Кошачье шоу - Дуглас Кэрол Нельсон - Страница 34

— Один раз — священник, всегда — священник, — он использовал серьезный мрачный тон, чтобы выразить прописную истину, сказанную задолго до него. — В чрезвычайных обстоятельствах меня зовут, чтобы исполнить обязанности священника, если другой священник недоступен. Как если бы меня призвали к умирающему, например.

— Почему меня не покидает ощущение, что сестра Серафина была… не скажу, что рада, но почему мне показалось, что она испытывала тебя?

— Она была моей учительницей. Она знала, что я поступил в семинарию, хотя я пошел туда после колледжа. Знала также, когда я покинул ее, несмотря на то, что к тому моменту я был уже за сотни километров и лет от нее. Новости распространяются очень быстро. Каждый приход, как новостное бюро. У монахинь какая-то своя информационная система мирового масштаба… Или, может, это Святой Дух шепчет им отчеты о поведении бывших учеников во время молитв, или мой ангел-хранитель сплетничает про меня — не знаю. Зато она знала. Она знала, где меня найти, если я понадоблюсь ей. И ведь я был ей нужен… она так разочаровалась во мне, в моей жизни, в каком-то смысле, она даже сама этого не понимает. Она не преминула поставить меня лицом к лицу с моим двояким положением. Я оставил приход, но приход никогда не оставит меня.

— Это… жестоко, — сказала Темпл.

— Нет, всего лишь — грубо. Религиозная жизнь не боится грубости.

Темпл покачала головой.

— Никогда бы не подумала, — она задумалась на мгновение. — Скажи, значит, поэтому ты нацепил тот черный костюм, когда играл на органе во время заупокойной службы в «Честер энд Роиял»! Вот почему ты вообще умеешь играть на органе!

Мэтг приподнял вверх руки, показывая, что он сдается, и засмеялся громко и, в этот раз, продолжительно.

— Тебе всегда надо сложить два и два, ты в курсе? Прямо ненасытная!

— Мда. Но что мне делать, если сложив два и два, я получаю три?

Он немедленно успокоился.

Темпл вонзилась в омлет, а потом завернула уголок салфетки:

— Мэтт, я должна сказать тебе, что мы, бывшие унита-рии, довольно толерантны. Но у нас серьезные проблемы с религиями, которые не дают жить тем, кто не соответствует их видению мира.

— У меня тоже, — сказал он, перебивая.

— То есть, я хочу сказать, что фундаменталисты, в основном, концентрируются на осуждении других людей и на нахождении в них вины по всем статьям, не важно, христиане они или мусульмане.

— Поэтому на свете так мало католических фундаменталистов, зато есть множество консерваторов.

— То есть церковь во времена, когда бушует СПИД, не оправдывает использование презервативов и поддерживает безопасный секс, потому что это тоже способ контроля рождаемости! Это — более чем грубая позиция. Это уже безумие.

Он заерзал на своем пластиковом стуле:

— Я не хочу спорить с тобой по поводу теологии или логики. Множество из этих вопросов имеют либеральные и консервативные взгляды и внутри церкви, особенно в Америке.

— Может, я не права, — сказала она, — я не уделяю особого внимания религиозным взглядам, сказать по правде. Но. Церковь разве не против добрачного секса?

— Да.

— И против всех способов контроля рождаемости?

— Ну… есть естественные методы…

— Против развода?

— Да… но опять же, существуют инстанции…

— Против… мастурбации?

— Все сексуальные акты должны быть открыты для понимания детьми.

— Мэтт! — Темпл придвинулась к нему и перегнулась через полупустую тарелку с остывающей едой. — Что ты собираешься делать?

— Я больше не обязан придерживаться ничему из вышеуказанного, потому как теперь я не практикующий священник. И больше никому не должен говорить, что делать.

Казалось, что ему полегчало, хотя он все равно не понял.

— Мэтт! — Темпл знала, что ее голос звучит несколько раздраженно, но не могла сдержаться. Головоломка никак не складывалась, и она сидела напротив говорящего, умеющего ходить ребуса, который не хотел признать факт своего нового — насколько нового? — существования. — Что ты будешь делать? И что ты можешь сделать теперь, когда больше уже не являешься священником?

Большинство из нас женятся на бывших монахинях.

— А это не слишком… ограничивает? — спросила Темпл.

— Когда слепой ведет слепого? Да, но кто еще имеет что-то общее с нами? Почему, ты думаешь, я работаю в «Контакт» и живу в «Серкл-ритц»? Чтобы пойти в приход было много хороших причин и несколько плохих. Церковь считает, что плохие перевешивают. А сейчас только от меня зависит, как я буду жить постнатально, если можно так сказать; решить, каким человеком я буду.

Мэтт допил свой остывший кофе, до самого осадка, который был таким горьким (кофе сварили крепким). Темпл почувствовала крупинки гущи, когда еще не выпила и половины чашки.

— Мне жаль, что теперь ты знаешь, — продолжал Мэтт, говоря, скорее, самому себе. — Мне жаль, что сестре Серафине пришлось узнать. Мне жаль, что я все еще — гораздо меньше, чем хотел бы быть. Мне над многим еще надо работать. Во мне столько вопросов — гораздо больше, чем даже ты можешь задать.

— Прости. Я такая шумная. Я все время давлю.

— Ты права, — прервал он, не отрицая ее правдивое описание себя. — Мне приходится сталкиваться с множеством противоречий.

Он вращал маслянистую черную гущу от своего кофе в белой чашке, как будто хотел найти там чайные листья. Нет, слишком суеверный, подумала Темпл: бывший священник никогда бы такого не сделал.

Темпл изучала противоречие, сидящее напротив нее. Мэтт привлекал ее, с самого начала и даже до сих пор. Наконец, исцелившись после необъяснимого исчезновения Макса, она понимала это слишком хорошо.

Она находила Мэтта красивым, хотя это и было очевидным. Темпл всегда увиливала от того, что ее привлекало очевидное. Однако она также понимала, что многие неочевидные вещи, касающиеся Мэтта, привлекали ее еще больше. А теперь она погружалась в мельчайшие детали, не без растущего интереса! Если Темпл не могла поинтересоваться, почему он оставил приход, то хотя бы могла спросить, почему он вообще пришел в него.

— Девочки в старшей школе, должно быть, сходили с ума, когда ты решил поступить в семинарию, — размышляла она вслух, осознавая, что опять спрашивает его о прошлом.

Он насмешливо улыбнулся:

— Девочки всегда хотят то, что не могут получить.

— Мальчики тоже. Это ведь старшая школа, верно?

— А для тебя старшие классы, должно быть, были сладкими, как пирожные, — сказал Мэтт со знанием дела, как эксперт, легко переводя стрелку разговора с себя на нее.

— Почему? — возмутилась Темпл.

— Ты — компанейская… Я хотел сказать, неукротимая. Тебе так легко с людьми. Уверен, ты была самой популярной девчонкой в классе.

— Да ладно! Я была коротышкой. Самой маленькой в классе. В очках. Мне нельзя было носить линзы. Я была популярна только в оценках, а еще была хороша в спорте. Хотя, на самом деле, я играла ужасно: единственным достижением были мои сырые потные носки.

— У меня тоже не особо получалось, — быстро сказал он. — Разве что боевые искусства.

— Это тяжело.

— Но это не командный спорт.

— И все же, уверена, девчонки на тебя западали.

На лице его появилось мечтательное выражение, взгляд смягчился, как и у нее, когда она вспоминала юношеское дикарство времен старших классов. Все это делало его лицо еще красивее, хотя куда уж было бы.

— Парочка школьниц, вообще-то, действительно пригласила меня на выпускной. Они еще не знали, — говорил Мэтт.

— Они пригласили тебя? Я впечатлена, но не удивлена. Ты не пошел?

Он опустил глаза: — Нет.

— Но ведь мог же. Какой вред был бы от выпускного? Это как обряд инициации, — задумчиво затянула Темпл. — Хотя, может, и хорошо, что ты не пошел. Я вот пошла и пожалела.

— Почему?

— Почему? — Темпл хотела собрать волосы, хотя и знала: такой жест будет выглядеть очень театрально. — Потому что меня заставили туда пойти! Только представь: перед полным составом дискуссионной группы меня приглашает очкарик Кертис, и только потому, что я была единственной девочкой во всем классе ниже его ростом. И придурок знал, что я слишком интеллигентна, чтобы пойти с качком или президентом класса. Так что я пошла с ним.