Семиотические исследования - Розин Вадим Маркович - Страница 42

Итак, в архаической культуре помимо атрибутивных знаний типа «Х – то-то» (Х – (А)), где (А) – человек, дерево, солнце, большой, красный и т. п., складываются знания, полученные на схемах. Их структуру на примере разобранного знания можно изобразить так:

Схема 15

Здесь Сх. а – схема «птичка улетела», фиксируемая знанием (А); Сх. b – схема «птичка прилетела в другое гнездо», фиксируемая знанием (В); Сх. c. – схема «птичка улетела, но потом вернулась в другое гнездо», полученная (операция ♣) из соединения схем Сх.а. и Сх. b. (знание (С)); Сх.д. – схема-представление о душе-птичке, в рамках которой устанавливается отношение между предметами П и П` (т. е. ситуациями с птичками П и состояниями человека П`), Сх. d. – схема типа «души умерших вернулись в тела их детей», фиксируемая в знании (D).

Можно поставить вопрос: являются ли атрибутивные и мифологические знания теми же самыми знаниями, которые получаются позднее в процессе мышления, начиная с античной культуры? Уже Аристотель показал, что подобные знания являются только материалом для мышления. Со своей стороны добавим, что не случайно источником знаний в Древнем мире выступал не человек, а дух или боги. Человек лишь мог получать знания от духа или бога и передавать их от «знающего к знающему». Другое дело, что подобные же (по форме) знания можно получить и в мышлении.

Особого обсуждения требует вопрос о природе объекта знания, полученного на схемах. Что такое предмет (животное или человек), изображенный с помощью наскального рисунка, или душа человека? Если в первом случае еще можно подумать, что изображенный предмет – это всего лишь модель (копия) реального предмета, то во втором – это сделать уже трудно. Действительно, зададимся простым вопросом: а существовала ли душа до того, как человек создал представление о душе? Вряд ли. Именно изобретение схемы и представления души и их применение позволило человеку начать видеть души и, следовательно, считать, что они существуют подобно тому, как существуют сам человек, земля, солнце, звезды или небо над головой. С точки зрения последовательно проведенного семиотического подхода, нарисованный предмет – это тоже не модель реального предмета. Именно рисунок как знак (схема) позволил человеку увидеть предметы, которые можно вызвать самому, нельзя съесть, которые обладают новыми необычайными свойствами, например, разной величиной, странными пропорциями и пр. Иначе говоря, нарисованный предмет и душа – это артефакты, «предметы второго поколения», созданные людьми. Не лишне еще раз подчеркнуть, что предметы второго поколения могут существовать только как выраженные в языке (в семиотической форме). При этом по отношению к таким предметам можно говорить о двух основных процессах: созерцании и семиотической деятельности. В первом случае речь идет о психологическом процессе, включающем рассматривание предмета, актуализацию связанных с ним смыслов (образов), возникновение на основе существующих смыслов новых (например, подобно тому, как на основе образов реального предмета и обвода возник образ нарисованного предмета или как на основе образов человека и птицы, вылетающей из гнезда и влетающей в него, возник образ души-птицы). Во втором случае необходимо говорить об означении, преобразовании и других действиях с предметами. Например, о замещении предмета знаком, действиях со знаками и вторичными предметами. Нетрудно сообразить, что эта деятельность является необходимым условием созерцания и наоборот.

Приведенная здесь трактовка предметов заставляет отказаться от натуралистического понимания объектов и онтологии. С точки зрения семиотически ориентированной гносеологии, объект (онтология) – это не натуральный природный объект, а предмет второго поколения. В этом смысле все объекты знания являются производными от языка (семиозиса) и человеческой деятельности. Сталкиваясь с проблемами и разрешая их, человек не только изобретает знаки и разворачивает деятельность, но и порождает все новые и новые предметы второго поколения (объекты знания). Обнаруживая в мире такие предметы (хотя он их сам создал), человек начинает вести себя по-новому. Он не только приспосабливается к новому миру вторичных предметов, но и использует открывающиеся при этом новые возможности.

Где-то на рубеже I тысячелетия до н. э. формируется индивидуальность (личность). В этот период человек уже перестает полностью рассчитывать на помощь рода и государства и олицетворявших их богов. Взамен он ищет ценностные ориентиры и жизненные опоры в самом себе, окружающем мире и общине. Сократ на суде апеллирует еще к своему личному богу (даймону), тем не менее он идет против мнения государства и общины, считая, что лучше и жить достойно и умереть достойно, что с «хорошим человеком ни здесь, ни там ничего плохого быть не может» (55). Сократ ощущает себя человеком, который может самостоятельно принимать решения, отвечающие его индивидуальности (личности). Он считает, что если человек сам поставил себя на определенное место, то он должен там стоять до конца, невзирая даже на угрозу смерти.

Подобное мироощущение было абсолютно новым, можно сказать, революционным, многие тысячелетия прежде человек отождествлял себя с родом, семьей (позднее государством), считал свое поведение полностью детерминированным судьбой, которую задавали боги. Они же давали имущество, богатство, благополучие, счастье (т. е. Olbos и Kydos). Усилия же самого человека могли лишь в незначительной мере повлиять на судьбу, чуть-чуть ее смягчив или, напротив, усугубив. В совместном бытии, пишет Курт Хюбнер, «человек мифической эпохи находит корни своей жизни. Как единичное, как индивид и Я он ничего собой не представляет… Не иметь рода – значит быть лишенным нуминозного Kydos и Olbos, в которых содержится даваемая богами идентичность рода, т. е. вообще не иметь своего лица… Человеку мифической эпохи абсолютно неизвестна область внутренне идеального в качестве Я. Он есть тот, кто он есть, занимая при этом место во всеобщей мифически-нуминозной субстанции, которая существует во многом, будь то люди, живые существа или «материальные» предметы, поэтому и человек живет во многом, и оно живет в нем» (90).

Из речи Сократа можно увидеть, что, формулируя новую жизненную позицию, он опирается не только на собственные убеждения. Учитывает Сократ также и объективные обстоятельства, т. е. внешний мир, противостоящий человеку. Так, Сократ считает, что он человек хороший, что смерть – это или сон или продолжение праведной жизни, что с хорошим человеком ничего плохого быть не может. Наконец, учитывает Сократ даже мнения и решения общины, хотя и не согласен с ними. Более того, он готов, чтобы поддержать общественное согласие, выполнить несправедливое решение суда. И в то же время Сократ поступает как свободный самостоятельный индивид, как личность.

Можно заметить, что становление личности античной эпохи неотделимо от формирования рассуждений и схем. Действительно, каким образом Сократ получает новые знания, откуда он их черпает? Ведь эти знания противоположны общепринятым, социальным; в культуре Сократ их получить не мог. Очевидно, Сократ создает эти знания сам, рефлексируя свои убеждения. Но каким образом? Анализ текстов, приписываемых Сократу, показывает, что новые знания последний получает, не только создавая новые нарративные схемы, но и в процессе рассуждения. Именно рассуждения впервые позволяют человеку получать знания, во-первых, противоположные общепринятым, выражающие убеждения отдельного человека, во-вторых, получать их «здесь и сейчас», т. е. эти знания уже не проходят длительную проверку в практике жизни.

Схемы, которые создает Сократ на суде, можно разбить на две группы. Первые позволяют Сократу действовать самостоятельно, в целом противоположно тому, как было принято в обществе (такие схемы я дальше буду называть «приватными»), вторые предназначены связать, согласовать поведение Сократа с общественно значимыми представлениями и ценностями (соответственно, я назову эти схемы «согласующими»). Перечислим каждый тип схем (курсив мой. – В. Р.).