Школа Добра - Ли Марина - Страница 77
- Предыдущая
- 77/149
- Следующая
И не жди меня мама-мама, я жесток и так надо-надо.
Долетит мое пламя-пламя до самого ада...
– Зачем вы так, – обиделась зоологичка и посмотрела мне за спину. – Я же о вас... я же для вас... а вы... – перевела блуждающий взгляд на меня, и я попятилась.
Проклятье! Как же я сразу не заметила, что она не в себе? В темных мутных глазах не отражалось даже тени рассудка. А я позволила загнать себя в угол. Как же вырваться отсюда? А девица, словно почувствовала мою тревогу и смятение, улыбнулась безумно, а одинокий пельмень взвыл:
– "Но пасаран!" Пусть всегда звучит во мне
Песня партизан в память о войне.
Пусть она всегда звучит. "Но пасаран!"
В память о любви, песня партизан.
И вот тут мне стало совсем страшно. Не знаю, от чего больше, от того ли, что незнакомка наступала на меня с неадекватным выражением лица, или потому, что все наши демотиваторы молчали, выделив из своего сообщества одного солиста. Это что? Новый виток развития?
– Может, так оно и лучше, – девица посмотрела на меня ласково и уточнила:
– Мы с тобой погибнем во имя свободы. Тысвоей смертью искупишь грехи узурпаторов свободолюбивых существ, а мое имя прославится в веках. Я стану Великой Освободительницей. Свободу истинным пельменям!!! – выкрикнула она и швырнула в меня сверкающим белым пламенем шаром.
Наверное, если бы у меня была хотя бы секунда на размышление, я поступила бы как-то иначе, но в тот момент я просто выставила вперед руку и закричала:
– Ай, стой!!!
И огненный шар, распался, превратившись в дышащую жаром стену, замер на секунду, а потом медленно, но неуклонно начал двигаться к окну, оттесняя нас к выходу. Сумасшедшая девица смотрела на меня, как на бога, и что-то бормотала себе под нос, а из угла солировал пельмень:
– Сгорю ли я, сгорю ли я,
Сгорю ли я в горниле страсти,
Иль закалят меня напасти.
– Да, чтоб ты провалился! – выругалась я в сердцах и, да, рванула сквозь стену огня спасать наших демотиваторов.
Пламя аккуратно разошлось в стороны, пропуская меня, и немедленно сомкнулось перед сунувшейся за мной зоологичкой. Глаза слезились от едкого дыма, но я смогла найти кастрюльку с пельмешками. Вслепую, задыхаясь, взывая ко всем богам, чтобы папа и Алекс никогда в жизни не узналио моем героизме, я потащилась к дверям, возле которых завывала сумасшедшая активистка движения «Свободу поющим пельменям». На ходу удивилась тому, что сосуд с подопытными совсем ничего не весит, подцепила под локоть освободительницу и вывалилась-таки в коридор.
Почти сразу же за спиной зашипело, заревело и грохнуло, выбивая окна и уничтожая все то, что мы сооружали не одну неделю.
– Во имя детей Леса, – причитала ненормальная, не сводя с меня безумного взора. – Я едва не убила спасительницу. Богиня послала тебя нам в ответ на наши молитвы, а я… О Боги!!!
Она упала на колени, ткунлась лбом в пол и попыталась облобызать мои ноги. Хорошо, что пельмени пропустили этот момент. Боюсь представить, как бы они отреагировали на этот момент.
Я осторожно отошла на несколько шагов от этой фанатички, шепча тихонько:
– Счастье, что Дей копирует все записи… Едва не потеряли все результаты исследований… – приоткрыла крышку кастрюли, проверяя, как там наши подопытные и проорала на все общежитие одно из любимых слов Динь-Дона. То самое, которое на «бэ» начинается и на «лять» заканчивается.
Потому что из-под крышки на меня рыжел один-единственный зажаренный до золотистой корочки пельмень. Видимо тот самый, солист.
– Сталь подчиняется покорно,
Ее расплющивает молот,
Ее из пламенного горна
Бросают в леденящий холод.
И в этой пытке, и в этой пытке,
И в этой пытке многократной –
Рождается клинок булатный, – пропел он немного обиженным голосом.
– А где остальные? – я схватилась рукой за горло. – Тищенко меня убьет…
Подумалось, что в пылу я не заметила второй кастрюли, схватив крайнюю. И все остальные пельмени погибли.
– Идиотка! – накинулась я на причитающую зоологичку. – Ты все испортила.
Перед глазами вдруг потемнело и на секунду подумалось, что было бы так просто сейчас ударить по ней огненным шаром, чтобы и кучки пепла от нее не осталось. И моя память услужливо предоставила мне страницу из неизвестной книги, на которой было подробно описано, каким образом создается этот шар.
Я зажмурилась и отвернулась, закрыв лицо свободной рукой.
– Черт с тобой, – прошипела, стараясь не смотреть в ее сторону. – Некогда мне с тобой…
Руки чесались, я просто задыхалась от нестерпимого желания отомстить.
– Мне… надо…
Еле-еле переставляя ноги, доползла до лестницы и ухватилась за перила. Главное не думать о ней? Что это со мной? Я ведь совсем не такая… Или такая? Пельмень запел что-то нежное и трогательное о любви, а я тяжело дышала, почти уткнувшись лбом в колени.
Минут десять спустя меня немного отпустило, жажда крови исчезла, а мир снова окрасился в обычные цвета. Правда, более мрачные, чем обычно, потому что все еще было страшно представить, как отреагирует Дей на новость о том, что его демотиваторы погибли в неравном бою за свое освобождение.
– Идиотка, – я снова начала заводиться и поспешила уйти подальше от разгромленной лаборатории и причитающей зоологички. – Они даже не разумные! Просто отражают человеческие эмоции.
– Гляжусь в тебя, как в зеркало,
До головокружения,
И вижу в нём любовь мою и думаю о ней.
Давай не видеть мелкого
В зеркальном отражении.
– Достаточно! – рявкнула я и сама удивилась, когда пельмень замолчал. – Балдею от тебя, честное слово! Пусть Гениальные Ручки что хочет говорит, но я тебя себе заберу, если выживу после предстоящей беседы.
– Не вешать нос, гардемарины,
Дурна ли жизнь иль хороша.
– Вот-вот, и я об этом же… Но что происходит?
А что-то действительно происходило, потому что ни на шум, устроенный нами на этаже, ни на наши вопли не открылась ни одна дверь и не появилось ни одной любопытной студенческой физиономии. И вообще, в предметницком корпусе стояла какая-то нездоровая тишина.
И только из нашей комнаты доносился гул голосов и… пение?
– Убью всех! – заверила я пельменя, задохнувшись от своей догадки.
Первым, на кого я обратила внимание, открыв дверь, была Фифа. В облегающем черном платье – и это не было предметницкой формой – она скользила между столиками и громким грудным голосом объявляла:
– За третьим столиком мизер! Пятый столик, время!
Я оглянулась по сторонам. Стены нашей комнаты раздвинули, магически увеличив небольшое помещение до огромного зала. Из общего холла и из целовален принесли столики и кресла.
Гости сидели по три человека за пятью столиками. То есть, за тремя последними столиками сидело по три человека. За первым же обитали два человека и один мыш, а за вторым один кабачок, один Вениамин Фростик и один Амадеус Тищенко.
И в довершение картины у шкафа с треснутым зеркалом в три аккуратных ряда лежали мои пропавшие пельмени и радостно пели:
– Казино, казино, казино,
Это музыка, песни, вино,
Это слёзы растраченных лет
И фортуны счастливый билет.
– А что здесь происходит? – поинтересовалась я и сама удивилась своему спокойствию.
Вдруг показалось, что все те темные и нехорошие желания, с которыми я при помощи одинокого поджаренного пельменя боролась на лестничной клетке, лопнули внутри меня с тихим хлопком и ничего после себя не оставили. Только пустоту.
– Юлка, а ты чего тут? – Тищенко оторвался от созерцания карт и посмотрел на меня недоуменно. – Ты же на дежурстве должна была...
Кастрюля в руках вдруг начала невообразимо раздражать, поэтому я просто засунула солиста в карман своей формы, а ненужную теперь тару поставила на пол.
– Это что такое? – обвела рукой помещение, которое еще вчера было моей комнатой.
– Карточный турнир, – грустно вздохнув, признался Григорий. – Мы хотели тебе рассказать...
- Предыдущая
- 77/149
- Следующая
