Тарквиний Гордый - Шаховская Людмила Дмитриевна - Страница 23

• Предыдущая
• 23/41
• Следующая

– Но это беззаконие.

– Для Тарквиния Гордого законов на свете нет.

У Турна передернулись все мускулы лица; он долго молчал, только массивная, богатырская, волосатая рука его судорожно двигала пальцами, отбивая такт по столу, у которого он сидел.

– Разумеется, ты сам во всем виноват, – заговорил опять Бибакул, – я знаю, Брут предупреждал тебя; твои замыслы многим сделались известны в Риме.

Турн не дал ему продолжать. Вся его накопившаяся против Руфа и его креатуры, самоуправца-регента, злоба прорвалась в резких возгласах гнева, печали, укоризн.

– Мои замыслы! Какие мои замыслы? Вы все очумели с вашим Тарквинием! – закричал он. – Что ты, Квинт Бибакул, тянешь из меня заживо душу?! Неужели ты думаешь, что я исполню какой бы ни было совет, данный тобою, родственник Руфа?! Мне тошно говорить с тобой. Иди из моего дома! Слуги проводят тебя с фонарями до усадьбы фламина. Мне ты не собеседник... Доброй ночи!

– Я исполнил мой долг, – с флегматичным спокойствием железного духа отозвался римлянин, – я предупредил тебя, сделал все возможное для спасения доблестного Турна, потомка рутульских царей.

Бибакул произнес последние слова с оттенком иронии и утрированно-низко поклонился сидящему помещику, не намереваясь, однако, уходить из его дома.

Турн вздохнул, не зная чем выпроводить незваного гостя, но не желая больше употреблять грубость с ним.

– Я боюсь не за себя, – сказал он тоном холодной важности, – мне страшно за детей, жену, тестя. Что сделали вы с этим уважаемым человеком? Брут сказал, что он умирает.

– Эмилий Скавр жестоко простудился на войне и напился какой-то болотной воды... При чем тут фламин? Право, не знаю. Известно, что молва всегда украшает смерть выдающихся особ цветами своей фантазии... Как мог кто бы ни было отравить или ранить человека под охраной царя?! Опасность не в Этрурии, а здесь, доблестный Турн; беги, если имеешь при доме тайный, подземный ход, а если нет – запрись.

– Вам, может статься, хочется, чтобы я сопротивлялся открытой силой?

– Чего хочется Руфу, Клуилию и всем их креатурам, не знаю. Во мне заговорили лучшие чувства к тебе, но... чу!.. Турн!.. Поздно!.. Они идут сюда. Тарквиний приехал. Слышишь? Вдали где-то шум, крики, ругань с твоею прислугой.

Вскочив с кресла, Турн расслышал, о чем говорил незваный гость, а также и громкий голос, гудящий наподобие военной трубы, заглушая весь остальной говор. Турн узнал голос Тарквиния.

– Первого, кто сунется сопротивляться, рубите прямо по голове! – говорил регент за воротами усадьбы. – Пощады никому!.. Смерть всем без исключения. Разорю до тла все логовище врага моего.

Из двери другой комнаты высунулась ухмыляющаяся рожица Тита-лодочника, который, сколько ни старался, никак не мог придать ей серьезного выражения.

Ловкач махал руками, манил, кивал, моргал на все лады.

– Господин!.. Господин!.. Два словечка!..

Турну не пришла в голову догадка, что это сообщник Бибакула.

– Чего тебе? – отозвался он еще сердитее на смелость поселянина.

– Регент грозит выломать ворота, если не отворят добровольно, а я посоветовал Грецину запереть их до приказа твоей милости... их уже ломают... что повелишь?

Со двора доносился усилившийся стук.

– Что я могу повелеть? Кто же может отсидеться, когда там врагов по десятку на каждого из здешних? Остается умереть с честью, дорого продав свою жизнь беззаконнику.

Турн потянулся к одному из мечей, висевших на стенах комнаты, но Бибакул остановил его, говоря:

– Еще не все потеряно; ты можешь бежать.

– Бежать, – повторил Турн в раздумье, – некуда, Квинт Бибакул.

– Беги через сад; я знаю, что у регента с собою не может быть так много людей, сколько требуется для полного окружения твой усадьбы.

– Ворота взломаны, разрушаются! Ах, разбой, беззаконие! – воскликнул Турн, взглянув в окно. – Мне осталось только предъявить свидетелям вот эту хартию царя Сервия.

От торопливо натянул на себя сенаторский латиклав, снятую им по возвращении домой из Ариция белую суконную одежду с широкой красной полосой впереди, и достал нужный ему документ из ящика стола.

– Я кое-что могу посоветовать, господин, – вкрадчиво таинственным шепотом произнес Тит, – я могу спрятать тебя в одно верное местечко.

– Куда? – Спросил Турн в недоумении.

– Они уже идут по двору! – закричал Бибакул у окна. – Спасайся, Турн, пока еще можно!..

– К убитому Балвентию в свинарню часто ездил ночевать его сын, – продолжал Ловкач.

– Знаю... ну!..

– Он возил ему краденое у его господ вино, платье и др. вещи, а от Балвентия получал для продажи на римском рынке краденые у твоей милости окорока, колбасы, сосиски; они устроили в свинарне для этого ямку; новый сторож не подозревает ее существования, но я знаю, где она. Я помогу тебе туда спуститься; там тебя регент не станет искать.

Турн торопливо выпрыгнул в окно вслед за лодочником, прошел сад до пролома развалившейся стены, вылез в обмелевшую грязь кончающегося паводка, и пошел по знакомым местам топи, не боясь провалиться в нее.

Скоро они пришли к свиной закуте, почва которой представляла сплошную лужу грязи. Собаки знали Тита, давно прикормившего их, и ласкались к нему без малейшего лая; напоенный им допьяна еще с вечера сторож спал мертвым сном в своем шалаше, устроенном поодаль от закуты, на сухом возвышении из камней.

Тит обшарил стену, снял висевшую на гвозде глиняную лампу, высек огня, зажег, и протянул ее Турну, говоря:

– Вот, тут Балвентий с сыном устроили погреб; возьми, господин, эту лампу и спустись туда.

Он поднял деревянное творило и указал вглубь, куда не замедлила политься струя грязи сверху.

– Ты здесь будешь в безопасности.

– Какой отвратительный воздух! – заворчал Турн, слезая.

– О, господин! Спеши! Тебя там хватились, ищут.

– Но я боюсь тут задохнуться.

– Ты можешь оставить щель; не опускай творило; я подложу толстую палку на его край.

Проклиная Тарквиния, Турн сошел в глубь. Лодочник опустил над ним творило, оставив щель для воздуха, и спокойно сел на порог закуты, то расплетая, то заплетая концы своего пояса, и улыбаясь улыбкой коварной ехидны, думал:

– Самый умный человек делает ему самому непонятную глупость, нелепость, если хитрец удачно собьет его с толка, не давши вдуматься в то, что такое ему предлагают. Если бы он меня не послушал, убежал в деревню, и там попал бы в ловушку, потому что Руф рассорил с ним мужиков, чтобы некому было его защищать от Тарквиния.

Лампа, с которою Турн благополучно сошел по скользким, сырым ступеням деревянной лесенки, была так устроена, благодаря ее высокой ручке и загнутому устью для фитиля, что она освещала только нижние места подземелья, оставляя стены в потемках. Не зная, как с нею обращаться, Турн остановился на последней ступеньке, опасаясь завязнуть в грязи, и сел, прислушиваясь ко всем звукам, доносившимся сверху.

Сначала раздавалось только хрюканье и сопенье множества спящих свиней, чмоканье поросят, ворчанье собак. Все это было до такой степени неинтересно, что внимание спрятанного скоро отвлеклось на другое: Турн, как помещик очень богатый, не вмешивался во все мелочи своего хозяйства, предоставив их на полную волю управляющего. Он стал теперь сердиться на Грецина, что тот допустил в его владениях устройство склада краденых вещей, и принялся осматривать яму, вертя лампу во все стороны, пока ему не удалось направить ее свет в такое место, где что-то блестело.

Он встал со ступеньки и начал осторожно красться, согнувшись под низким потолком, размышляя:

– Какая дрянная яма! Лучше ли я сделал, что засел в нее? Коварный Ловкач сбил меня с толка; я его послушался, потому что мне хотелось отвязаться от болтовни льстивого Бибакула. Лучше бы мне уйти в лес или в деревню; я добыл бы лошадь, чтобы ускакать к войску или хоть в Ариций. Не все в Лациуме на стороне Тарквиния и Руфа. Конечно, проклятье от фламина-диалиса получить ужасно, но у меня защитники нашлись бы... не посмотрели бы на все громы Юпитера, если бы Руф стал грозить ими.

• Предыдущая
• 23/41
• Следующая