Черная часовня - Дуглас Кэрол Нельсон - Страница 19

– Полагаю, вы слышали о жестокости преступления? – спросила Ирен барона.

Тот важно кивнул и поинтересовался:

– Все действительно было так ужасно, как говорят?

– Возможно, еще хуже, но всего масштаба преступления мы не поймем, пока тела жертв не будут детально изучены в морге.

– Я бы никогда, – медленно начал Ротшильд, – не решился послать туда женщину, даже столь отважную, как вы, но…

Я всей душой была согласна с бароном, но Ирен отмахнулась от этих слов снисходительным жестом, спросив:

– С чего бы вы хотели начать?

– С мадемуазель американки. Была ли она соучастницей преступления?

– Она лишь случайный невинный свидетель. Будучи новенькой в заведении, она, по всей вероятности, по ошибке забрела в ту комнату.

– Несчастное дитя.

Я не была уверена, сожалеет барон о том, что Пинк стала свидетелем кровавой сцены, или же о том, что она вообще оказалась в подобном заведении. Таковы уж были Ротшильды: семейный бизнес и браки по расчету за много поколений подняли семью из крайней нищеты к неслыханному богатству. Как и всякий добрый христианин, я знала, что евреи распяли Спасителя, давшего имя нашей вере, но со времен первой встречи с бароном в поместье Ферьер я стала рассматривать эту библейскую историю скорее как исторический факт, чем как оскорбление христиан. Одно я могу сказать о Ротшильдах наверняка: никто не смог бы уличить их в распутстве.

Не отреагировав на сочувственное замечание барона, Ирен вдруг перестала мерить шагами комнату и остановилась прямо перед ним:

– Какой вопрос вы на самом деле хотите задать?

Барон ответил сразу же:

– Возможно ли, что убийство – дело рук лондонца, прозванного Джеком-потрошителем?

Ирен медленно кивнула:

– Такое допустимо. Хотя есть факты, противоречащие этой теории.

Не дослушав ее до конца, барон нервно запустил пальцы в редеющие волосы на висках, будто совершенно забыв о нашем присутствии.

– Очень плохо. Знаете ли вы о склонности жителей Лондона обвинять во всех своих несчастьях «иноземцев», под которыми неизменно подразумевают евреев?

Ирен, знакомая с обычаями Лондона куда хуже меня, ничего не ответила, а вот я не могла не кивнуть, соглашаясь. Этот жест не ускользнул от внимания хозяина дома.

– Вы тоже это заметили, мадемуазель Хаксли, не правда ли?

Я не могла признаться, что на самом деле не во всем с ним согласна, поэтому просто снова сдержанно кивнула. Ирен посмотрела на нас со смесью удивления и досады, но промолчала. Я всегда восхищалась ее умением обернуть себе на пользу даже самое невыгодное положение.

Молчание примадонны позволило барону снова заговорить о своих страхах.

– Очень плохо, – повторил он. – Недавние погромы в России. Обвинения в Лондоне прошлой осенью. А теперь скверна распространяется и на Париж… Я говорю не только о кошмарном убийстве, но и о мерзком злословии.

Пока он говорил, Ирен успела собраться с мыслями, поняв, что значили для барона события в Лондоне:

– Вы боитесь еврейских погромов?

– Обычно хватает пустяка, чтобы спровоцировать отдельные случаи насилия. А столь зверские убийства вполне могут привести к настоящей бойне.

– Пока что в Париже совершено только два убийства.

– Пока что. Но я был бы благодарен, если бы вы продолжили расследовать произошедшее.

– Если эти преступления как-то связаны с резней в Лондоне, то, боюсь, я в трудном положении. Мне очень мало известно о тех событиях, так как в то время я была в путешествии по отдаленным уголкам Европы.

Барон безапелляционно тряхнул головой:

– Моя семья в Англии пришлет вам курьером все газеты и полицейские отчеты, касающиеся лондонских убийств. В течение двух дней они будут у вас.

– По официальным каналам?

– По наиболее подходящим в данном случае каналам. Если вам нужна информация, стоит лишь попросить, и вы ее получите.

– А как насчет отчетов полиции здесь, в Париже?

Барон на секунду задумался, поглаживая бакенбарды:

– Тут потребуется более тонкий подход.

– Вы не доверяете французской полиции?

– Скорее наоборот: французская полиция не доверяет мне, как, впрочем, и любому другому Ротшильду. Уже многие десятилетия они собирают досье на всю нашу семью. А в последнее время отношение к нам лишь ухудшилось: сплетни, ложь, ненависть. Город кишит дешевыми газетенками и антисемитскими журналами. Ситуация в России была очень серьезной, и, боюсь, в Париже тоже назревают массовые погромы. Мы, евреи, слишком успешны. – В голосе барона впервые прорезалась обида.

– Прямо как тот случай в Милане, – криво усмехнулась Ирен, сунув руки в карманы сюртука, будто старалась нащупать револьвер, – когда я пела в «Ла Скала», и завистливая сопрано подсыпала толченого стекла мне в пудреницу.

– Не может быть! – воскликнул Ротшильд, возмущенный и потрясенный мелочной враждой оперных див.

– Чужой успех всегда вызывает неприязнь и подозрительность людей, не наделенных особыми талантами.

После этой фразы в комнате повисла тишина, которую я лично не собиралась нарушать.

– Успешные люди встречаются не только среди евреев, – наконец тихо проговорил барон. – И не одни лишь евреи попадают под подозрение.

– Вы совершенно правы. – Ирен повернулась в сторону массивных кресел, которые привлекли мое внимание в начале разговора. – Может быть, теперь его королевское высочество соизволит присоединиться к нашей беседе, вместо того чтобы просто подслушивать.

От правого кресла у камина донесся сдавленный смешок, который, впрочем, можно было бы принять за вежливое покашливание.

Затем с кресла медленно, подобно призраку из рассказов Шеридана Ле Фаню[40], поднялась неизвестная фигура.

Однако это оказался не призрак, а человек, назвать которого дородным было бы комплиментом. Я никогда не видела настолько толстых людей, разве что на иллюстрациях в газетах.

Не отрываясь, я смотрела, как размытая фигура приобретает знакомые черты: дружелюбный и в то же время высокомерный взгляд прикрытых тяжелыми веками, будто сонных глаз; аккуратно подстриженные усы и седеющая борода.

Только одна деталь оказалась мне незнакомой: голову принца Уэльского украшали огромные залысины. Внезапно меня как громом поразило осознание: я лицезрею принца не на публике, а в довольно интимной обстановке, как если бы он был моим другом или членом семьи. Также мне пришло на ум, что все его фотографии, которые я видела, были сделаны на улице, где на его высочестве всегда была шляпа, стильная морская фуражка либо спортивное кепи. Исходя из этого, я всегда считала его не только наследником престола, но и просто тщеславным человеком, хотя последнее вполне могло вытекать из первого.

Прищурив и без того полузакрытые глаза, принц уставился на Ирен:

– Вы выглядите, используя язык фотографов, как негатив Сары Бернар в ее светлом брючном костюме. Значит, вы – та самая мадам Нортон. Мы уже встречались, не так ли? Я не забываю красивых женщин, даже если они потом предстают передо мной в мужском сюртуке.

Ирен подошла к нему, протянув руку.

Принц Уэльский оказался первым человеком, которому она не посмела навязать свое американское рукопожатие. Он склонился к протянутой ему расслабленной руке, а примадонна присела в самом изысканном реверансе, который мне приходилось видеть, хоть исполнен он был фигурой в мужском костюме.

– Это случилось много лет назад, – сказала Ирен. – Как любезно со стороны вашего королевского высочества сохранить эти воспоминания.