Сохраняя веру (Аутодафе) - Сигал Эрик - Страница 45

• Предыдущая
• 45/107
• Следующая

Я обычно молча кивал и угощал его крекерами с ореховым маслом и имбирным пивом, которые мама исправно ставила мне на стол. Я всячески старался скрыть от отца то обстоятельство, что уже хорошо знаю, о чем будет мой диплом и кого я хочу видеть в роли своего научного руководителя.

В конце лета я отправился к декану со своим прошением. Он, как обычно, встретил меня тепло. И, как обычно, это был знак уважения к заслугам моего отца.

— Я бы хотел писать диплом под руководством доктора Беллера, — сказал я, стараясь не краснеть.

— Что ж, это человек подлинной эрудиции, — заметил декан. — Вот уж не подозревал, что вы питаете интерес к археологии…

— Нет, нет, — перебил я. — Я говорю не о раввине Беллере. Я имею в виду его брата из Колумбийского университета.

— А-а… — Внезапно его энтузиазм поутих. Он погладил бороду, помычал на разные лады и наконец изрек нечто более членораздельное: — Этот Аарон Беллер такой эпикорос… Я бы сказал — злой гений. И все же, отдавая дань справедливости, нельзя отрицать, что из многих поколений своего блистательного рода он наделен самым выдающимся умом…

— Совершенно верно, сэр, — ответил я. — Именно поэтому я и выбрал его спецкурс. Можете проверить — у меня высший балл. — Я напряженно ждал решения своей судьбы. Но декан не торопился. Он решил сначала хорошенько меня расспросить.

В конце концов, к моему великому удивлению, он подался вперед и с улыбкой объявил:

— Знаете, что я вам скажу, Дэнни? Что, если Беллер, став вашим научным руководителем, попадет под ваше благочестивое влияние? Быть может, вам окажется по силам вернуть его в лоно веры! Не волнуйтесь, я позвоню, кому требуется, и все улажу.

— Благодарю вас, сэр. — Исполненный энтузиазма, я поднялся.

— Но должен вас предостеречь, — произнес декан мне вслед. — У этого человека талант к злу. Не дайте ему вас околдовать!

— Ни в коем случае, сэр! — заверил я.

— Хотя… сын зильцского ребе не допустит, чтобы его вера была поколеблена, — сказал декан с такой убежденностью, что мне сделалось не по себе.

Тема, которую мы с Беллером выбрали для моего диплома, звучала так: «Сексуальная сублимация как фактор веры в Бога». Между собой мы договорились, что в тексте, который мы официально представим на рассмотрение ученого совета университета, первое слово названия будет опущено.

Вполне понятно, что отправной точкой для меня была крамольная монография Зигмунда Фрейда «Будущее одной иллюзии», в которой он рассматривает возникновение религии как следствие подавления или, по крайней мере, переориентации первобытной движущей силы жизни — либидо. Что такое «греховные помыслы», я уже знал из собственного опыта.

Исследование, охватившее мыслителей от Платона до Фрейда и даже шире того, вплотную подводило меня к ключевому постулату теории Беллера: то, что мы называем религией, родилось из потребности в некой патриархальной Высшей Сущности, а сама эта потребность проистекает из чувства вины.

Я так увлекся, что вместо положенных десяти тысяч слов выдал Беллеру работу почти вдвое длинней.

Я также стал частым гостем в его доме — разумеется, вместе с Ариэль. И тем не менее, отдав ему первый вариант и придя к нему через неделю, я испытывал неподдельное волнение. К счастью, он постарался как можно скорее развеять мои сомнения:

— Работа первоклассная, Дэнни. Честно тебе скажу: я считаю, из этого вполне можно сделать книгу. Я, правда, кое-что пометил на полях, главным образом там, где следовало бы убрать наиболее спорные идеи, с тем чтобы работу счел «кошерной» твой декан.

Это был хороший совет, ибо в изначальном виде мой труд был полон ереси.

Однажды поздним вечером, когда мы допивали последнюю бутылку белого вина, я осторожно спросил:

— Аарон, можно мне с вами поговорить?

— Конечно, Дэнни, — ответил он. Думаю, он сразу смекнул, о чем пойдет речь.

— Теперь, когда я столько знаю — то есть когда столько узнал от вас, — я не могу идти дальше… Ну, я хочу сказать… не могу становиться раввином.

Я с волнением ждал, что он скажет.

— Дэниэл, — медленно начал он, — я рад, что ты сам начал этот разговор, поскольку это дает мне моральное право говорить без обиняков.

Он помолчал и мягко продолжил:

— Мне всегда казалось, что тебя гложут сомнения относительно карьеры раввина. Особенно в части продолжения дела своего отца. Не могу себе представить, как ты проведешь остаток жизни, сидя в Бруклине и сочиняя то, что называется «ответствия» на средневековые софизмы.

Мне стало неловко оттого, что он читает мои мысли. И одновременно я испытал невероятное облегчение.

Я понял, что его лекции лишь послужили толчком к тому, чтобы обнажились мои самые сокровенные чувства и желания. Всю жизнь они сдерживались страхом огорчить отца. В сочетании с внутренним протестом против его, подавляющей меня, воли.

Самым пугающим открытием было то, что я не только не хотел становиться следующим зильцским ребе — я даже не был уверен, что вообще смогу стать раввином.

— Я не знаю, как мне быть, — в отчаянии сказал я.

— Это все уже сказано у Гилеля две тысячи лет назад: «Если не я для себя, то кто?» Дэнни, это твоя жизнь.

Он замолчал и задумался, потом нахмурил лоб.

— Однако… кто я такой, чтобы давать тебе советы? — наконец произнес он. — Должен признаться, порой меня одолевают сомнения. Понимаешь, у меня самого и отец, и оба брата — раввины. Что, если правы они, а не я? Они допускают, что «наш» Господь имел какие-то неведомые причины позволить шести миллионам представителей нашего народа погибнуть ни за что. Но я задаю себе вопрос: какие такие смертные грехи должны были совершить эти евреи, чтобы их истребление стало оправданным? Мартин Бубер объясняет это «затмением», внезапно нашедшим на Бога. Но я должен тебе сказать, что это тот пункт, где мы с моей религией полностью расходимся.

Он раскраснелся. Было видно, что он сказал больше, чем сначала хотел.

— Прости, — стушевался он, — я, кажется, погнал свою любимую лошадку с превышением скорости.

— Нет, нет! — поспешил заверить я. — Вы выразили словами в точности то, что я чувствую. Скажите только: что вы говорите своим пациентам, когда они открывают правду о себе и она кажется им невыносимой?

Аарон улыбнулся и тихо ответил:

— Я говорю: «Увидимся на следующем сеансе».

Сначала Деборе казалось, что так недолго и умереть, но в конце концов она пережила изнуряющие приступы тошноты, мучившие ее по утрам в первые три месяца беременности.

Теперь ее самочувствие заметно улучшилось, так что она могла думать о предстоящих ей испытаниях материнства более или менее хладнокровно. И даже начинала этому радоваться. Она вынашивала ребенка Тима, частичку любимого человека, и не было той силы, которая могла бы ее у нее отнять.

И тут случилась трагедия.

Новость пришла, когда все собрались в столовой на ужин. Появился полковник военно-воздушных сил с крепко сжатыми губами и мрачным лицом и сказал, что должен переговорить наедине с Ципорой и Боазом. Оба побелели как мел и отошли с ним в дальний угол комнаты.

Хотя офицер говорил так тихо, что слов было не разобрать, вся комната сразу поняла, что за известие он принес. Опасения подтвердились, когда Ципора вскрикнула от ужаса. Она разрыдалась и настолько потеряла контроль над собой, что, когда Боаз попытался ее обнять, чуть не набросилась на него с кулаками.

К ним поспешил доктор Барнеа. Вместе с другим кибуцником он отвел Ципору в медпункт.

Остальные продолжали неподвижно сидеть за столом, словно окаменев.

Дебора шепотом спросила у Ханны Явец:

— Ави?

Та угрюмо кивнула.

— Был авианалет на базу боевиков в Сидоне. Я по радио слышала. Один из наших самолетов был сбит зенитками.

Боже, подумала Дебора. Голова у нее пошла кругом.

Все по-прежнему сидели в молчании. За несколько секунд из крестьян-кибуцников они превратились в погруженную в глубокий траур религиозную общину.

• Предыдущая
• 45/107
• Следующая