Парламент Её Величества - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/52
• Следующая

– Это кто ж такое болтает? – возмутился Михайло. – Найти бы да в морду дать, чтоб неповадно было.

– Ну, Самсон, ты чуть что – сразу в морду, – засмеялся Татищев. – Пока только разговоры одни, ни одной работы не напечатано. Хотя, – призадумался потомок Рюрика, – за такие слова немцам можно и в морду дать. Подумаешь, Рюрик из варягов пришел, с дружиной своей! Для старого времени – самое обычное дело. И в Англию чужак на престол всходил, и в Венгрии. Уж про Польшу да Чехию вообще говорить не стану. Когда свои дерутся, чужеземец удобней всего. Ни тем ни этим послабу не даст да и справедлив будет. Мне думается, что Рюрик не просто так пришел. А был он каким-нибудь родственником новогородскому боярству. Слышал, что есть где-то старая летопись, где о том прописано[30].

Заговорив о временах давно минувших, Татищев мысленно перекинулся к временам нынешним. Вот ведь, история-то повторяется. Рюрик с братьями на Русь пришел, потому как новогородцы между собой передрались, а теперь вот, когда князья-бояре пересобачились, герцогиня из Курляндии пожаловала. Вроде бы не совсем чужая Анна Ивановна, так а кто сейчас знает, кем был летописный Рюрик? Может, был он из каких-нибудь бодричей, или ободритов, али славян прусских, ныне уничтоженных? Или был он каким-нибудь боярином, сбежавшим из Новгорода да и вернувшимся обратно, когда позвали?

Кажется, последние свои слова Татищев произнес вслух, потому что Михайло поддержал разговор:

– Я как-то в монастыре Соловецком был, мне брат-книгохранитель монастырскую либерею показывал. Не за так просто, а за полпуда соли, – улыбнулся Михайло. – Труд там лежит – рукопись огромная. Летопись нашей земли Русской. Я оную летопись два дня читал. Жаль, выписывать мне не разрешили, да память-то у меня крепкая. Написано, что воевода Рюрика – князь Олег, которого потом змея в голую пятку укусила, – Киев завоевал да князей Аскольда да Дира убил. Стало быть, были князья на Руси. А коли князья были, так и государственность была. А письменность, которую братья Солунские, Кирилл с Мефодием, привнесли, она же не только на Руси была, но и в других землях словенских. Как же могли варяги, нурманны, словенскую письменность принести?

– Знаешь, у тех нурманнов еще и своей-то письменности не было, а только рисунки всякие.

– Во-во, – закивал Михайло. – А немцу тому я в морду все равно дам. Неча в нашу гисторию лезть.

– Вот, видишь, Михайло Васильич, ты сам себе противоречишь. То о законах Божественных и людских, то о кулаках.

– Одно другому не мешает, – буркнул парень. – В народе-то как говорят? Добро должно быть с кулаками! А иначе как это добро от зла отбиваться станет?

– Ты же ученым хочешь стать, верно? – Парень не ответил, но по его зардевшемуся лицу Татищев понял, что угадал. – А вот представь себе: ты об одном споришь, а твой собеседник, оппонент, по-научному, – о другом. Ты что ему, кулаками свою правоту доказывать станешь?

– Ежели он дурак, так и кулаком можно, – упрямился Михайло.

– А если окажется, что ты неправ? Что делать-то станешь? Каяться-виниться? Не слишком ли просто?

– Н-ну, я же кулаком-то буду бить, только когда точно знаю, что я прав!

– А коли вы оба правы, но понять друг друга не можете? Добро, если вы на одном языке говорите, хошь по-русски, хошь – по-лытински. Правда, Михайло Васильич, она у каждого своя. Сразу же морду бить? Помнишь такое вот изречение? Si vis pacem, para pacem! Перевести?

– Помню и так, – пробурчал Михайло. – Хочешь побеждать, учись терпению!

– Молодец, – похвалил его Василий Никитич. – А вот скажи мне, друг Михайло. Ты, конечно, парень-то сильный. Но знаешь, что на одну силу всегда другая сила есть. Ежели сам по морде получишь, что будешь делать?

– Так ведь и получал, – усмехнулся парень. – Когда малой совсем был, парни, что постарше, били меня. Мол, умен, так не показывай всем.

– Обидно тебе было? И, что, потом ты обидчиков отколотил, стало легче. Но сколько времени обиды-то таил, верно?

– Петр Великий, коли по слову его не выходило, он мог и палкой попотчевать! – не сдавался Михайло.

Против авторитета великого государя не попрешь. Но все-таки Татищев попытался.

– А бывало и так, что государь себя неправым признавал. Вытянет палкой вдоль хребта, а потом скажет – прости, мол, промашка вышла, виноват!

– Ну, коли государь палкой вытянет, так это ничего. Слышал я от кого-то из аглицких купцов, что тамошние короли, когда простого дворянина в сэры посвящают, так шпагой по спине стучат. А сэр – он кто будет? Навроде боярина нашего?

– Хм… – призадумался Татищев. – Ну и вопросики у тебя. Нет, сэр – навроде нашего окольничего, если по старым чинам-званиям меряться. А наш боярин – это тамошний лендлорд будет. Но сам знаешь, бояр-то у нас теперь нет. Но там, дворянина можно бить только один раз в жизни, когда в сэры посвящают. Или, как во Франции, в шевалье[31]. А у нас же палкой можно кого хошь колотить – хошь мужика простого, хошь попа, а то и столбового дворянина с боярином.

– Ну, попов палками бить – это последнее дело. Они, как-никак, особы духовные. Всех прочих жизни учат. А крестьян да дворян, да за дело, так почему нельзя? Ты ж сам недавно Гоббса мне пересказывал, что все люди рождаются свободными. А если так, то почему меня можно бить, а тебя нет? Где справедливость-то?

Вот тут, что называется, уел лапотный философ ученого человека, к коим себя по праву причислял Василий Никитич, успевший поучиться и в Берлине, и в Дрездене. Что тут и скажешь-то? Сказать, что дворянин стоит выше крестьянина, так получишь в ответ, что все от Адама и Евы происходят! Собираясь с мыслями, Татищев замешкался. Но на выручку пришел старый Аким.

– Батюшка-барин, Василь Никитич, а ты завтрекать будешь? – спросил старик, не удостоив вниманием гостя. Впрочем, потом он снизошел и до Михайлы. – Ты, батюшка, иди, а энтого мы в поварне покормим. Пойдем, мил человек.

Аким, конечно же, был прав. Негоже Рюриковичу завтракать вместе с податным, пусть он и не крепостной, а то, что вчера вместе с ним водку пил, то не считается. Вчера парень его от смерти спас. Но Татищеву так понравился Михайло, что он приказал Акиму:

– На двоих накрывай.

Старый холоп скривился, но смолчал. Воля боярская, с кем хочет, с тем и кушать изволит. Хоть с князем, хоть с подлым человечком.

За скромным завтраком – постные пироги, пшенная каша на льняном масле да узвар – гость и хозяин молчали. Василий Никитич просто не знал, с чего начать, а Михайло, кажется, был приучен не болтать во время еды. Но, сложив ложки и возблагодарив Господа за насыщение, сотрапезники пристально посмотрели друг на друга.

– Ты, Михайло Васильич, где остановился-то? – поинтересовался Татищев, чтобы сказать что-нибудь.

– Так у нас на Варварке свое подворье есть. Верно, спохватились уже земляки-то мои, волнуются. Я ж еще вечером вернуться должен был. Дядька Терентий – старшой наш, ругаться будет. Стало быть, пора мне идти.

– Ну, подожди немножко. Уж коли волновались всю ночь, так немножко потерпят. А я с тобой Акима пошлю, чтобы дядька не ругался, – расскажет, что барина спасал.

– Акима твоего только за смертью посылать, – развеселился Михайло. – Он вчера чуть в штаны не наделал, когда тебя битого увидел. – Неожиданно парень посерьезнел и спросил прямо в лоб: – Тебя ведь убить хотели, верно?

– С чего ты так решил? Может, тати ночные были?

– Я, как тебя до дома притащил, обратно сбегал – там и бежать-то всего ничего – оружие ихнее собрал. Дубинки да кистени в сугроб кинул, а вот палку твою с дыркой да шпажку сломанную принес. А еще вот там что было. – Михайло вскочил и побежал вниз, в сени. Вернулся одним махом и, положив на стол пистолет с золотой насечкой, сообщил: – Не ходят разбойники ночные с пистолями. Им лишний шум ни к чему.

Василий Никитич не поленился, взял в руки оружие. Ну что тут скажешь? Пистолет дорогой. Еще одно подтверждение тому, что не будут разбойники с дорогими вещами ходить, пропьют… А вот и клеймо. Ба! Французская работа, мастер Ле Вареньи, Руан. Будь пистолет аглицкий, шведский али немецкий, то тут мог быть кто угодно. Теперь же отпали последние сомнения. Конечно, могло оружие попасть в Россию и окольными путями, но только во Франции жил (и долгонько!) один лишь Василий Лукич Долгоруков.

• Предыдущая
• 26/52
• Следующая