И умереть некогда - Виалар Поль - Страница 39

• Предыдущая
• 39/63
• Следующая

Он покрутился в большой комнате, не находя себе места, не зная, куда себя девать, как вдруг из спальни до него донеслось что-то, похожее на всхлипыванья. Это совсем уж удивило его. Кто там мог плакать? Лоранc? Видимо, все-таки Лоранc, поскольку никого, кроме нее, в квартире быть не могло. Но почему Лоранc плачет? Что с ней случилось?

Он толкнул дверь в спальню. В темноте увидел очертания тела, лежащего на кровати. Он подошел.

— Лоранc! Что ты здесь делаешь? Что происходит? Разве ты не получила моей телеграммы?

Он наклонился над ней и одновременно нажал кнопку ночника. Нет, она получила его телеграмму: бумажка лежала скомканная на ковре, видимо, выпав из ее руки.

— Что с тобой? — повторил он.

Она протяyула к нему руки, привлекла к себе.

— У меня такое горе, — проговорила она сквозь слезы.

Он сел подле нее, принялся ее успокаивать, гладить, как дитя. Дитя! Да, она еще совсем дитя, — просто маленькая девочка. Девочка, которую он любил, теперь это ясно, хотя она и ребенок во всем.

— Какое же?

Она не отвечала. Не могла ответить из-за слез. Наконец она еле слышно прошептала:

— Ты мне ни разу не написал!

Да, он действительно ни разу ей не написал — так было некогда, столько навалилось всяких дел… А, все это пустяки — знала бы она его раньше!.. Но он тут же спохватился, что «раньше» это не «теперь», — ведь он же решил построить свою жизнь по-новому. Но жизнь есть жизнь и надо существовать, да и любовь не выносит посредственности. Женщине, которую любишь, детям, которых мечтаешь иметь от нее, хочется создать пристойное, беззаботное существование, а это требует жертв. И все же он мог бы написать, — Лоранс права. Но еще не успев сказать это себе, Гюстав понял, что ему и в голову не пришло написать ей, потому что эти девять дней он снова жил в ритме прошлого, с которым в силу исключительных обстоятельств вынужден был порвать.

— Да, — сказал он, — я не писал тебе. Не мог.

— Не мог! Но ты же любишь меня!

Конечно, он любил ее — так, как никого еще не любил, и все же — по-своему. Человека нельзя изменить. И переделать себя невозможно. Каков ты есть, таков ты есть и никаким другим не будешь. Да, его захватили дела. Либо человек что-то делает, либо не делает ничего. Но он дал себе слово, что на этот раз поставит себе предел: он сумеет остановиться, когда будет нужно. Как только достигнет цели…

Цели? Какой цели? Просто, когда стабилизирует положение, приведет все в равновесие, упрочит, чтоб судьба предприятия не зависела от двух или трех акционеров, которые, добившись своего, передерутся между собой и погубят все. М-да, прежде в подобных случаях Ребель не колебался — мигом укладывал своих партнеров на обе лопатки. И брал руководство на себя. Подминал всех — и кончались разногласия, опасность банкротства. Стоило ему стать хозяином положения, — наступал порядок во всем, позволявший с успехом отвечать ударом на удар, парировать наскоки извне. Но эти времена прошли, он больше не Ребель; как только все будет налажено и он обеспечит себе необходимую сумму, — дальнейшая судьба дела его не интересует: пусть остальные творят что хотят.

И все-таки, добившись этого, он не сможет поставить точку: за работой механизма надо следить. Ну что ж, он и будет следить — он ведь привык. Но расставаться с Лоранс ему уже не придется — разве что ненадолго, причем, в таком случае, голова у него будет не слишком занята, и он, конечно, выберет время ей написать… что он и должен был бы сделать на этот раз, если б подумал.

— Но, детка моя, я мысленно был все время с тобой.

— Я же ничего о тебе не знала. Не знала, где ты. Ты должен был по приезде тотчас сообщить мне адрес гостиницы, где ты остановился!

— Но я же говорил тебе, что еду к Джонсону, который живет в «Римском Гранд-отеле».

— Я ждала, что ты подтвердишь мне это. И так как от тебя не было вестей, я решила, что ты ездишь из города в город, из одного места в другое! А эта телеграмма, — добавила она, показывая на голубую бумажку, смятую в комок и брошенную на ковер, — она такая сухая, в ней нет души, ничего!

— Я посылал ее через рассыльного.

— Ты же возвращался на машине, мог остановиться где-нибудь, возле какой-нибудь почты, и послать другую.

Это не пришло ему в голову. Он ведь послал телеграмму… телеграмму вроде тех, какие посылал раньше. И с той минуты думал уже только об одном — о встрече с Лоранс. Да, скорее, скорее, тем более что…

У него недостало мужества сказать ей сейчас, что он вернулся лишь затем, чтобы снова уехать. Да, завтра, не предупреждая Джонсона, он сядет в самолет и полетит в Париж к Фритшу. Так нужно.

— Успокойся, любовь моя. Ну, не надо… не надо… Вставай-ка лучше… Пойдем в ресторан, поужинаем… да… да…

— Неужели тебе не надоели все эти рестораны, отели? Девяти дней тебе не достаточно? У меня все есть дома.

Да, конечно, но только здесь не так уж комфортабельно и потом, — по правде сказать, — он завелся и еще не мог остановиться. Вот когда у них будет свой дом, тогда другое дело.

— Кстати, — спросил он, — ты виделась с этим человеком по поводу участка?

— Да. Но он не спускает с семнадцати. Семнадцать миллионов! Не знаю, сознаешь ли ты, какая это сумма!

— Таких денег я ему не дам. А участок куплю.

— Послушай, Гюстав, неужели ты думаешь, что мы можем?..

— Когда мы могли бы повидать этого человека?

— В любое утро. Он живет на своей вилле в Симьезе, рядом с этим участком, но…

— Что ж, я повидаюсь с ним, не откладывая. Завтра.

— Гюстав, меня это пугает.

— Дурочка! У него есть телефон?

— Да.

— Я позвоню ему сейчас же, как только мы выйдем. Вот видишь, нам придется все-таки выйти из дома.

— Какой ты нервный: тебе просто не сидится на месте!

— Да нет! Нет! Просто я всегда такой, когда дела идут полным ходом, когда я чувствую, что нахожусь на пути к успеху. А успех приходит лишь в том случае, если… если все подчинить одной цели. И участок я приобрету такой, как надо — тут все тоже будет в порядке, как и в остальном. С этим твоим господином можно встретиться пораньше утром?

— Думаю, что да. А что? Ты не побудешь завтра хоть немного со мной?

— Но ведь завтра не воскресенье!

— А у тебя было хоть одно воскресенье за эти девять дней?

— Нет.

— В таком случае, ты мог бы взять свободный день… и на неделе.

Он рассмеялся. Право же, Лоранс такое дитя. И смотрит она на все глазами ребенка.

— Детка моя, завтра мне придется работать… придется даже…

Он умолк. Как сказать ей о том, что ему придется снова уехать, что это необходимо, что все сделанное, подготовленное им в Риме, зависит от этой новой поездки.

— Что — даже?..

— Ну, хорошо! Я подумал… если я сам не съезжу в Курпале, мы никогда не получим этих бумаг.

— И ты хотел бы?..

— Так надо. Это единственный способ. А по дороге, проезжая через Париж, я повидаю Фритша. Не стану рассказывать тебе подробности, но в Риме произошло много такого, что вызывает необходимость моей встречи с Фритшем.

— Что-нибудь не так? —с тревогой спросила она.

— Да нет. Все идет хорошо, более того — прекрасно. Я выиграл по всем статьям. Я вырвал у Джонсона трехгодичную гарантию на жалованье в СКОПАЛе и такую же сумму — определили мы ее в сто пятьдесят тысяч — по линии ЕКВСЛ. Ты довольна?

— Ох, дорогой мой!.. Мой дорогой!..

Она вскочила, обняла его, расцеловала на радостях, слезы ее мгновенно высохли.

— Любовь моя… Ты добился такого! А я-то устраиваю тебе сцену… какую-то идиотскую сцену… Я никогда больше не буду, клянусь тебе… Но ты должен понять — это потому, что я люблю тебя. А деньги, комфорт, роскошь — это мне безразлично, для меня важен лишь ты, только ты… я готова отдать все ради тебя… все, что сейчас отнимает тебя у меня. Ах, Гюстав, такая жизнь, какой мы сейчас живем, не может долго длиться, понимаешь!.. Нет, не может…

— А тем временем у мадам появится свой участок… и свой дом…

• Предыдущая
• 39/63
• Следующая