Торжество жизни - Дашкиев Николай Александрович - Страница 33
- Предыдущая
- 33/85
- Следующая
"Все равно нехорошо, — думала девушка. — Иван Иванович будет сердиться. Может быть, зайти к нему?"
Катя постояла у знакомого переулка, но пойти к учителю так и не решилась — было слишком поздно.
Дома ее ждала радость: пришло письмо от Степана. Не раздеваясь, она подсела к коптилке и осторожно разорвала конверт. Оттуда выпали два листка, исписанные крупным твердым почерком, и маленькая фотография.
Катя долго всматривалась в знакомые черты. Степан стал каким-то иным — взрослым, строгим, лишь глаза смотрят как всегда, словно спрашивая о чем-то.
Подошла мать. Она молча, укоризненно покачала головой. Катя смутилась:
— Мама, так ведь это ничего… Он просто мой хороший друг.
Мать вздохнула.
— Эх, дочка! Да разве я об этом? Другие в твои годы только поют да гуляют, а ты все за книгами да за книгами. Посмотри на себя — извелась уж! Нет того, чтобы отдохнуть, все — "квадрат суммы" да "квадрат суммы"… Ну зачем тебе тот квадрат? Грамотна — и слава богу! Работаешь хорошо, на трудодни много получаешь, а там через год-два найдешь себе работящего хорошего парня — комбайнера или шофера, заживете спокойно. Тебя всякий возьмет, ведь ты у меня красавица!
Мать погладила Катю по волосам сухой, шершавой ладонью:
— Вот хотя б и Костя Рыжиков. Думаешь, чего он к тебе каждый вечер приходит? Любит он тебя! Любит!
Девушка тихо попросила:
— Мама, не надо об этом. Мы с Костей готовимся за семилетку… А если вы будете так говорить, я скажу, чтобы он больше не приходил.
Не впервые мать заводит этот разговор. Как же доказать ей, что самое главное в жизни — это выучиться, стать агрономом? И потом Костя… Он, конечно, хороший парень, но Катя навсегда останется другом Степана. Степан такой горячий, такой беспокойный, — ему нужен верный друг. Он говорил, что наука требует огромного напряжения сил; надо перетерпеть множество неудач, прежде чем добьешься своего. Только самые сильные, самые стойкие люди могут открыть что-либо новое. А ведь Степан задумал не пустяк: найти средство против всех болезней на земле. Кто же поддержит его при неудачах в работе, если не она, Катя?
А он — он поддерживает ее всегда. Степан пишет очень редко, но всегда о хорошем, о радостном. Читая его письма, Катя чувствует, что все возможно, все легко. Вот и сейчас.
Она торопливо пробегает глазами строчки и перечитывает письмо сначала.
Степан пишет о прекрасных лабораториях, о той напряженной борьбе, которая ведется там против болезней, против смерти. Он пишет, что завидует этим ученым.
Смешной, он боится, чтобы Катя не подумала, что у него мелкая зависть. Ну, конечно же, нет! Ведь она его знает очень хорошо! Он просто не нашел нужного слова… Да ведь и не создано еще такое слово, которое бы передавало хорошее желание человека работать так, как другие, работать лучше других!
…Поздний ночной час. За крошечным окном землянки легкими серебристыми струйками плывет поземка. Неровно мигает коптилка. Катя пишет ответ Степану.
Много теплых, хороших слов просится на бумагу: хочется и пожаловаться, что трудно учиться, и похвалиться первыми успехами, хочется написать Степану о своих хороших, дружеских чувствах, но Катя ничего этого не пишет. Ей кажется, что ни о чем, кроме колхозных дел, она не имеет права писать.
И она сообщает:
"А вчера к нам из колхоза имени Ворошилова приехала делегация проверять договор на социалистическое соревнование. Вошли гордые, важные — как индюки: как же, план перевыполнили на пять процентов! А мы — на двадцать! Так у них сразу спесь пропала!"
Она пишет долго, пока не начинают слипаться глаза, и все — делегация из колхоза имени Ворошилова, и лаборатория, и прекрасный дом, увиденный на проекте архитектора, — расплывается, как в тумане.
Вздохнув, Катя засыпает, склонив голову на стол.
Время мчалось стремительно.
В семь утра звучал мощный заводской гудок, и Степан, с трудом открыв глаза, вскакивал с кровати, наспех проделывал гимнастические упражнения, торопливо завтракал и усаживался за книги.
Книги, книги, книги… Стройными рядами они стояли на самодельной этажерке, на подоконнике, на столе, а Степану казалось, что их еще мало. Он покупал книги, экономя на всем остальном, — его знали все букинисты, все продавцы книжных магазинов. Его влекла неутомимая жажда знания, острая необходимость восполнить пробелы в образовании.
Читая книгу за книгой, Степан видел, как в сущности мало он знает и как много нужно изучить. Он не знал географии, не знал истории, не знал очень многого, что должен знать любой культурный человек. Степан понимал, что советский ученый должен быть всесторонне образованным.
И он подчинил себя строжайшему режиму. От семи утра до шести вечера, когда он уходил в школу, его рабочий день был заполнен до предела. Химия и русский язык, история и ботаника, физика и английский язык сменяли друг друга; все более заполнялись тетрадки самостоятельных проработок; все больше пометок появлялось на страницах учебников.
Степан с тревогой замечал, что многое из того, что он изучил, вскоре забывалось, становилось расплывчатым и тусклым. И он вновь и вновь возвращался к изученному, и каждый раз перед ним возникало нечто новое.
По временам Степану казалось, что он взялся за непосильный труд и никогда не выйдет из числа отстающих восьмого класса "Б" вечерней школы. Но, привыкнув в подземном городе молча переносить горести и неудачи, он даже Коле Карпову не говорил, какой дорогой ценой достается ему учеба.
Каждый колхозник "Красной звезды", приехав в город, считал своей обязанностью зайти к "профессору". Степану привозили теплые носки, варежки, вывязанные искусными руками колхозных мастериц; о нем заботились, как заботится мать о родном сыне.
Степан смущался, принимая эти подарки. Он понимал, что люди относятся к нему с любовью и уважением, как к сыну погибшего председателя колхоза, как к одному из бойцов партизанского отряда имени Щорса, но все же чувствовал себя неловко: ему казалось, что он не заслужил этой любви.
Иногда заезжал Костя Рыжиков. Он рассказывал о строительстве Алексеевской ГЭС, хвастался тем, что его приняли на курсы электриков в колхозе, вскользь, с самодовольной улыбкой, упоминал, что вместе с Катей готовится к сдаче экзаменов за семилетку. Степан завидовал ему, — он ежедневно видится с Катей, говорит с ней. Но Степан не показывал этого чувства. Он не имел права думать о курсах электриков, не имел права возмущаться улыбками Кости. Катя была Катей, она могла дружить с кем угодно, это ее личное дело.
Он часто думал о Кате. Воспоминания о ней врывались в мозг неожиданно и властно, заставляя отодвигать книгу или тетрадь в сторону, мечтать о встрече, представлять Катины скупые жесты, выразительный спокойный взгляд, тугие каштановые косы.
В такие минуты Степан брался за перо. Он не любил писать письма, но с Катей делился самыми сокровенными мыслями. Однако даже ей Степан не писал о трудностях. В его письмах все чаще звучали победные нотки; то он "поладил" с географией и впервые получил пятерку, то учитель истории похвалил его.
И вдруг он умолк на целый месяц. Напрасно каждый вечер Катя выходила за село встречать почтальона и писала встревоженные письма — Степан не отвечал.
А когда пришел ответ, Катя расплакалась.
Степан писал:
"…Я не могу на каникулы приехать домой. Мне стыдно будет смотреть в глаза парторгу, стыдно будет взглянуть тебе в глаза. Я не сдержал своего слова, у меня переэкзаменовка по русскому языку. Мне очень тяжело…"
Видно, очень уж больно было ему, если вырвались эти строки. Но он не сдавался:
"…Не приеду еще и потому, что решил за лето подготовиться за девятый класс и поступить сразу в десятый — мне обещали помочь учителя и Коля Карпов. Может быть, и двойку по русскому языку я получил из-за того, что составил неправильный индивидуальный план и слишком много времени истратил на изучение материала девятого класса. Но об этом говорить сейчас уже поздно. Еще раз прошу тебя: сходи к парторгу Николаю Ивановичу и скажи, что доверие я оправдаю…"
- Предыдущая
- 33/85
- Следующая
