Киппс - Уэллс Герберт Джордж - Страница 72

• Предыдущая
• 72/80
• Следующая

По инерции он отшагал еще милю и оказался на набережной, где все и вся делали вид, будто на свете вообще нет и не было никаких дождей. В небе ни облачка, тротуары совершенно сухи, лишь изредка попадается случайная лужица. Какой-то франт в новомодном пальто, с виду оно из обыкновенной материи, но это ложь и обман, на самом деле она непромокаемая, прошел мимо и насмешливо покосился на макинтош, который стоял на Киппсе колом.

— Тьфу, пропасть! — не сдержался Киппс.

Макинтош хлопал по крагам, краги со свистом и писком терлись о башмаки.

— Ну, почему у меня все не как у людей?! — воззвал Киппс к лучезарной безжалостной вселенной.

По улице шли старые дамы приятной внешности, изысканно одетые люди с туго свернутыми зонтиками, красивые, надменные мальчики и девочки в ярких пальтишках. Ну, конечно же, в такой день надо было выйти в легком пальто и с зонтиком. Ребенок и тот бы догадался. Дома у него все это есть, но ведь не станешь доказывать про это каждому встречному и поперечному. Киппс решил повернуть к памятнику Гарвея и выйти из города через Клифтонский парк. И в эту самую минуту ему повстречался Филин.

Он уже и без того чувствовал себя самым жалким, презренным и недостойным из отбросов общества, а Филин нанес ему последний удар. Филин шел ему навстречу, по направлению к набережной. Они столкнулись чуть не нос к носу. При виде его у Киппса подкосились ноги, теперь он еле шел, спотыкаясь на каждом шагу. Филин заметил Киппса и вздрогнул. Потом все его существо словно подверглось своего рода rigor vitae[15], нижняя челюсть выдвинулась вперед, под кожей как бы собрался лишний воздух, она натянулась, и лицо раздулось прямо на глазах («Как бы», говорю я, ибо знаю, что и в организме Филина, как у всех нас, существует соединительная ткань, которая делает подобные превращения невозможными). Глаза его остекленели и смотрели сквозь Киппса куда-то вдаль. Когда он проходил мимо, Киппс даже слышал его ровное, решительное дыхание. Он прошел, а Киппс, спотыкаясь, поплелся дальше, в мир, где остались одни только дохлые кошки да кучи мусора, очистки и пепел, — общество отвергло его, теперь ему место на свалке!

И таковы уж безжалостные законы судьбы, что тотчас после этой встречи тому, что осталось от Киппса, пришлось идти мимо длинного-предлинного здания женской школы, из всех окон которой, наверно, выглядывали любопытные девичьи лица.

Опомнился Киппс уже на дороге между станцией Шорнклиф и Черитоном, хотя и не мог (да по сей день и не пытался) вспомнить, как он туда забрел. Он думал о романе, который читал накануне вечером, — мысли, вызванные этим романом, оказались под стать горькому ощущению отверженности, что мучило его сейчас. Роман лежал у него дома на шкафчике; нет надобности называть ни самый этот роман, ни автора; он трактовал вопросы общества и политики и написан был с той тяжеловесной основательностью, против которой Киппс никак не мог устоять. Он сокрушил и стер в порошок жалкое здание его идеалов, его мечты о разумном, скромном существовании, об уюте, о возможности жить своим умом, не заботясь о том, что скажут люди; он утверждал (в который раз!) истинно английское понимание единственно правильного общественного устройства и нравов. Один из героев этой книги слегка баловался искусством, увлекался французскими романами, одевался вольно и небрежно, немало огорчал свою почтенную, убеленную сединами, добропорядочную матушку и дерзил епископам, пытавшимся его усовестить. Он дурно обходился с «милой девушкой», с которой его обручили; он женился на какой-то девице, стоявшей гораздо ниже его, на каком-то ничтожестве без всякого положения в обществе. И пал уж так низко…

Киппс читал — и поневоле думал о себе. Теперь он понимал, как все это выглядит в глазах порядочных людей; теперь он ясно представлял меру заслуженного наказания. И перед глазами встало застывшее, как у статуи, лицо Филина.

Он это заслужил!

Ох, уж этот день раскаяния! Некоторое время спустя Киппс оказался на месте своего будущего дома и, перекинув через руку макинтош, с чувством, близким к отчаянию, взирал на беспорядок, предшествующий началу строительства.

Похоже было, что никто не работает в этот день, — конечно же, подрядчик так или иначе его надувает, на участке мерзость запустения, и сарай подрядчика с крупной черной надписью «Уилкинс — подрядчик, гор. Хайт» выглядит каким-то чужеродным телом здесь, где все вверх дном, среди тачек, дощатых мостков, вздыбленной земли, песка и кирпичей. На месте будущих стен тянутся канавы, залитые жидким бетоном, кое-где уже затвердевшим; на месте комнат — неужели это и впрямь будут комнаты? — квадраты и прямоугольники, поросшие грубой мокрой травой и щавелем. И какие-то они маленькие, нелепо, возмутительно маленькие! А чего ж еще можно было ожидать? Конечно же, подрядчик его надувает — строит все слишком маленькое, и все не так, вкривь и вкось, из дрянного материала! Киппс-старший не зря ему намекал. Подрядчик его надувает, и молодой Уолшингем его надувает, все его надувают! Надувают его и насмехаются над ним, потому что нет у них к нему уважения. А не уважают его, потому что у него все не по-людски. Кто ж его станет уважать?..

Он отверженный, нет ему места среди людей. Судьба улыбалась ему, а он повернулся к ней спиной. Он «вел себя дурно и недостойно» — вот как сказано в той книге…

Скоро здесь вырастет огромный дом, за который придется платить и с которым не управиться ни ему, ни Энн, — дом, где будет одиннадцать спален и четверо непочтительных слуг, которые вечно будут их надувать!

Как же все это случилось?

Конец его огромному богатству! А ведь ему привалило такое счастье! Было бы куда лучше, если б он не изменил своим первоначальным планам. И если б у него был наставник — именно об этом он мечтал с самого начала, — особенный наставник, который руководил бы им, учил, как правильно поступать, чтоб все было как следует. Наставник для того, кто «в сущности джентльмен», но не получил необходимого воспитания и образования. Если бы он больше читал, лучше исполнял советы Филина… Филина, который только что прошел мимо, сделав вид, что не заметил его!..

Одиннадцать спален! Да уж не рехнулся ли он? Никто никогда не приедет к ним гостить; никто никогда не захочет иметь с ними ничего общего. Даже тетка отвернулась от него! Только дядюшка его терпит, да и тот, видать, презирает. В целом мире у него нет ни одного стоящего друга! Баггинс, Каршот, Пирс — обыкновенные приказчики! Семейство Порник низкого звания, да к тому же социалисты! Одинокий, он стоял на фундаменте своего дома, точно посреди развалин; глупец, заблудшая душа, он стоял среди развалин своего будущего.

Он представлял, как они с Энн будут влачить позорное существование в огромном дурацком доме (а конечно, он будет дурацкий!), и все будут втихомолку насмехаться над ними, и при всех одиннадцати спальнях никто не станет их навещать, никто стоящий, из хорошего общества, и так будет всегда. А тут еще Энн!..

Что такое с ней сделалось? Последнее время она не желает выходить на прогулку, стала обидчивая, плаксивая, переборчивая в еде. Вот уж не ко времени! Это тоже кара за то, что он поступил не так, как следовало; теперь-то он понял: общество еще и не так покарает его, общество — грозный Джаггернаут из прочитанного накануне романа.

Он открыл дверь своим ключом. Угрюмо прошел в столовую, достал эскизы дома и собрался их пересмотреть. Откуда-то появилась смутная надежда: может быть, в доме не одиннадцать спален, а только десять. Увы, их по-прежнему было одиннадцать. Не оборачиваясь, он почувствовал, что за спиной стоит Энн.

— Гляди, Арти! — сказала она.

Киппс поднял голову. Энн протягивала ему несколько продолговатых кусочков белого картона.

Он удивленно поднял брови.

— Приходили гости, — сказала Энн.

Он медленно отодвинул кальки, взял у нее из рук визитные карточки и молча, даже как-то торжественно прочел все подряд. Гости! Тогда, может, он все-таки не будет изгнан из общества себе подобных. Миссис Поррет Смит, мисс Поррет Смит, мисс Мэйбл Поррет Смит; и две карточки поменьше — преподобный Поррет Смит.

• Предыдущая
• 72/80
• Следующая