Экстази - Уэлш Ирвин - Страница 24

• Предыдущая
• 24/58
• Следующая

— Чертов цирк уродов! — выкрикнул один.

— Пусть идут, — сказал второй, — жаль их, на фиг они тебе сдались?

— А сиськи у нее ничего. Дай пощупать, малышка! Первый подонок дернулся к Саманте.

— Отвали! — крикнула она.

Внезапно Андреас встал перед ней, преграждая ему дорогу.

На какое — то мгновение лицо юного скинхэда выразило удивление и вопрос, как будто он с испугом осознал, что ситуация сейчас выйдет из-под его контроля совершенно неожиданным образом.

— Уйди с дороги, блин, ты, урод чертов! — прошипел он Андреасу.

— Действительно, отойди! Не хочу, чтобы за меня кто-то разбирался!

Тем не менее Андреас не сдвинулся с места. Он глядел своему предполагаемому мучителю прямо в глаза, медленно и расслабленно шевеля желваками. Казалось, он наслаждался этой нежданной помехой, абсолютно владея собой. Он не спешил открыть рот, но, когда он заговорил, речь его звучала медленно и монотонно.

— Если ты не оставишь нас в покое, я отгрызу тебе твою сволочную морду. Понял? — останешься без морды.

Он удерживал свой взгляд. Глаза обритого подонка сперва заслезились, потом задергались. Он громко заорал, но при этом, возможно, сам того не замечая, стал отступать назад.

— Пошли, Тони, на хрен этого фрица-урода, пойдем, пока мусора не набежали, — сказал его приятель.

Уходя, они еще выкрикивали свои оскорбления, но в них звучала маниакальность и протест отчаяния, свойственные униженным и побежденным.

Саманта была поражена. Она боролась с этим чувством, но чувствовала, что немец все больше и больше поражает

ее.

— А ты смелый.

Андреас кивнул в сторону. Подобием пальца на культе, заменявшей руку, он дотронулся до своей головы.

— Я не боец. Руки коротки, — с улыбкой произнес он, — и поэтому надо пользоваться головой. Вот где я побеждаю и проигрываю свои сражения. Иногда получается, иногда не очень, понимаешь? — Он кивнул, в его улыбке читалось c' est la vie.

— Ну да, ты просто загипнотизировал этих подонков, — ответила ему Саманта. И она поняла, что загипнотизированными здесь были не только одни скинхэды.

Она поняла, что влюблена в Андреаса.

Мы болтали часами, просто болтали, блин. Я никогда столько языком не трепал в своей жизни, тем более с бабой. Но я даже не чувствовал смущения. Как будто разговариваешь не с девчонкой; не с девчонкой в обычном смысле, том, который я обычно имею в виду. Я рассказывал о себе, о Бале, о дворе, о матери и старикане, о Сучке и пацаненке; но больше всего я рассказывал о Фирме, о делах, что мы проворачивали, и о тех, что собирались провернуть, и о том, что я собирался сделать с этим подонком Лионси из миллвалльских. Как я с ним разберусь раз и навсегда.

Мне все время хотелось смотреть на ее лицо. Я даже разговаривал, как какой-нибудь педик.

— Можно я дотронусь до твоего лица? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает она.

И я не мог оторваться от ее лица. Мне даже не хотелось ничего другого, типа, обниматься и все такое. И даже трахаться или чего, а просто вот так быть с ней рядом. Я даже начал думать, как какая-то размазня. Это было совсем не… в общем, это было как… наверное, любовь, что ли.

Когда кончилась музыка, я предложил ей поехать со мной. Главное, ей действительно было все это интересно, я был ей интересен. Даже когда я рассказывал о всяких там неприятностях, даже это, блин, ей было интересно.

Я взял на время тачку у одного из знакомых охранников, и мы поехали в Борнмут [прим.6] и провели день вместе. Я раньше ничего подобного не испытывал. Я чувствовал себя по-новому. Я чувствовал себя другим.

И вот мы сидим в одной кафешке и мирно себе болтаем, и когда мы выходим, трое этих подонков, типа, стоят там, смотрят на нас и ухмыляются на Саманту. На мою

Саманту.

— Чего уставились? — говорю я. Один из ребят, сразу видно, скис.

— Так просто.

— Пошли, Дэйв, — говорит Саманта, — они ничего такого не делали.

— А что, у тебя проблемы, а? — вступает тут другой трескун. Можешь отсосать у меня, мне по фиг.

В такие вот моменты я вспоминаю старые фильмы с Брюсом Ли. Все это кун-фу, вообще-то, полная фигня, но одна вещь, которую сказал Брюс Ли, один совет, который он дал, всегда служил мне добрую службу. Он говорил: надо бить не противника, а сквозь противника. И вот тут этот говорун — я вижу только рыжую стену за его башкой. И именно в нее я и целюсь, именно ее я и собираюсь разнести вдребезги.

Все, что я помню дальше, это что я смотрю на второго чувака и говорю:

— Ну, кто следующий?

Они просто застыли и смотрят на своего дружка-урода, который валяется на земле и ему явно несладко. Тут любопытные начали носы совать, и я решил, что лучше скорее ехать обратно в город, поскольку Саманта жила в Айлингтоне, почти рядом со мной, чем я был чертовски доволен. Так или иначе, этот небольшой эпизод испортил нам весь день, в самом деле.

— Зачем ты это сделал? — спросила она в машине, когда мы уже выезжали на трассу.

Она вроде не сердилась, просто из любопытства спрашивала. Все-таки она такая красивая, что я даже думать об этом не могу. Я не мог нормально сосредоточиться на дороге. Мне кажется, что я время теряю, когда на нее не смотрю.

— Да это они первые полезли и тебе уважения не

показали.

— А тебе важно, да, чтобы меня не обижали?

— Для меня это важнее всего на свете, — отвечаю я ей. — Я раньше такого никогда не чувствовал.

Она смотрит на меня, задумчиво так, но ничего мне не отвечает. Я уже сам лишнего наговорил. Это все от химии, я это знаю, но все это у меня внутри, и мне абсолютно по фиг.

Мы едем к ней. Мне слегка неприятно было, когда я увидел ее фото с этим парнем. Это когда она еще моложе была. Штука в том, что он, как и Саманта, был без чертовых рук.

— А это твой парень, а? — я спрашиваю. Ничего не могу с собой поделать. Она смеется в ответ:

— Он что, должен быть моим парнем только потому, что у него рук нет?

— Да нет, я не это имел в виду…

— Это один немец, мой знакомый, — говорит она. Чертов капустник. Две мировые войны и один Кубок мира, сука.

— Ну, так что? Он твой парень?

— Да нет же. Просто приятель, вот и все.

Я почувствовал прилив радости, и мне этот капустник даже нравиться начал. В самом деле, бедняга, без рук и все такое, не очень-то весело ему приходится.

Мы еще немного поболтали, и Саманта рассказала мне кое-что. Про свое прошлое. От чего у меня кровь закипела.

Брюса Стурджеса, человека, сидящего, где он и хотел сидеть — в дорогом офисе в центральном Манхэттэне, тем не менее преследовала назойливая и неприятная мысль. Он выглянул в окно, выходящее на север, на замечательный вид Центрального парка. Могущественные здания Крайслера и Эмпайер Стэйт Билдинг возвышались напротив, с презрением глядя сверху вниз на его стремительный рост, как два вышибалы из ночного клуба. Всегда на тебя кто-то смотрит сверху вниз, подумал он, грустно улыбаясь, как бы высоко ты ни забрался. Эти два здания были в своем роде исключениями, особенно небоскреб Крайслера в стиле арт деко. Ему вспомнились Фрэнк Синатра и Джин Келли, которые превратили город в огромные декорации для своего мюзикла Ночь в городе. Свобода, вот что олицетворял для него Нью-Йорк. Это было избито и не ново, но, подумал он, это было именно так. Однако замечательный вид из окна не стер из его воображения назойливые, прожигавшие мозг образы изуродованных, корчащихся от боли калек. Хуже ему еще не бывало. Он инстинктивно набрал номер Барни Драйсдейла в Лондоне. В голосе Барни, в его спокойной, естественной уверенности в себе было что-то, что всегда успокаивало Брюса, когда ему становилось тяжело, как сейчас.

Барни Драйсдейл, пакующий вещи в своей квартире в Холланд Парк, был отнюдь не рад раздавшемуся телефонному звонку.

• Предыдущая
• 24/58
• Следующая