Семиотические исследования - Розин Вадим Маркович - Страница 43

Приватные схемы Сократа: «Вот оно как бывает поистине, о мужи-афиняне: где кто поставил себя, думая, что для него это самое лучшее место… там и должен переносить опасность, не принимая в расчет ничего, кроме позора, – ни смерти, ни еще чего-нибудь». «Желать вам всякого добра – я желаю, о мужи афиняне, и люблю вас, а слушать буду скорее бога, чем вас…». «Началось у меня это с детства: вдруг – какой-то голос (гений, «даймоний» – личный бог, – В. Р.), который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет». «…для меня смерть, если не грубо так выразиться, самое пустое дело, а вот воздерживаться от всего беззаконного и безбожного – это для меня самое важное». «От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее – уйти от нравственной порчи…» (55, с. 82, 83, 85, 86, 93).

Согласующие схемы: «… те, что пользуются самой большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом…». «В самом деле, если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно сказать, приставлен к городу как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли… Но очень может статься, что вы, как люди, которых будят во время сна, ударите меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита, и тогда всю остальную вашу жизнь проведете во сне, если только бог, жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь» (55, с. 75, 85,).

Как мы видим, приватные схемы позволяют Сократу действовать самостоятельно, идя против общественного мнения, а согласующие схемы оправдывают такое (на первый взгляд, антиобщественное) поведение авторитетом богов или как раз общественной неотложностью (чтобы афиняне осмысленно и активно жили, не спали и больше заботились о душе и нравственности, чем о славе и богатстве). Ясно, что и сегодня мы широко пользуемся обоими типами схем. Например, концепции и модели личности, а также идею прав человека (на любой мыслимый образ жизни) многие рассматривают именно в качестве приватных схем. Соответственно, идея ценностей или нравственных категорий и императивов истолковывается в контексте согласительной схематизации.

В своих работах я показываю, что атрибутивные знания формировались на основе практики, носившей сугубо хозяйственный характер. Соответственно, и мифологические знания «проверялись на прочность», но в другой сфере – сакральной. Другими словами, закреплялись только те знания, которые отвечали хозяйственной или сакральной практике (я ее называю «семиотическим производством»), обеспечивая решение встававших в ней задач (например, позволяя подсчитывать и суммировать большие совокупности, восстанавливать поля той же площади, определять время появления первых звезд, планет и затмений; к небесным явлениям, т. е. богам, как правило, приурочивались хозяйственные работы и другая совместная с богами деятельность). Важной особенностью является безличный и сакральный характер таких знаний: они понимались как мудрость, считались принадлежащими богам, которые лишь поделились со жрецами этими знаниями.

Но ситуация стала быстро меняться начиная со второй половины I тысячелетия до н. э., когда в Древней Греции изобретаются рассуждения. С культурологической точки зрения этот важный процесс был предопределен необходимостью для юной греческой культуры усвоить мудрость других народов (египтян, вавилонян, персов, финикийцев). Именно мудрость, считали греки, позволяет человеку преодолеть страх перед смертью и даже при определенных обстоятельствах стать бессмертным. Поэтому первые греческие мыслители (Фалес, Пифагор, Анаксимандр, Гераклит и др.) охотно заимствовали с Востока мудрость. Но греки – народ свободолюбивый, торговый и независимый – не доверяли на слово даже своим уважаемым соплеменникам. Их нужно было еще убедить, склонить к чужой мудрости, привести аргументы в ее подтверждение, доказать, что она правдива, что положение дел именно таково, как эта мудрость утверждает. Другими словами, нужно было не просто пересказать восточную мудрость как свое собственное убеждение, но и обосновать эту мудрость, апеллируя к каким-то известным вещам. Важно учесть еще одно обстоятельство: в сознании древних греков без особого противоречия уживались вера в культ собственных богов и героев и знание «естественных» отношений, которые во многом мыслились по торговому образцу (эквивалентный обмен, расчет, доказательство перед торговым партнером или третьим лицом справедливости обмена и т. п.).

Можно предположить, что действие указанных моментов вместе с какими-то другими обстоятельствами приводят к созданию в греческой культуре утверждений о действительности, имеющих структуру «А есть В» («Все есть вода», «Все есть огонь», «Все состоит из атомов», «Человек смертен», «Животное дышит» и т. п.). Что они собой представляют? С одной стороны, это осмысленная греческими мыслителями восточная мудрость. Например, утверждения древних вавилонян о том, что Океан (Бог) рождает землю, рыб, людей, животных и т. д., могли быть поняты Фалесом следующим образом. Океан – это то, что есть на самом деле (Бог и вода одновременно), т. е. мудрость. Люди, рыбы, земля, животные и т. д. – все то, что человек видит глазами, что лежит на поверхности чувств. Если же смотреть вглубь (в сущность вещей), «знать» мудрость, то вместо этих видимых вещей увидишь воду. Разъясняя эту мудрость своим соплеменникам, Фалес действовал и как жрец и как купец: он апеллировал как к сакральным началам, так и к тому, что видимые, данные чувствам вещи и вода, божественное начало – это одно и то же (в плане равного обмена). «Все есть вода, – говорил Фалес, – поскольку сами боги клянутся водами Стикса».

В высказывании типа «А есть В» – в зародыше все греческое мышление: разделение действительности на два плана (что есть на самом деле, т. е. существует, и что видится, лежит на поверхности чувств), установка на созерцательность (нужно было усмотреть в видимых вещах то, что есть на самом деле), установление эквивалентных отношений (есть, быть, существовать и т. д.) между двумя предметами.

Что собой представляет выражение «А есть В» с семиотической точки зрения? Здесь в одной сложной знаковой форме существуют два разных семиотических образования. С одной стороны, выражение «А есть В» – это разъяснение, описание чего-либо; здесь главное – определенность и осмысленность. Другими словами, в этом употреблении выражение «А есть В» является нарративной схемой, оно позволяет понять чужое утверждение (мудрость), отнеся его к известной реальности. С другой стороны, это же выражение является характеристикой определенного предмета, а именно мы узнаем, что А обладает свойством В. С семиотической точки зрения В здесь выступает в качестве знака-обозначения (и одновременно знака-выделения), отнесенного к вторичному предмету А. Как нарративная схема, обеспечивающая понимание мудрости, выражение «А есть В» строится вполне произвольно относительно вторичных предметов А и В (эквивалентность подобных предметов лишь полагается; нет таких весов, на которых можно было бы уравновесить («воду» и «все»). Однако как отношение между вторичным предметом А и его знаком-обозначением В выражение «А есть В» должно быть вполне определенным, удовлетворять оперативным критериям. Действительно, чтобы в оперативном мышлении получить знак В, отнесенный к А, объект (предмет) А необходимо сопоставить с общественно присвоенным эталоном или же заместить в знаке-модели (знаке-символе), с которым, в свою очередь, можно действовать вместо объекта А. Следовательно, в выражении «А есть В» имплицитно содержится источник объективных противоречий, т. е. структура, которая может приводить к рассогласованию двух разных типов отношений.

Выражения типа «А есть В» оказались необычайно удобными и необходимыми в молодой греческой культуре. В условиях межкультурного (при заимствовании мудрости и оперативных знаковых средств с Востока – из Вавилона, Египта, Персии, Финикии и т. д.) и внутрикультурного общения (наличия в Греции городов-государств с разной субкультурой) эти выражения позволяли не только ассимилировать различные интересующие греков представления и оперативные средства, но и психологически оправдывать такую ассимиляцию. Оправдание, обоснование ассимилированных представлений было необходимым условием рассматриваемого культурного процесса, поскольку он осуществлялся в контексте общения разных сознаний и пониманий, на почве «обмена» представлениями и оперативными знаковыми средствами.