя это, постарался перебить Клита:

— Что там говорить? Сравните Александра с царем Филиппом — как ничтожны дела Филиппа по сравнению с делами нашего царя. Ничего не было великого в деяниях Филиппа, ничего, удивляющего людей…

Клит пришел в бешенство. Он уже давно с тяжелым сердцем наблюдал, как бесстыдно льстят Александру его царедворцы и как Александр от этого теряет здравый смысл, как он уходит от своего родного войска все дальше, как уходит все дальше от родной Македонии… Он ненавидел людей, ставших между ними, старыми македонянами, и их македонским царем. Когда затронули царя Филиппа, он терпеть уже не смог. Вино и гнев бросились ему в голову, затуманили разум.

— Ах вот как! Царь Филипп ничего удивительного не совершил! О Зевс и все боги, слышите ли вы это? А кто собирал и укреплял Македонию? А кто завоевывал Иллирию, Пангей, побережье? А кто начал строить корабли и вышел в море? А кто, разве не царь Филипп, создал могучую македонскую армию, с которой теперь Александр завоевывает мир?! Посмотрел бы я, сколько навоевал бы Александр без этой армии, созданной Филиппом?!

Александр, стиснув зубы, глядел на Клита холодными, потемневшими глазами.

Молодые этеры, которым надоело слушать спор, затянули песню. Они пели о том, как недавно варвары разбили старых бородатых полководцев, — действительно случилось так, что македоняне в одной стычке принуждены были бежать от Спитамена. Молодежь смеялась, засмеялся и Александр.

Этот смех оскорбил стариков, они недовольно заворчали. А Клит, который успел еще выпить вина, снова закричал, красный от гнева:

— Нехорошо, царь, нехорошо в присутствии варваров и врагов оскорблять македонян, которые и в несчастье своем выше тех, кто над ними смеется!

Александр иронически усмехнулся.

— Клит называет трусость несчастьем, защищая себя, — он, видно, тоже бежал от варваров!

Клит встал и поднял правую руку.

— Эта самая рука спасла тебя, сына богов, от Спифридатова меча. Македоняне своей кровью и ранами подняли тебя так высоко, что ты выдаешь себя за сына Зевса и отрекаешься от родного отца, Филиппа!

— Негодный человек! — закричал Александр, потеряв терпение. — Ты думаешь, мне приятно, что ты постоянно говоришь об этом и мутишь македонян?

• Предыдущая
• 55/90
• Следующая