Мужчина ее мечты - Угрюмова Виктория - Страница 44
- Предыдущая
- 44/53
- Следующая
А Нике делали честь ее прямота и бесстрашие.
Какое там бесстрашие… Просто надоело прятаться. Надоело никому не доверять. Если из них троих, собравшихся у меня нынче вечером, кто-то окажется чужим, другим, не тем, за кого себя выдает, — очень жаль, что я так страшно ошиблась. Но лучше пусть я ошибусь, чем оскорблю подозрением хороших людей.
Рассказывая сегодня вечером о судьбе Уэсуги, о его смерти и о последующих событиях, я лишний раз поняла две важные вещи. Первое: как я устала жить не своей жизнью и постоянно находиться в одиночестве. Второе: я так давно ничего не боюсь, я так давно пережила сразу две своих смерти, что теперь даже смешно от нее, костлявой, бегать. «Делай, что должен, и будь что будет». Этот девиз мне всегда нравился. И теперь я собиралась им воспользоваться. Мы дружно хлопнули за мое здоровье, мягко обойдя вопрос о том, сколько мне исполнилось лет. Я была благодарна своим гостям за деликатность. Хотя как говорят в английском суде: «Мадам, назовите свой возраст, а теперь клянитесь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды». А потом я попросила Володю и Игоря помочь мне с одним делом.
Кухонный шкафчик по идее должен легко отъезжать, открывая за собой свободное пространство и выдолбленную в стене нишу. Нишу я долбила собственноручно и уверенно заявляю, что согласна красить мексиканских тушканчиков зеленой акварелью десятками, а то и сотнями. Но на рабский труд в каменоломнях не согласна. Так вот, о шкафчике. Он, как водится, не отъезжал. Причина была совершенно неясна, но только двое дюжих мужчин могли бы побудить его сдвинуться с места. Так что пришлось им потрудиться в поте лица. Зато страдания их я с лихвой вознаградила, когда бережно развернула полотняный длинный сверток, затем размотала тончайший японский шелк — темно-вишневый, густо затканный серебряными цветами сливы и… По комнате поплыл тихий-тихий двухголосый стон. Эти мужчины умели ценить красивое оружие и любоваться им. Я увидела не праздное любопытство, удовлетворенное за бокалом коньяка, не легкий флирт с седой стариной, не фамильярное похлопывание великих по плечу. Это было истинное благоговение.
Володя и Игорь легко подскочили со своих мест и поклонились мне — как и положено делать в приличных домах, когда гостям оказывают такую честь. Меч, перчатка и хорагай букэ Уэсуги — это вам не хвост собачий. Одна только цуба — гарда меча — оказалась выполнена с таким искусством, что ее можно было рассматривать часами. Строгость, простота и великолепие — именно так я могла бы определить сущность драгоценных вещей. Даже Макс, обычно равнодушный ко всяким музейным редкостям, особенно восточным, внезапно затаил дыхание и буквально растворился в созерцании.
— Теперь я понимаю, отчего за ними охотятся по всему свету и платят такие бешеные деньги, — произнес он пару минут спустя. Возможно, это не лучший комплимент прекрасному оружию; особенно же меня удивляло, что Макс, обожавший самого Уэсуги, так никогда и не проникся страстью к японскому образу жизни и в отличие от меня пресловутыми холмами в медно-красных кленах не грезил. Это не помешало ему стать отличным бойцом и самым преданным другом, но все же удивительно, согласитесь. Я объясняла подобное равнодушие тем, что Макс был совершенно самодостаточным человеком и Япония существовала для него как бы отдельно. Чуть ли не на другой планете. Что же до драгоценных блондина и брюнета всей моей жизни, то, переводя взгляд с одного на другого, я никак не могла решить, кто из них мне больше нужен. Кому отказать, кого привечать. Оба хороши, оба нежны и влюблены, оба сильные и умные. Я бы даже сказала — очень умные. Ни малейшего намека на ревность, никаких обиженных лиц, никаких многозначительных взглядов в мою сторону. Даже если где-то глубоко внутри они и кипят страстями, то внешне это никак не выражается. Словно и не случилось безумненькой перепалки в коридоре.
— Так как же тебе удалось получить эту красотищу обратно? — спросил Макс, одним вопросом принимая Володю в наше маленькое братство.
Похороны у меня были достойные. Не чересчур пышные, зато именно такие, какие себе устраивала бы я сама. Никаких заунывных похоронных маршей (на этом я всегда настаиваю особо). Вполне приличный оркестр исполнял музыку Дворжака, Сибелиуса, Моцарта, Шопена, Альбинони, и разыгравшиеся музыканты, кажется, сами стали получать от этого удовольствие. Каждое следующее произведение звучало еще лучше, чем предыдущее.
Потом я никогда не думала, что меня явятся провожать столько людей. Сперва пыталась даже посчитать, сколько их там собралось, но затем махнула рукой на это безнадежное дело. Только-только пересчитаешь всех прибывших, как подтягиваются задержавшиеся и опоздавшие с новыми цветами.
Приятно было и то, что несли именно букеты, а не мрачные венки с этими жутковатыми ленточками от профкома и месткома. Букеты такие яркие, веселые, разноцветные, словно на свадьбу.
— Диковато класть такое на могилу, — отчетливо произнесла моя сокурсница своему спутнику, — но я уверена, что Лерка другого не одобрила бы.
И спутник согласно кивнул, вытирая скупую мужскую слезу.
Говорили обо мне так много и хорошо, что сложилось впечатление, что эти люди меня вовсе не знают. И привычный «тамада» над моим гробом не возвышался — его просто не пустили читать заунывный стандартный текст, за что я была особо благодарна своим друзьям.
Все это зрелище я наблюдала по видику, сидя в шикарной благоустроенной берлоге старого матерого уголовника, занимавшего какой-то там высокий пост в своей бандитской иерархии. Больше и подробнее мне никто о нем не рассказывал, да я и не стремилась услышать. Как сказал сам дядя Миша (его звали так уютно и по-домашнему — дядя Миша, и сам он, кстати, выглядел уютным и очень домашним): «Меньше будешь знать, целее будешь, голубочка».
Берлогой сие место называл сам хозяин, а вообще-то это трехэтажная вилла с роскошным садом, бассейном, подземными гаражами, мраморными каминами и — к моему величайшему удивлению — богатой библиотекой.
Дядя Миша выполнял при мне обязанности бабушки, подружки и сиделки. Есть мне ничего не хотелось, и я все больше приобретала сходство с собственным скелетом, поэтому он буквально насильно заталкивал в меня экзотические фрукты и запихивал ложками свежие овощные салаты. По его распоряжению повар каждый день изобретал все новые и новые кулинарные шедевры, а парни формата «тройной амбал» скакали козочками по рынкам и супермаркетам в поисках чего-нибудь эдакого, суперсоблазнительного.
Я плавала в огромном бассейне, прогуливалась в парке, смутно вызывавшем ассоциации с Версалем, отсыпалась в спальне, стены которой были бледно-зелеными в какие-то немыслимые розовые, желтые, голубые и сиреневые пятнышки и напоминали летний ароматный луг. На моем столе громоздились горы книг, под потолком парила огромная гроздь воздушных шаров, и вообще я могла позволить себе любую прихоть. «Дитю надо приходить в себя и учиться жить. Вкус к жизни должен появиться у человека, иначе он так мертвым до смерти и доходит», — объяснял дядя Миша свою позицию суровому и осунувшемуся Жоржу. Странно, но именно старый уголовник, а не любящий и любимый мужчина сразу догадался о том, что творится со мной. «Она же погасла изнутри. Ты глянь — у нее глаз не горит, тусклый-тусклый такой. Ей бы выплакаться, что ли, а то она себя уморит. Ее расшевелить надо». — И дядя Миша прилагал титанические усилия, чтобы воплотить свои идеи в жизнь.
Чем он был обязан Жоржу, понятия не имею. Полагаю, что у них имелись свои старые счеты, но Жоржа он уважал и обожал одновременно. И глазом не моргнул, когда меня доставили к нему прямо от дома Сергея Злотникова, и спокойно выслушал, что я там натворила. Помню, меня слегка удивило, что Жорж так спокойно ему все рассказывает. Но только слегка, потому что в принципе было все равно.
Еще в машине я, как пластинка, тупо и бесцветно изложила Георгию все известные мне факты.
- Предыдущая
- 44/53
- Следующая
