Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика - Гегель Георг Вильгельм Фридрих - Страница 34

религиозности начнется в широких кругах более серьезное научное

исследование вопросов о боге, божественных предметах и разуме. Но уже начало

движения сделало тщетными эти надежды, ибо поводом для

движения служило личное, и ни притязания выступающего обвинителем

благочестия, ни притязания подвергающегося нападению свободного

разума не поднялись на высоту самой сути дела, а еще менее они

поднялись до сознания того, что для правильного выяснения дела нужно

вступить на почву философии. Продиктованные личными мотивами

нападки на философию, опиравшиеся на очень специальные внешние

стороны религии, выступали с чудовищным притязанием на основании

присвоенного ими полновластия вершить суд над отдельными лицами,

отказывая им в христианском образе мыслей и тем самым клеймя их

7

печатью земной и вечной отверженности. Данте посмел в силу власти,

даваемой ему вдохновением божественной поэзии, взять себе

принадлежащую Петру власть над ключами и приговорил многих, — правда, уже

умерших, современников, среди которых были даже папы и император,

к вечным мукам ада. Одной новейшей философской системе был брошен

позорящий упрек, что в ней отдельный человеческий индивидуум мнит

себя богом; но то, в чем упрекают эту философскую систему, — ложный

вывод из ее учения, представляется совершенно невинным по

сравнению с действительно дерзостным притязанием выступать как судия

мира, отказывая отдельным лицам в христианском образе мыслей

и заявляя тем самым, что эти лица отвержены в глубине их души.

Паролем этого полновластия служит имя господа нашего Христа и

заверение, что господь обитает в сердцах этих судей. Христос говорит

(Матф. 7, 20): «По плодам их узнаете их», но чрезвычайно наглое

отвержение и осуждение своих ближних не есть добрый плод. Он

говорит далее: «Не всякий, говорящий мне: господи, господи! войдет в

царство небесное. Многие будут говорить мне в тот день: господи,

господине во имя ли твое пророчили мы? не во имя ли твое изгоняли мы бесов?

не во имя ли твое совершали мы многие дела? Тогда я им скажу: я вас

еще не знаю, уходите все прочь от меня, вы — грешники». Те, которые

уверяют, что лишь они одни обладают христианским образом мыслей,

и требуют от других, чтобы они верили в это, пока еще не изгоняют

бесов, а, наоборот, многие из них самих, подобно верующим в

преворстскую пророчицу, можно сказать, даже слишком гордятся тем, что

находятся в хороших отношениях со сбродом призраков и

благоговеют перед ними, вместо того, чтобы изгонять эти лживые сказки

противохристианского рабского суеверия. Столь же мало они

оказываются способными изрекать мудрость, а совершать великие дела

познания и науки, что собственно должно было бы быть их

назначением и обязанностью, они уже совершенно не способны:

начетничество еще не наука. Занимаясь пространным исследованием множества

безразличных периферийных вопросов веры, они тем скуднее в

отношении самого ядра и внутреннего содержания ее; по отношению

к последнему они довольствуются именем господа нашего Христа и

намеренно с презрением отказываются от разработки учения,

которое является фундаментом веры христианской церкви, ибо

расширение духовного, мыслящего и научного содержания служило бы

помехой самомнению, субъективной гордости бездуховного,

бесплодного в добрых делах, богатого лишь плохими плодами заверения, что

8

они обладают христианским образом мыслей, — заверения, имеющего

целью присвоить этот образ мыслей исключительно себе; развитие

учения не только служило бы помехой этому самомнению, но прямо

запрещало бы и даже уничтожало бы его. — Священное писание вполне

определенно и сознательно различает между таким духовным развитием

и одной лишь верой, и это различие, согласно писанию, состоит в том,

что последняя становится истиной только через первое. «Из тела того,

кто верует в меня, говорит Христос (Иоанн 7, 38) будут изливаться

потоки живой воды». Эти слова тотчас же разъясняются в ст. 39 в том

смысле, что, однако, не вера, как таковая, в чувственно

существовавшую тогда во времени личность Христа приводит к такому

результату, что эта вера еще не есть истина. В следующем, 39–м ст.,

вера, о которой говорится в 38–м ст., определяется так, что Христос

сказал это о духе, который получат верующие в него, — получат,

так как святого духа еще не было, ибо еще не свершилось

преображение Иисуса. Непосредственным предметом веры является

еще не преображенный образ Христа — тот образ, который тогда был

чувственно наличен во времени или, если дело идет о позднейших

поколениях (это — то же самое содержание), личность Христа,

которую мы представляем себе в этом образе. Присутствуя среди своих

учеников, Христос открыл им сам своими собственными устами

свою извечную природу и извечное предназначение примирить

бога с самим собою и людей с ним, средства спасения и

нравственное учение, — вера учеников в него включает в себе все

это откровение. Несмотря на это, их вера, которой отнюдь не

недоставало сильнейшей уверенности, объявляется лишь началом и

основой, служащей условием дальнейшего, чем–то еще не

совершенным; те, которые так веруют, еще не обладают духом, должны

еще получить его, самое истину, его, который является позднее той

веры, которая ведет ко всякой истине. Наши же ревнители не идут

дальше такой уверенности, не идут дальше условия. Но уверенность,

сама являясь только субъективной, приносит лишь субъективный

плод, приносит формально субъективный плод заверения, а помимо

этого затем, в этом же плоде, также и плоды высокомерия, клеветы и

осуждения. Наши ревнители, противно священному писанию, тверды

лишь в уверенности, идущей против духа, который есть развитие

познания и один только и есть истина.

Эту поверхностность научного и вообще духовного содержания

благочестие разделяет с тем воззрением, которое оно непосредственно

К ТРЕТЬЕМУ ИЗДАНИЮ 9

делает предметом своего обвинения и осуждения. Рассудоч не

просвещение своим формальным, абстрактным, бессодержательным

мышлением опустошало религию, лишало ее всякого содержания точно так же,

как благочестие, о котором мы ведем речь, опустошает религию,

лишает ее всякого содержания своим сведением веры к паролю господи,

господи! В этом отношении ни у одного из них нет превосходства над

другим. А когда эти стороны начинают спорить друг с другом, у них

не оказывается материала, содержания, в котором у них нашлись бы

точки соприкосновения и благодаря которому они могли бы получить

общую почву и возможность начать исследование, которое привело бы

затем к познанию и истине. Просветительская теология, со своей

стороны, крепко держалась своего формализма, не хотела итти дальше

апелляций к свободе совести, свободе мысли, свободе преподавания,

к разуму и науке. Такая свобода, спору нет, представляет собою

категорию бесконечного права духа и другое, особенное условие истины,

присоединяющееся к первому условию, к вере. Но какие разумные

определения и законы содержит в себе подлинная и свободная

совесть, каково содержание свободной веры и свободного мышления,

какое содержание является предметом их учения, — этого

материального пункта они не хотели касаться и застряли в формализме

отрицания, в свободе заполнять свободу по произволу и мнению,

так что само содержание есть, согласно им, нечто вообще

безразличное. Просветители также потому не могли затронуть какое–нибудь

содержание, что христианское общение верующих все еще

объединено и должно объединяться узами догмата, исповедания веры,