Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика - Гегель Георг Вильгельм Фридрих - Страница 48

удваивает себя таким образом, что он есть всеобщее для всеобщего. Это имеет

место раньше всего тогда, когда человек знает себя как «я». Говоря

«я», я разумею себя как это единичное, совершенно определенное лицо.

Однако на самом деле я этим не высказываю о себе никакого

особенного предиката. «Я» есть также и всякий другой, и, поскольку я

обозначаю себя как «я», я, правда, разумею себя, этого единичного человека,

однако высказываю вместе с тем совершенно всеобщее. «Я» есть чистое

для–себя–бытие, в котором все особенное подверглось отрицанию и

снятию. «Я» есть последняя простая и чистая сущность сознания. Мы

можем сказать: «я» и мышление есть одно и то же, или, более

определенно: «я» есть мышление как мыслящее. То, что есть в моем сознании,

есть для меня. «Я» есть пустота, приемник всего, для которого все

существует и который все сохраняет в себе. Человек есть целый мир

представлений, погребенных в ночи «я». Таким образом «я» есть

всеобщее, в котором абстрагируются от всего особенного, но в котором

вместе с тем все заключено в скрытом виде. Оно есть поэтому не чисто

абстрактная всеобщность, а всеобщность, которая содержит в себе

все. Мы употребляем слово «я», не придавая ему никакого

особенного значения, и лишь философское размышление делает это слово

предметом рассмотрения. В «я» перед нами совершенно чистая мысль.

Животное не может сказать «я»; это может сказать лишь человек,

потому что он есть мышление. В «я» заключено многообразное вну-

реннее и внешнее содержание, и, смотря по тому, каков характер

этого содержания, мы представляем собою чувственно созерцающих,

представляющих, вспоминающих и т. д. Но во всем есть «я», или, иными

словами, во всем есть мышление. Человек мыслит всегда, даже тогда,

когда он только созерцает. Если он что–либо рассматривает, то

всегда рассматривает как всеобщее, фиксирует единичное, выделяет

его, отвращает этим свое внимание от другого, берет созерцаемое как

некоторое абстрактное и всеобщее, хотя бы оно было лишь формально

всеобщим.

В наших представлениях имеет место одно из двух: либо

содержание принадлежит области мысли, а форма не принадлежит ей,

55

либо, наоборот, форма принадлежит области мысли, а содержание не

принадлежит ей. Если я говорю, например, гнев, роза, надежда, то

это мне все знакомо со стороны ощущения, но это содержание я

выражаю во всеобщей форме, в форме мысли. Я в нем опустил много

особенностей и выразил это содержание лишь как всеобщее, но все же это

содержание остается чувственным. Наоборот, если я представляю себе

бога, то содержание здесь, правда, чисто мысленное, но форма его

чувственна: она такова, как я ее непосредственно нахожу в себе. В

представлениях, следовательно, содержание не только чувственно, как в

созерцании, причем либо содержание чувственно, а форма принадлежит

области мысли, либо наоборот. В первом случае материя дана, а форма

принадлежит области мышления; во втором случае мышление есть

источник содержания, но, благодаря форме, содержание превращается

в данность, которая, следовательно, приходит к духу извне.

Прибавление 2–е. В логике мы изучаем чистую мысль, или чистые

определения мысли. Под мыслью в обычном смысле слова мы всегда

представляем себе нечто являющееся не только чистой мыслью, ибо мы

разумеем приэтом некое мыслимое, содержанием которого служит

нечто, полученное из опыта. В логике мы понимаем мысли так, что

они не имеют никакого другого содержания, кроме содержания,

входящего в состав самого мышления и порожденного им. Мысли в

логике суть, таким образом, чистые мысли. Дух, таким образом,

пребывает только у самого себя, и, следовательно, свободен, ибо свобода

состоит именно в том, чтобы в своем другом все же быть у самого

себя, быть в зависимости только от самого себя, определять самого себя.

Во всех влечениях я начинаю с некоторого другого, с чего–то,

представляющего для меня некоторое внешнее. Здесь мы в таком

случае говорим о зависимости. Свобода есть лишь там, где нет для

меня ничего другого, что не было бы мною самим. Природный

человек, определяемый лишь своими влечениями, не пребывает у

самого себя. Как бы он ни был своенравен, содержание его хотения и

мнения все же не есть его собственное, и его свобода есть лишь

формалъная свобода. Когда я мыслю, я отказываюсь от моей субъективной

особенности, углубляюсь в предмет, предоставляю мышлению

действовать самостоятельно, и я мыслю плохо, если я прибавляю что–нибудь

от себя.

Если мы, согласно вышесказанному, рассматриваем логику как

систему чистых определений мысли, то другие философские науки,

философия природы и философия духа, являются, напротив, как бы

«?

прикладной логикой, ибо последняя есть их животворящая душа.

Остальные науки интересуются лишь тем, чтобы познать логические

формы в образах природы и духа, — в образах, которые суть только

особенный способ выражения форм чистого мышления. Если возьмем,

например, умозаключение (не в том значении, которое оно имеет в

старой формальной логике, а в его истине), то оно есть определение

особенного как средины, связующей крайности всеобщего и

единичного. Эта форма умозаключения есть всеобщая форма всех вещей.

Все вещи суть особенные, которые соединяются, как нечто всеобщее,

с единичным. Но бессилие природы приводит к тому, что логические

формы не воплощаются в чистом виде. Такое бессильное воплощение

умозаключения представляет собою, например, магнит,

объединяющий в своей средине, в своей точке безразличия, свои полюсы, которые

тем самым в их различии суть непосредственно единое. В физике мы

также знакомимся со всеобщим, с сущностью, и различие между физикой

и философией природы заключается лишь в том, что последняя доводит

нас до осознания истинных форм понятия в предметах природы.

Логика, следовательно, есть всеживотворящий дух всех наук;

определения же мысли в логике суть чистые духи. Они представляют собою

глубочайшее внутреннее, но вместе с тем мы о них всегда говорим, и

они нам кажутся поэтому чем–то вполне известным. Но такое известное

есть обыкновенно наиболее неизвестное. Так, например, бытие есть

чистое определение мысли, однако нам никогда не приходит в голову

мысль сделать «есть» предметом нашего рассмотрения. Мы полагаем

обыкновенно, что абсолютное должно находиться далеко по ту сторону,

но оно как раз есть вполне наличное, которое мы, как мыслящие

существа, всегда носим с собою и употребляем, хотя явно не сознаем

этого. Такие определения мысли преимущественно отложились в

языке и, таким образом, преподавание детям грамматики полезно тем, что

заставляет их бессознательно обращать внимание на различия

в мышлении.

Обыкновенно говорят, что логика занимается лишь формами,

а свое содержание она должна заимствовать из какого–либо другого

источника. Логические мысли, однако, не являются каким–то «но» по

сравнению со всяким другим содержанием, а всякое другое содержание

есть, наоборот, лишь некоторое «но» по сравнению с ними. Они

представляют собою в–себе и для–себя–сущее основание всего. Чтобы

направить свой интерес на такие чистые определения, требуется уже

очень высокая ступень образованности. Рассмотрение их самих в себе

57

и для себя имеет, кроме того, и тот смысл, что мы выводим

эти определения из самого мышления и из них самих усматриваем,

истинны ли они, или нет. Дело происходит не так, что мы их

воспринимаем внешним образом, а затем даем их определение или вскрываем