Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I - Штерн Борис Гедальевич - Страница 41

• Предыдущая
• 41/69
• Следующая

— А за как?

— Баш на баш, господин фалаш.

— Bachnabach?

— Услуга за услугу.

Контрразведчик Нуразбеков оглянулся, понизил голос и попросил Гамилькара в обмен па Бахчисарайский фонтан устроить ему местечко на «Лиульте Люси». По данным контрразведки, большевики скоро начнут решительное наступление на Крым. Нуразбекову, как говорится, надо делать ноги. Сойдет матросом, простым матросом или даже кочегаром. Он, Нуразбеков, хоть и числится в контрразведке, но не боится физического труда, нисколько не сомневайтесь, взгляните на его мозолистые ладони — это благородные мозоли от древка боевого белого знамени, черенка могильной лопаты и приклада трехлинейной винтовки; ребром ладони он может рубить доски, а кулаком ломать кирпичи. Нуразбеков все умеет. В Офире Нуразбеков сможет работать на купидоновой ферме барона Врангеля — подметать, чистить, доить купидонов, задавать им корм. И т. д.

Хорошо. Понятно. Шкипер Гамилькар пообещал устроить Нуразбекова старшим матросом, если только Нуразбеков при наступлении большевиков сумеет самостоятельно добраться до Севастополя.

Контрразведчик вынул чернильный карандаш и попросил севастопольский адресок Гамилькара.

— Пята хата с краю за кривой акацией под Сапун-горой, — продиктовал Гамилькар.

Оставалось продемонстрировать и демонтировать Бахчисарайский фонтан. Нужен был разводной ключ. Вспомнили про электрика Валенсу с двумя выбитыми зубами.

— Электрик — это что-то вроде слесаря, не так ли?

— У него обязательно должен быть разводной ключ! Пришли за электриком Валенсой, приказали спуститься с нар. Не боись, еще не расстрел, есть работенка. Электрик Валенса повеселел — если в контрразведке электрику нашлась работенка, значит, живые электрики нужны при любой власти. Правильно. В подсобники ему определили крепенького Максимильяна Волошина. Валенса пошел через дорогу к своей квартирной хозяйке, принес разводной ключ, перекрыл воду в Бахчисарайском фонтане и свинтил ему гайки, а Максимильян Волошин поднатужился и выдрал колонку из фундамента с камнями и кусками цемента. Гамилькар хотел было замолвить словечко за электрика и поэта, но почувствовал, что это уже будет сильный перебор, дай Бог самому унести йоги. Он взвалил колонку на шею, опустил на плечи и, обхватив ее задранными вверх руками, потихоньку направился в сторону Севастополя. Он чувствовал спиной холодок и ожидал выстрела в спину.

— Не бойтесь, — сказал ему в спину следователь Нуразбеков. — Вам на меня уже, наверно, наклепали. Да, у меня всегда руки чешутся, но я бью, а не расстреливаю. Только бью. Я никогда не расстреливаю, а вот в морду могу дать. Привет Петру Николаичу Врангелю! Аи revoir![20]

— Аи revoir![21] — ответил Гамилькар. С колонкой на горбу три дня не евши он поднимался в гору к Севастополю, все время ожидая выстрела в спину. Выстрелы были. В него стреляли с гор случайные дезертиры, но боялись приблизиться к этому черному дьяволу с каким-то снарядом на плечах; одна пуля даже срикошетила от железной колонки с таким звоном, будто в горах ударили в колокол; пронесло.

Россия, Крым, XIX век. Железо

Примечание: автор не устоял перед соблазном графически изобразить Бахчисарайский фонтан.

Наконец Гайдамака развернул пакет.

Прочитал первую фразу.

«Как попадают на этот таинственный Архипелаг?»

Внутренне ахнул.

И тут же опять завернул.

Вот так французское издание! Даже пиво пить расхотелось. Пытался что-то сообразить… Не бачили очі, що купували. Так вот и попадают на этот таинственный Архипелаг. Тут yе пиво, а ноги в руки, и дуй отсюда подальше, подальше от пушки, Пушкина, Горсовета и от подозрительных фигур в штатском — вон их сколько, бездельников, разгуливает по бульвару в такую погоду. Пойди разбери, кто из них из… из этих самых… из внутренних органов. Опасно! Не до пиву, быть бы живу. Прав чеченец Родригес — домой, домой, домой! Дуй до дому и нигде пакет не разворачивай.

Но по дороге домой в автобусе «Одесса — Гуляй-град» Гайдамака все-таки не вытерпел, опять развернул бандероль, с опаской полистал тоненькие папиросные страницы и понял, что честные чернокнижники с пего, дурака, еще дешево слупили — он бы и сотни не пожалел за ТАКУЮ КНИГУ, и больше отдал бы, если б деньги водились, — по никак yе мог сообразить, почему вместо жюльверновского «Таинственного острова» Родригес и Пинский подсунули ему солженицынский «Архипелаг ГУЛАГ»?

В чем тут дело?!

Но потом припомнил свой разговор с чернокнижником, прикинул и составил правдоподобную версию.

Первое: похоже, что эта книжная публика в своем черном кругу конспиративно условилась, называть «Архипелаг ГУЛАГ» «Таинственным островом» — чтобы всуе не произносить запретные слова. Это раз.

Второе: по аналогии следует, что отныне Александру Солженицыну присвоен псевдоним «Жюль Берн».

Третье: похоже, что реббе Пинский решил, что солидный покупатель «Железных канцлеров» знает, о чем говорит, и заказал для него контрабандный «Архипелаг ГУЛАГ».

Четвертое: все сходится! Должно быть, «Раковый корпус» проходит у них под прикрытием «Палаты № 6».

Гайдамака опять мысленно подставил в свои невинные чернокнижные разговоры «Солженицына» вместо «Жюль Верна», «Архипелаг ГУЛАГ» вместо «Таинственного острова» и ужаснулся: недаром они озирались и вздрагивали, так можно здорово залететь!

Теперь оставалась одна проблема: где хранить Солженицына, чтобы он в глаза не бросался? Не под подушкой же держать «Таинственный остров»?

Вот что Гайдамака придумал: держать «Архипелаг» на виду, так незаметнее. Наточил перочинный нож и произвел вегетативную гибридизацию — скрестил Пикуля с Солженицыным, сменил обложку «Архипелага» на «Битву железных канцлеров» и поставил этот новоявленный гибрид на полку.

Зато с настоящим «Таинственным островом» все решилось само собой: прокурорша Анюта пережила временное затмение, взялась за ум, перестала искать смысл жизни, оставила свою душу в покое и переиграла подарочный заказ с «Таинственного острова» на золотое кольцо с бриллиантиком. Что она — дура, что ли?

Время неумолимо шло, Бахчисарайская колонка ржавела за хатой. Наконец дождались: большевики со своим порнографическим катехизисом «Что делать?» перешли вброд Сиваш, уже взяли Перекоп и неумолимо приближались к Севастополю. Но африканец продолжал без дела бродить по городу.

— Завтра у меня встреча с Петром Николаичем, приду поздно, — как-то сказал Гамилькар.

Графиня Кустодиева и хлопчик весь день пребывали в напряженном ожидании: что-то скажет Врангель о макаронах по-флотски с мясом купидона? Хозяйка-морячка поджарила картошку на сале, выставила на стол бутылку, и от запаха самогона Сашко тут же побежал за хату рыгать прямо на Бахчисарайский фонтан. В этот раз Люська не спешила на blyadki, по с замиранием сердца ждала прихода африканца — ей нравилось бояться негра, она боялась и уважала его.

— Ну, Элка! Ну, ты даешь, Элка! Ты знаешь, кому давать, не то, что я, — восхищалась она графиней.

Графиня Кустодиева совсем расцвела от этих похвал. Мягкая и очень крупная женщина, она отнюдь не походила па капитанскую дочку или па чеховскую даму с собачкой, а один к одному напоминала купчиху с известной ностальгической картины великого русского художника Бориса Кустодиева, приходившегося ей троюродным братом, на которой изображен мягкий ясный вечер в тихом русском городке с пухлыми облачками в зеленом небе, освещенными ярко-фиолетовым закатом. Облачка плывут над верандой, где сидит чистенькая, с мокрыми волосами под чепчиком, только что вышедшая из парной (дубовый веник сушится над верандой) бело-розовая купеческая дочь. Она очень толста, с плечами и шеей молотобойца, но выглядит пропорционально — если принять за масштаб двухведерный медный самовар на столе, то рост ее окажется под метр девяносто. Она пьет чай с вареньем — то ли из глубокого блюдца, то ли из мелкой пиалки, — отставив крючком пухлый мизинчик. У купчихи румяные щечки, алые губки, серо-голубые глаза, янтарные сережки. Серенький с белым котик Лапчик только что спрыгнул с дуба, загнул хвост сабелькой и трется о могучее плечо купчихи. Раздольное декольте ее, подкрепленное брошью у основания, впадает в молочную кухню из двух цистерн, которых хватит на прокорм целого детского приюта, темно-синий атлас платья, чепчик из того же материала, кружевной воротничок-оборка. Перед ней на белой скатерти: самовар с малиновым заварным чайничком, какое-то ягодное варенье, в хлебнице — крендельки с пирожками, гроздь винограда, яблочки красные и зеленые, разрезанный спелый херсонский неполосатый арбуз с черными косточками, столовый ножик для этих косточек. Внизу под верандой рыжий молодец в красной рубахе ведет белого копя вдоль синего забора (возможно, цыган украл коня, сейчас его будут бить), разрисованного желто-оранжевыми узорами кистью какого-то местного гениального Пиросмани. На соседней веранде пьют чай лысый старичок в душегрейке со старушкой в чепчике. Вдали торчат церквушки и колокольня, виден гостиный двор, мостовая, веранда, на веранде купчиха пьет чай, чтобы лечь спать… Хорошо-то как, господи: птички поют, конь ржет, пароход на реке гудит, котик Лапчик мур-мурлычет, а Кустодиев как бы говорит голосом из-за кадра: смотрите, господа: вот она, Россия, которую мы потеряли!

• Предыдущая
• 41/69
• Следующая