Правило крысолова - Васина Нина Степановна - Страница 56
- Предыдущая
- 56/81
- Следующая
– Никакого сходства, – заявляет он разочарованно.
– Простите?…
– Вы совсем на нее не похожи. Сколько вам? Двадцать пять?
Я с ужасом хватаюсь за щеки. Не скажу, что в семь тридцать утра я выгляжу превосходно, даже если высыпаюсь, а не кручусь волчком всю ночь на нарах, но никто еще не прибавлял мне годков, все только отнимали!
– Викентий Карлович, – кивнул старик. – Как вас называть?
– Инга… А на кого я не похожа?
– Ни на кого вы не похожи. Вы плохо выглядите. Впрочем, в этом заведении плохо выглядят все. Ваша бабушка И-золь-да… – с наслаждением продегустировав это имя, старичок прикрыл глаза и мечтательно улыбнулся, – попросила меня с вами поговорить. Потому что ее не пустили.
– Вы адвокат, которого наняла для меня бабушка?
– Никудышный! – доверительно сообщает мне Викентий Карлович. – Ваша бабушка всегда, бывало, как сходит на мой процесс, поцелует меня потом в макушку и пожалеет. «Кенти, – скажет она ласково, – лучше бы ты занялся делом своего отца!»
– А каким делом занимался вам отец?
– Он делал отличную колбасу.
Я не понимаю, зачем бабушка наняла для меня самого плохого адвоката. Но, как всегда, полностью ей доверяю. Сын колбасника так сын колбасника, ей видней.
– Что будем делать? – бужу я задремавшего со счастливой легкой улыбкой старичка.
– У меня рост метр пятьдесят три, – сообщает он.
– Сочувствую…
– Ни в коей мере! – возбудился старичок. – Ваше сочувствие оскорбительно. Дело в том, что я обожаю высоких женщин, понимаете?
Мне подмигивают.
Я пожимаю плечами.
– Ну как же, количество женщин, высоким ростом которых я мог всю свою жизнь восхищаться, увеличилось многократно по сравнению с желаниями, например, мужчины среднего роста – от ста семидесяти до ста восьмидесяти!
– У нас время не ограничено? – интересуюсь я на всякий случай, потеряв всякую надежду угадать, зачем бабушка прислала этого смешного старичка.
– Да, вы правы, вы совершенно правы. Простите. – Он опять копается в хозяйственной сумке, достает потрепанный блокнот и начинает потрошить сумку снова в поисках ручки. Выудив огрызок карандаша, осматривает его, потом садится в позу примерного школьника, сложив руки. – Слушаю вас!
– Что?…
– Я вас слушаю!
– Я должна рассказать, как все было?…
– Да нет же. Вы должны рассказать мне, как все должно быть! Что именно передать И-золь-де… – полуулыбка на десять секунд, – чтобы она начала действовать!
– Ладно… – Я задумываюсь. – Начнем с агентов отдела внешней разведки, которые отрабатывали мою тетю Ханну.
– Тетю Ханну… Не спешите, пожалуйста, я не успеваю. – Старичок примерно записывает каждое мое слово.
Чтобы не тратить его усердие зря, я начинаю изъясняться более лаконично:
– Пишите. Четверг – молодой, застенчивый, тип великовозрастного сыночка – студент из Плехановской, имя, может быть, Костя. Пятница – надежный, в возрасте, умудренный жизненным опытом папочка, решал все проблемы, его точно звали Григорий Павлович. Понедельник и вторник делили: аферист, тип криминального красавца, скорее всего Эдуард, как сказала о нем соседка, – он был вне конкуренции, и по-собачьи преданный научный сотрудник среднего достатка, тип примерного семьянина, впервые изменившего жене. Его могли звать Владик. Так… Напишите, что имена могут быть подлинные, я так думаю, зачем им еще и имена придумывать, – бормочу я уже себе под нос, но старичок примерно строчит, повторяя:
– …им еще и имена придумывать. Точка. – Заметив мой сочувствующий взгляд, объясняет: – Мне Изольда сказала записать все в подробностях, до последнего слова, как вы скажете.
– Ладно. Напишите еще – картонка с адресом, почерк и газета.
– Газета…
– Газета, в которую была упакована посылка.
– Посылка…
– Мне эта газета показалась странной, если бабушка ее уже сожгла, пусть вспомнит, может быть, она заметила, в чем странность.
– Записал.
– Спасибо.
– Если это все, то я еще посижу несколько минут, чтобы вы хорошенько подумали. Вот, возьмите мой телефон, он здесь в изоляторе зарегистрирован как адвокатский. Но имейте в виду, все до последнего слова – слушают!
– Спасибо.
– Все. Молчим! Думайте.
Я откидываю голову назад, закрываю глаза и думаю.
– Вспомнила! Название странное, я такой газеты в Москве никогда не видела. «За кадры верфям».
– Минуточку… – Адвокат усердно копается в сумке, отыскивая провалившийся в ее недра карандаш, достает блокнот.
– Ну вот, теперь вроде все.
– Благодарю за доверие! – Старичок встает и церемонно подносит мою грязную ладонь к губам. – Звоните, не теряйте надежды, мы выиграем ваше дело!
Из допросной комнаты меня ведут не в камеру, а через другой коридор в комнату дежурного. Раскладывают целый ворох бумаг под копиркой и приказывают расписаться.
– Пока не прочитаю, не подпишу, – честно предупреждаю я, вспомнив Лома.
– Не подпишешь, и не надо, – отвечает мне шароподобная дежурная, с лопающейся на груди застежкой форменной куртки. – Это же не меня жених-милиционер забирает под подписку!
Быстро расписываюсь, не то что не читая, а просто зажмурившись и на ощупь перелистывая бумаги и копирки.
Не веря, что опять шагнула в жизнь, распахнув глаза во все появившееся за дверью солнечное небо, открыв рот для лучшего усвоения холодного октябрьского воздуха с привкусом выхлопных газов, я оказываюсь за воротами следственного изолятора, и даже вид топчущегося неподалеку от них инспектора Ладушкина с гипсовой пломбой на носу меня совсем не удручает.
– Лучше нам тут же и расстаться. – Я сразу же честно предупреждаю смущенного инспектора. – Как бы с вами опять не случилось чего непредвиденного. Какие еще части тела у вас остались неповрежденными? Подождите!.. Жених-милиционер, это… вы?!
– Инга Викторовна, пройдите в машину. У меня машина за углом, давайте в ней поговорим.
В машине Ладушкин, не щадя меня, рассказал, как ушел из больницы под расписку, как взял у бабушки мой паспорт (не международный, который был у мамы), а в изоляторе справку о задержании, как потом пошел в загс («Еле успел!»), как убеждал принять заявление регистратора…
– Я сказал, что вам грозит большой срок, мы можем больше никогда не увидеться. Я бы и сам по себе зарыдал, но врач запретил мне плакать и сморкаться еще несколько дней. Короче, мое… то есть наше заявление приняли, и уже как законный ваш жених со справкой из загса, пользуясь уважением некоторых весьма высокопоставленных чинов своего отдела…
– Ладно, чего ты извиняешься, ты вытащил меня из камеры в солнечное воскресенье, да хоть бы ты официально без моего согласия для этого зарегистрировал наш брак!
– Нет, вот брак без вашего присутствия не зарегистрируют.
– Короче, Ладушкин, спасибо большое, мне пора.
– Я должен передать вашей бабушке, что у нас все получилось, и вообще я за вас поручился до двадцати четырех часов…
– То есть я должна вернуться в камеру сегодня ночью?! И весь этот день провести с тобой?
– Извини, все, что мог, я сделал. Мне пошли навстречу, только учитывая годы безупречной службы…
– Да пошел ты со своей службой!
– Не надо злиться. Весь день впереди. Давайте проведем его с пользой. Вот ваш телефон.
Звоню бабушке.
– Детка, – говорит она усталым голосом. – Я не знала, удастся ли Коле тебя вытащить. Если Кенти доедет до меня целым и невредимым и не потеряет по дороге свои записи, то ты можешь гулять этот день на поводке, как веселая собачонка. Если он не явится в течение часа, я тебе позвоню. Как у вас получился разговор? Если его послушает человек посвященный, есть за что убить?
– Не думаю.
– Тогда спокойного тебе дня.
– Как там дети?
– Поехали к себе в квартиру. Потом обещали заглянуть и к тебе. Полить цветы.
– Отлично, – киваю я Ладушкину. – Поехали ко мне. Прослушаю автоответчик, может, привалила какая работа. Животных любишь? Коля…
По дороге мы с Ладушкиным заехали в маленькое кафе позавтракать. С ужасом я наблюдала, как Коля… Николай Иванович окунает в чашку с кофе длинный слоеный рогалик, а потом высасывает его с незабываемым звуком. И так несколько раз, пока кончик этого рогалика не размок до кашеобразной массы и не плюхнулся в чашку, забрызгав стол. Массу эту Николай Иванович выудил ложкой и с хлюпаньем съел. Стоит добавить, что все это он проделывал с открытым ртом, делая глубокие вдохи после заглатывания пережеванной массы и перед откусыванием следующего куска булки. Окружающие с напряжением закончили свой завтрак, и вскоре вокруг нас в радиусе шести столиков никого не осталось.
- Предыдущая
- 56/81
- Следующая
