Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции - фон Мизес Людвиг - Страница 44

Г-н Тойнби слишком непоследователен, чтобы лишить нас всякой надежды на выживание нашей цивилизации. В то время как весь смысл его исследования в том, чтобы указать, что процесс цивилизации состоит из периодически повторяющихся движений, он добавляет, что это «не подразумевает, что сам процесс имеет такой же циклический характер, как они». Приложив огромные усилия, чтобы показать, что шестнадцать цивилизаций уже погибло, а девять других находятся при смерти, он выражает смутный оптимизм относительно двадцать шестой цивилизации <Toynbee A.J. A Study of History. Abridgment of Volumes I-IV by D.C Somervell. – Oxford University Press, 1947. P. 254. [См.: Тойнби А. Постижение истории. – М.: Прогресс, 1991. 732 с.]>.

История есть летопись человеческой деятельности. Человеческая деятельность – это сознательные усилия людей, направленные на то, чтобы заменить менее удовлетворительные обстоятельства более удовлетворительными. Идеи определяют, что должно считаться более, а что менее удовлетворительными обстоятельствами, а также к каким средствам необходимо прибегнуть, чтобы их изменить. Таким образом идеи являются главной темой изучения истории. Идеи не представляют собой постоянного запаса, неизменного и существующего от начала вещей. Любая идея зародилась в определённой точке времени и пространства в голове индивида. (Разумеется, постоянно случается так, что одна и та же идея независимо появляется в головах разных индивидов в разных точках пространства и времени.) Возникновение каждой новой идеи суть инновация; это добавляет нечто новое и прежде неизвестное к ходу мировых событий. Причина, по которой история не повторяется, состоит в том, что каждое историческое событие – это достижение цели действия идей, отличающихся от тех, которые действовали в других исторических состояниях.

Цивилизация отличается от простых биологических и физиологических аспектов жизни тем, что является результатом идей. Сущность цивилизации составляют идеи. Если мы пытаемся разграничить различные цивилизации, то differentia specifica <отличительный признак (лат.). – Прим. перев.>, может быть найден только в различном смысле идей, который их определяет. Цивилизации отличаются одна от другой именно качеством содержания, характеризующего их как цивилизацию. В своей сущностной структуре цивилизации они являются уникальными индивидами, а не членами класса. Это не позволяет нам сравнивать превратности их судьбы с физиологическими процессами, происходящими в жизни отдельного человека или отдельного животного. В каждом животном теле происходят одни и те же физиологические изменения. Ребёнок созревает в утробе матери, рождается, растёт, взрослеет, увядает и умирает в результате одного и того же цикла жизни. С цивилизациями всё обстоит иначе. Цивилизации несопоставимы и несоизмеримы, поскольку они приводятся в движение разными идеями и поэтому развиваются по-разному.

Идеи не должны классифицироваться безотносительно к здравости их содержания. Люди имеют различные представления о лечении рака. До настоящего времени ни одна из этих идей не дала полностью удовлетворительных результатов. Однако это не оправдывает вывод о том, что вследствие этого будущие попытки лечения рака также будут безуспешными. Историк прошлых цивилизаций может заявить: что-то не так с идеями, на которых были построены цивилизации, разложившиеся изнутри. Но из этого факта он не должен делать вывод, что другие цивилизации, построенные на других идеях, также обречены. В телах животных и растений действуют силы, которые в конце концов должны их разрушить. В «теле» цивилизации невозможно обнаружить никаких сил, которые не были бы результатом их специфических идеологий.

Не менее тщетны попытки найти в истории разных цивилизаций параллелизм или идентичные этапы на протяжении их жизни. Мы можем сравнивать историю различных народов и цивилизаций. Но эти сравнения должны изучать не только сходство, но и различие. Стремление обнаружить сходство побуждает авторов игнорировать или даже утаивать отличия. Первая задача историка – изучать исторические события. Сравнения, которые проводятся после получения максимально полного знания событий, могут быть безобидными, а иногда даже поучительными. Сравнения, которые сопутствуют или даже предшествуют изучению источников, порождают путаницу, если не откровенные небылицы.

Всегда существовали люди, прославляющие старые добрые деньки и проповедующие возвращение к счастливому прошлому. Сопротивление юридическим и конституционным новшествам со стороны тех, кому они причиняют вред, часто кристаллизуется в программы, предлагающие восстановление древних институтов, или предположительно древних институтов. В некоторых случаях реформы, нацеленные на нечто новое, рекомендовались как восстановление древнего закона. Самый известный пример – роль Великой хартии вольностей [47] в идеологиях антистюартовских партий в Англии XVII в.

Но именно адепты историзма первыми открыто предложили устранить исторические изменения и вернуться в исчезнувшие условия отдалённого прошлого. Нет нужды исследовать экстремистские крайности этого движения, как, например, попытки немцев возродить культ Одина. Более умеренные аспекты этих тенденций также не заслуживают ничего, кроме иронических комментариев.

(Журнальная карикатура, изображающая членов Ганноверско-Кобургской династии, шествующих в одеяниях шотландского рода сражавшегося при Гуллодене [48], сильно удивила бы «Мясника» Камберлендского.) Внимания требуют имеющиеся здесь языковые и экономические проблемы.

По ходу истории в лету канули многие языки. Некоторые исчезли, не оставив никакого следа. Другие сохранились в старых документах, книгах и надписях, так что учёные могут их исследовать. Некоторые «мёртвые» языки – санскрит, древнееврейский, древнегреческий и латынь – оказывают влияние на современную мысль благодаря философской и поэтической ценности идей, высказанных в их литературе. Остальные являются просто объектами филологических исследований.

Процесс, приводящий к исчезновению языка, во многих случаях представлял собой просто лингвистический рост и трансформацию разговорной речи. Длинная последовательность небольших изменений настолько трансформировала фонетические формы, словарь и синтаксис, что более поздние поколения уже не могли прочитать документы, оставленные их предками. Разговорный язык развился в новый, совершенно другой язык. Старый язык могли понимать только те, кто прошёл специальное обучение. Смерть старого языка и рождение нового были результатом медленной, мирной эволюции.

Однако во многих случаях лингвистические изменения были следствием политических и военных событий. Народ, говорящий на иностранном языке, достигал политического и экономического господства либо путём военного завоевания, либо благодаря превосходству своей цивилизации. Те, кто разговаривал на местном наречии, оттеснялись на подчинённые позиции. По причине их социальной и политической недееспособности, не играло большой роли, что они должны были говорить и как они это говорили. Важные дела велись исключительно на языке их господ. Власть, суды. церковь и школы пользовались только этим языком; он был языком законов и литературы. Старый местный язык использовался только необразованным населением. Если кто-то хотел повысить свой статус, то должен был выучить язык господ. Разговорный язык предназначался для самых неповоротливых и наименее честолюбивых: он вызывал презрение и в конце концов исчезал с лица земли. Иностранный язык вытеснял местное наречие.

Политические и военные события, являвшиеся движущей силой этого лингвистического процесса, во многих случаях характеризовались тиранической жестокостью и безжалостным преследованием всех оппонентов. Подобные методы встречали одобрение со стороны некоторых философов и моралистов докапиталистических эпох, также они иногда удостаивались похвалы со стороны современных «идеалистов», когда к их помощи прибегали социалисты. Однако «ложному рационалистическому догматизму либералов» они казались шокирующими. В исторических работах последних отсутствовал высокий релятивизм, побуждавший самозванных «реалистических» историков объяснять и оправдывать всё, что происходило в прошлом, а также отстаивать сохранение деспотических институтов. (Как укоризненно заметил один критик, у утилитаристов «древние институты не вызывают трепета; они являются просто воплощением предрассудков» <Stephen L. The English Utilitarians. – London. 1900. V. 3. Р. 70 (sо Дж. Ст. Милле)>.) Не требует объяснения, почему потомки жертв этих репрессий и угнетения иначе оценивали опыт своих предков, тем более почему они стремились уничтожить те последствия прошлого деспотизма, которые продолжали причинять им вред. В некоторых случаях, не удовлетворившись устранением существующего угнетения, они планировали отменить также и те изменения, которые больше не причиняли им никакого вреда, каким бы вредным и пагубным в далёком прошлом ни был вызвавший их процесс. Именно на это нацелены попытки отменить лингвистические изменения.