Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей - Бегбедер Фредерик - Страница 25

• Предыдущая
• 25/26
• Следующая

Я вздрагиваю от ужаса. Ибо знаю, что и против меня когда-нибудь затеют процесс. Процесс за критику, процесс за этот список… Простите меня! Сжальтесь! Я умоляю суд о снисхождении!

Как видите, великий Марсель Пруст (1871—1922) стоит только на втором месте в списке пятидесяти книг века, но знаете почему? Потому что он первый среди всех писателей нашего тысячелетия и, следовательно, в рамках крошечного XX века находится как бы вне конкурса.

О его шедевре все уже многажды сказано, и написано, и разжевано, иногда даже больше, чем нужно, и вы хотите, чтобы я изложил содержание этого трехтысячестраничного монстра в нескольких строчках?! Да сегодня не Пруст – сегодня я маюсь в поисках утраченного времени! Впрочем, само название романа говорит о многом: «Поиски утраченного времени» чуть было не вышли под заголовками «Перебои чувств», «Убиенные голубки» и «Сталактиты прошлого», но выбранное в конечном счете название как нельзя лучше выражает суть нашего века. Если вдуматься, именно XX век ускорил бег времени, все сделал мгновенно преходящим, и Пруст неосознанно, но безошибочно, как и положено настоящему гению, угадал это свойство. Сегодня долг каждого писателя состоит в том, чтобы помочь нам отыскать время, разрушенное нашим веком, ибо «подлинные райские кущи – это те, которые мы утратили». Пруст построил свой семитомный карточный домик с намерением сообщить нам одну простую истину: литература нужна для того, чтобы найти время… для чтения!

Ну и конечно, я мог бы вкратце пересказать вам его роман, одновременно и импрессионистский, и кубистский, автобиографический и вымышленный, отобрав несколько основных сюжетных линий: да, это роман о любви, доведенной ревностью до безумия, – любви Свана к Одетте, Рассказчика к Альбертине; разумеется, это история Марселя, светского выскочки, жаждущего получить приглашение к принцессе Германтской, но, поскольку это ему не удается, ставшего литератором-мизантропом; бесспорно, это coming-out[199] стыдливого гомосексуалиста, который описывает декадентов своего времени, барона де Шарлю и его друга Жюпьена, дабы за их счет обелить самого себя; о'кей, это энциклопедия упадочных нравов аристократического общества до и во время Первой мировой войны 1914—1918 годов; несомненно, он повествует также и о жизни молодого человека, рассказывающего, как он стал писателем, ибо спотыкался о булыжники мостовой вместо того, чтобы забрасывать ими, как это принято сегодня, спецназовцев.

Но говорить обо всем этом – значит умолчать о настоящем герое книги, а именно о вновь обретенном времени. В нем – в обретенном времени – может таиться великое множество самых разных вещей: тоска по детству, накатившая в тот миг, когда ты грызешь миндальное пирожное; смерть, когда снова встречаешься с одряхлевшими снобами; эрозия любовной страсти или как превратить страдание в скуку; своевольная память – настоящая машина для странствий во времени, которое можно побороть, только когда пишешь, слушаешь сонату Вентейля или колокол Мартенвиля. «Воспоминание о некоем образе – это всего лишь сожаление о некоем мгновении; и дома, и дороги, и улицы, увы, так же эфемерны, как годы».

Не побоюсь сказать: Пруст часто пишет слишком длинные фразы, и многие люди с трудом вникают в его текст. Но не упрекайте себя, нужно просто привыкнуть к ритму его прозы. Лично я преодолел это затруднение, сказав себе так: эти бесконечно совершенствуемые фразы адекватны работе человеческого мозга. Стоит ли обвинять Пруста в том, что его фразы слишком длинны, если у вас в голове складываются и вовсе нескончаемые периоды (при том наверняка менее интересные, уж извините меня за прямоту)?!

Пруст не хотел умирать и потому, став затворником, жил по ночам и спал днем, питаясь, точно вампир, кровью Сен-Жерменского предместья, исступленно работая над своим романом с 1906-го по 1922-й год; он умер в том же году – и выиграл, обессмертив себя, ибо «настоящая жизнь, жизнь наконец-то постигнутая и разгаданная, а следовательно, единственная реально прожитая, – это литература». Роман «По направлению к Свану», отвергнутый Андре Жидом в «Галлимаре», был издан в 1913 году издательством «Грассе» за счет автора; следующий том – «Под сенью девушек в цвету», опубликованный уже «Галлимаром», принес автору Гонкуровскую премию в 1919-году. Пруст еще застанет выход томов «У Германтов» (1921) и «Содом и Гоморра» (1922), однако три последние книги – «Пленница», «Беглянка» и «Обретенное время» – вышли после смерти писателя, в 1923, 1925 и 1927 годах, в весьма топорной обработке его брата Робера.

И вот в 1927 году наступил конец века. Пять лет спустя появится Селин и еще 48 книг, участвующих в нашем хит-параде, не считая всех остальных, которые туда не попали, но по большому счету игра уже окончена. Никто больше НИКОГДА не сможет писать так, как раньше. Никто больше никогда не сможет ЖИТЬ как раньше. Отныне всякий раз, когда образ, ощущение, звук или запах напомнят вам нечто другое – ну я не знаю, что именно, может, в данную конкретную минуту, читая меня, вы вспоминаете о каком-нибудь давнем событии, переживании, школьном учителе, «заколебавшем» вас этим самым Прустом в старших классах, – так вот, всякий раз, как вас постигнет такая вспышка памяти, знайте, что это и есть Обретенное Время. Что это и есть Пруст. И что это в тысячу раз прекраснее всех DVD на свете и интереснее, чем PlayStation. Сказать вам почему? Потому что Пруст учит нас, что время не существует. Что все возрасты нашей жизни, вплоть до смертного часа, остаются при нас. И что только мы сами вольны выбрать для себя тот миг, который нам дороже всего.

Номер первый в списке из пятидесяти книг века, выбранных в результате опроса 6000 французов, – опять-таки не я, хотя мне на это плевать, я даже не обижаюсь, все равно я попаду в первый же инвентарный список шедевров XXI столетия, верно? Или нет?

Прежде всего, следует подчеркнуть, что наш главный победитель – подарок для лентяев: роман очень короток, всего 123 страницы крупным шрифтом. Откуда вывод: зачем надрываться, если можно создать шедевр, не марая при этом тысяч страниц, подобно Прусту, шедевр, который вы прочтете за каких-нибудь полчаса, минута в минуту. А вот и другая приятная новость: книга № 1 из нашего списка является первым романом писателя. Таким образом, мы имеем дело с первым Первым романом. И наконец, еще одна новость, на сей раз неприятная для ксенофобов: самый любимый роман французов называется в оригинале «L'Etranger»[200].

В нем рассказывается история некоего Мерсо – чокнутого типа, которому плевать абсолютно на все: его мать умирает – его это не колышет; он убивает араба на алжирском пляже – ему это безразлично; его приговаривают к смерти – он даже не защищается. Знаменитая первая фраза книги – прекрасный тому пример: «Моя мать умерла сегодня. А может, и вчера, не знаю точно». Вы представляете, парень даже не знает день смерти родной матери! Мы не всегда отдаем себе отчет в следующем: все знаменитые лузеры, все презренные убийцы, все разочарованные антигерои в современной литературе – потомки Мерсо. Это счастливые Сизифы, неодураченные бунтари, нигилисты-оптимисты, циничные Кандиды – в общем, ходячие парадоксы, продолжающие существовать вопреки тщетности бытия.

Ибо для Альбера Камю (1913—1960) жизнь – абсурдна. К чему все это? Зачем? Для чего, например, эта бессмысленная хроника? Неужели у вас нет более интересного занятия, чем читать мою писанину? Все суета сует в этом ничтожном мире (Камю – Екклесиаст для «черножопых»). Однако эта скупая на выражение трезвость мысли не помешала Камю принять в 1957 году Нобелевскую премию по литературе (в возрасте 44 лет, что сделало его самым молодым лауреатом после Киплинга). Почему? Да потому, что он сам выразил свой экзистенциализм в простом девизе: «Чем меньше в жизни смысла, тем лучше она прожита». Все бессмысленно – и что же? А если это как раз и есть «неизбежное счастье»? В противоположность снобистскому отказу Сартра, который семью годами позже напрямую сопоставит собственную значимость и вознаграждение за свое творчество, Альбер Камю берет Нобелевскую премию именно потому, что она ему вполне безразлична. Оказывается, можно плевать на целую вселенную и все-таки принимать ее, даже любить. Иначе нужно сразу же взять и удавиться, поскольку такова единственная «действительно серьезная философская проблема».

• Предыдущая
• 25/26
• Следующая