Ледяной сфинкс (с иллюстрациями) - Верн Жюль Габриэль - Страница 7

• Предыдущая
• 7/80
• Следующая

— Чем… — вымолвил было капитан.

— Вы родом из Коннектикута, сэр? — неожиданно спросил он.

— Из Коннектикута.

— А точнее?

— Из Хартфорда.

— Вам знаком остров Нантакет?

— Я бывал там несколько раз.

— И вы, должно быть, знаете, — продолжал капитан Лен Гай, глядя мне прямо в глаза, — что именно гам родился герой вашего писателя Эдгара По, Артур Гордон Пим?

— Действительно, — отвечал я, — я припоминаю… Сперва действие романа происходит на острове Нантакет.

— Вы сказали «романа»? Вы воспользовались именно этим словом?

— Безусловно, капитан…

— Да… Вы говорите так же, как и все остальные… Но прошу меня извинить, сэр, я не могу больше задерживаться. Сожалею, искренне сожалею, что не смогу оказать вам услугу. Не воображайте, что, поразмыслив, я изменю отношение к вашему предложению. Да и ждать вам осталось всего несколько дней! Скоро начнется сезон… В гавани Рождества бросят якорь торговые и китобойные суда, и вы легко сядете на одно из них, будучи уверенным, что оно доставит вас именно туда, куда следует. Сожалею, сэр, весьма сожалею. Позвольте откланяться!

С этими словами капитан Лен Гай ретировался, завершив нашу встречу не совсем так, как я опасался… то есть я хочу сказать, что ее завершение было скорее любезным, нежели отчужденным.

Поскольку нельзя и есть нельзя, сколько ни упрямься, я расстался с надеждой выйти в море на борту шхуны «Халбрейн», затаив обиду на ее несговорчивого капитана. И все же признаюсь, что с того дня мне не давало покоя любопытство. Я чувствовал, что в душе этого моряка скрывается какая-то тайна. Неожиданный оборот, который принял наш разговор, столь внезапно прозвучавшее имя Артура Пима, вопросы насчет острова Нантакет, впечатление, произведенное на него новостью об экспедиции в южные моря под водительством Уилкса, утверждение, что американский мореплаватель не продвинется дальше на юг, чем… Кого же собирался назвать капитан Лен Гай? Все это давало богатую пищу для размышлений моему беспокойному уму.

В тот же день Аткинс поинтересовался, проявил ли капитан Лен Гай сговорчивость и добился ли я его согласия занять одну из кают на борту шхуны. Я был вынужден сознаться, что в переговорах с капитаном мне сопутствовало не больше удачи, чем хозяину гостиницы. Аткинс был этим весьма удивлен. Он не понимал причин отказа. В чем подоплека подобного упрямства? Он не узнавал старого знакомого. Отчего такая перемена? Более того — и это уже прямо касалось его, — вопреки традиции, сложившейся во время былых стоянок, ни команда «Халбрейн», ни офицеры шхуны на этот раз не наведывались в «Зеленый баклан». Казалось, экипаж подчиняется какому-то приказу. Раза два-три за неделю в таверне объявился боцман, но этим дело и ограничилось. Неудивительно, что почтенный Аткинс был весьма огорчен подобным оборотом дел.

Что касается Харлигерли, неосторожно похваставшегося своим влиянием на капитана, то я понял, что он не хочет продолжать со мной отношения, раз из этого все равно ничего не выходит. Не могу утверждать, что он не пытался преодолеть упрямство своего капитана, однако было ясно: капитан оставался непоколебим, как скала.

На протяжении последующих трех дней — 10, 11 и 12 августа — на шхуне кипели работы по ремонту и пополнению запасов. Матросы то и дело появлялись на палубе, карабкались по снастям, меняли такелаж[32], укрепляли ванты[33] и бакштаги[34], провисшие во время последнего перехода, покрывали свежей краской релинги[35], полинявшие от морской соли, крепили на реях новые паруса и чинили старые, которые еще могли сгодиться при благоприятной погоде, и конопатили трещины на боковой обшивке и на палубе.

Все эти работы протекали с редкой слаженностью, совершенно без криков и ссор, которые обычно вспыхивают среди матросов, пока их судно стоит на якоре. Экипаж «Халбрейн», судя по всему, беспрекословно подчинялся командам, соблюдал строжайшую дисциплину и не любил громких разговоров. Видимо, исключение составлял один боцман — он показался мне смешливым добряком, не чурающимся шуток и болтовни. Но, вероятно, язык развязывался у него только на твердой земле.

На берегу прослышали, что 15 августа шхуна выходит в море. Накануне этого дня мне и в голову не могло прийти, что капитан Лен Гай отменит категоричное решение. Да я и не мечтал об этом. Я смирился с неудачей и не собирался никого в ней винить. Я бы не позволил Аткинсу вторично просить за меня. Когда мне доводилось сталкиваться с капитаном Леном Гаем на набережной, мы делали вид, что не знаем друг друга и видимся впервые. Он шел своей дорогой, я — своей. Должен, однако, отметить, что раза два замечал в нем какое-то колебание… Мне казалось даже, что он хотел ко мне обратиться, побуждаемый какими-то таинственными соображениями. Однако он так и не сделал этого, а я не из тех, кто склонен бесконечно выяснять отношения. Вдобавок — я узнал об этом в тот же день — Фенимор Аткинс пренебрег моим запретом и вновь просил за меня капитана, впрочем, ничего не добившись. Дело было, как говорится, закрыто. Однако боцман придерживался на этот счет иного мнения. В разговорах с хозяином «Зеленого баклана» он утверждал, что об окончательном проигрыше говорить рано.

— Вполне возможно, — твердил он, — что капитан еще не произнес последнего слова.

Однако полагаться на утверждения этого краснобая было бы не меньшей ошибкой, чем вводить в уравнение заведомо неверную величину, так что я относился к предстоящему отплытию шхуны с полнейшим безразличием. Я хотел дождаться появления на горизонте других кораблей.

— Пройдет неделя-другая, — успокаивал меня хозяин гостиницы, — и вы будете так счастливы, как никогда не были бы, возьми вас капитан Лен Гай к себе на борт. Вас ждет ни с чем не сравнимая радость…

— Несомненно, Аткинс, только не забывайте, что большинство судов, приходящих на Кергелены для ловли рыбы, остаются в этих водах на пять-шесть месяцев, так что мне придется долго дожидаться, прежде чем я выйду на одном из них в открытое море.

— Большинство, но не все, мистер Джорлинг, не все. Некоторые заходят в гавань Рождества на денек-другой, не более. Случай не заставит себя ждать, и вам не придется раскаиваться, вспоминая упущенный вместе с «Халбрейн» шанс…

Не знаю, пришлось бы мне раскаиваться или нет, но ясно одно: мне было предначертано свыше покинуть Кергелены в роли пассажира шхуны, благодаря чему я пережил куда более невероятные приключения, чем все то, что было описано в истории мореплавания.

Вечером 14 августа, примерно в семь тридцать, когда на остров опустилась ночь, я отужинал и вышел прогуляться по северной оконечности бухты. Погода стояла сухая, в небе мерцали звезды, щеки пощипывал холод. Прогулка обещала быть короткой. И действительно, уже через полчаса я счел за благо отправиться в обратный путь, на огонек «Зеленого баклана». Но в это мгновение мне повстречался человек. Увидев меня, он, немного поколебавшись, остановился.

Было уже совсем темно, поэтому мне было нелегко разглядеть его лицо. Однако негромкий голос, переходящий в шепот, не оставлял никаких сомнений: передо мной стоял капитан Лен Гай.

— Мистер Джорлинг, — обратился он ко мне, — завтра «Халбрейн» поднимает паруса. Завтра утром, с приливом…

— К чему мне это знать, — отвечал я, — раз вы отказали мне?..

— Я поразмыслил и переменил решение. Если вы не передумали, вы можете подняться на борт завтра в семь утра.

— Честное слово, капитан, я уже не чаял, что вы ляжете на другой галс[36]!

— Повторяю, я передумал. Кроме того, «Халбрейн» направится прямиком на Тристан-да-Кунья, а это вам как раз на руку, верно?

— Как нельзя лучше, капитан! Завтра в семь утра я буду у вас на борту.

• Предыдущая
• 7/80
• Следующая