Жан Кавалье - Сю Эжен Мари Жозеф - Страница 41
- Предыдущая
- 41/106
- Следующая
– Любезнейший капитан, я прекрасно понял, хотя нет более невинного средства, как то, которое я хотел вам предложить.
Капитан собирался резко возразить сержанту, как вдруг со двора послышался страшный шум. Пуль бросился туда и увидел бригадира Ляроза, окруженного микелетами. Он слезал с коня и был бледен, весь в крови и в пыли. Беспорядок его одежды, почерневшее ружье, которое было прикреплено кое-как к седельной луке, – все указывало, что между мятежниками и драгунами произошло столкновение. Бригадир казался озабоченным и раздраженным.
– Не тесните же меня так! – крикнул он, грубо отталкивая партизан, которые с любопытством окружали его и забрасывали вопросами. – Ничего не получите от меня, кроме хорошего тумака. Если сейчас не отпустите меня к его преосвященству...
Капитан Пуль, протиснувшись сквозь толпу микелетов, спросил бригадира, с какими он прибыл известиями?
– Я сообщу обо всем его преосвященству, – резко ответил Ляроз. – Если вы хотите что-нибудь узнать, капитан, следуйте за мной.
– А ты не знаешь, с кем говоришь? – крикнул неистово Пуль, оскорбленный непочтительностью бригадира.
– Но я еще лучше знаю, к кому я должен обратиться, выполняя приказания моего начальника, – ответил драгун и направился к келье, где поместился аббат дю Шель.
Пуль, несмотря на свой гнев, чувствовал, что ему ничего не добиться от такого упрямца, как Ляроз: он отправился вслед за ним. Когда бригадир вошел в сопровождении партизана к аббату, тот занимался, вместе с капуцином, своим секретарем.
– Ваше преосвященство! – воскликнул Ляроз. – Мой начальник, маркиз де Флорак, или убит, или взят в плен. Поручик-то убит наверно. От нашего отряда не осталось и двадцати человек. Пожалуй, не пройдет и часа, как фанатики нападут здесь на вас.
– Наконец-то они показываются! – с дикой радостью воскликнул Пуль.
– Да, да! И вы, чего доброго, столкнетесь с ними слишком рано, – продолжал бригадир, по-видимому все еще под впечатлением сильного страха.
Несмотря на свое обычное бесстрастие, аббат, казалось, был поражен этим известием.
– Что вы говорите? Объяснитесь, – обратился он к драгуну.
– Как вашему преосвященству небезызвестно, я по приказанию моего капитана, отправился в Монпелье с его и вашими письмами, предназначенными для маршала Монревеля.
– И что же? – со страхом спросил аббат.
– На пути я не подвергся никаким скверным приключениями, кроме встречи с одной хорошенькой женщиной, которая расспрашивала у меня о нашем капитане и угостила меня винцом и пирогом...
– Но письма, письма! – воскликнул аббат, прерывая Ляроза.
– Справедливо, ваше преосвященство: вино выпито, нечего и вспоминать о нем. Приезжаю в Монпелье, вручаю письма г-ну де Бавилю. Г-н де Бавиль отсылает меня в буфет выпить и прохладиться, заметив, что на следующее утро я отправлюсь обратно в сопровождении двух отрядов стрелков Кальвисонского полка. Их посылали к вам для подкрепления, ваше преосвященство. Я должен был служить им проводником.
– Ну что же сталось с этими отрядами? – спросил первосвященник.
– Что сталось? Три четверти из них убиты, а остальные разбежались кто направо, кто налево, и в одиночку, наверно, будут передушены фанатиками.
– Значит, мятежники напали на вас? Значит, они владели большими силами!
– Э! – презрительно воскликнул Пуль. – Будь их десять или двадцать тысяч, они все-таки останутся лишь двадцатью тысячами крестьян или пастухов. Хотелось бы мне, черт возьми, посмотреть, как они разбегутся, едва завидев вдали плащи моих партизан!
Ляроз уже собирался смело оборвать заносчивого партизана, но аббат снова обратился к нему:
– Где они на вас напали?
– В пяти милях отсюда, по дороге в Ним, в местности, прозванной проходом Сент-Андрэ-д'Ансиз. После мы соединились с нашим капитаном, маркизом де Флораком, шедшим со своим отрядом нам навстречу. Выйдя отсюда сегодня утром, он порядочно покружил по местности, освещая пожарами окрестность, прежде чем настиг нас.
– Действительно, он вышел сегодня отсюда с восходом солнца – сказал аббат.
– После часового отдыха мы продолжали наш путь к Зеленогорскому Мосту, все еще углубляясь в ущелье. Сделав две мили и приближаясь уже к выходу, мы вдруг увидели, как от поставленного нами конного караула отделился всадник, который донес маркизу, что при выходе из ущелья на опушке леса виднеется большое сборище безоружных людей. Мой капитан приказывает остановиться, а меня посылает за сведениями... Я нахожу там сотню крестьян и горцев с непокрытыми головами, внимательно слушающих проповедь человека, одетого во все черное.
– Какое нахальство! Среди бела дня, почти под носом у войска! – воскликнул аббат.
– Ваше преосвященство! Нахальство еще не тут, а дальше. Вот увидите. Возвращаюсь я галопом к маркизу и доношу, что там идет проповедь. «Захвати с собой десяток всадников, сделай залп в этих негодяев и рассей их, – приказал мне капитан. – Если будут упорствовать, раздави их под копытами лошадей, но стреляйте только в крайнем случае: это кровопролитие мне противно». Я забираю с собой десять человек и приближаюсь. Проповедь идет своим чередом. «Именем короля, улепетывайте отсюда, канальи! – крикнул я этим людям. – Иначе вы познакомитесь с натиском наших лошадей».
– Идите своей дорогой, брат мой, и оставьте детей Господних в мире вымаливать его милосердие ко всем страданиям, которые они переносят, – ответил мне проповедник.
– Как! Чтобы я пошел своей дорогой, собачий изувер! – крикнул я, наступая на него, чтобы схватить его за шиворот. – Я пойду своей дорогой, но прежде привяжу тебя к хвосту моей лошади: тогда и ты последуешь за мной. И я хватаю его. «Братья мои, – крикнул он тогда, – на колени и затяните псалом освобождения сынов Израиля!» И горланы и пискуны (там были женщины и даже дети) заорали во все горло проклятый псалом да таким напевом, что хоть святых уноси.
– Выведенный из терпения этим гамом, маркиз отделяется от своих и скачет к нам в сопровождении нескольких всадников. Ударами ружейных прикладов хочет он заставить певцов умолкнуть. Но куда! Ничто не действует. Они слепы и глухи, раз дело касается религии. Сколько их ни бей, они все продолжают петь. Только с каждым ударом они пели все громче, так что можно было оглохнуть. По окончании псалма проповедник, которого уже связывали двое из моих кавалеристов, обратился к маркизу со словами: «Именем Бога живого протестую против насилия, которому меня подвергают ваши солдаты. Мы никому не делаем вреда, мы поклоняемся Господу, как поклонялись наши предки. Не трогайте нас!» – «Да, да, мы никому не причиняем зла! Не трогайте нас!» – повторили псалмопевцы. – Во имя короля, расходитесь сейчас же, не то прикажу стрелять по вас, с чего мне и следовало начать, – ответил мой капитан. – Но верите ли, ваше преосвященство, проповедник, которого я собирался привязать к хвосту моей лошади, принялся говорить маркизу: «В последний раз умоляю вас, ради Бога, уходите вместе со своими войсками и дайте нам спокойно помолиться».
– Согласитесь, уж очень забавно становится, когда воры пытаются тащить в кутузку жандармов. Вот почему капитан, желая стрелять в упор, приказывает отступить и дать залп на расстоянии тридцати шагов.
– Вот как? Он, в конце концов, решился-таки на это! И за то спасибо, – насмешливо произнес Пуль. – Но он, конечно, отдал приказание стрелять в воздух?
– Но вдруг, ваше преосвященство, – продолжал Ляроз, слишком занятый своим рассказом, – мы услыхали страшное пение, доносившееся как будто из-под земли. Из лесу началась отчаянная пальба, захватившая нас сбоку: мы попали в засаду.
– Вооруженный мятеж! О, сколько крови прольется! – произнес аббат, вперив в небо свой мрачный взор.
– Надеюсь, пехота выстроилась в боевой порядок вне ущелья, чтобы прикрыть его? – воскликнул Пуль.
– К несчастью, нет, – ответил Ляроз. – С оружием в руках она осталась в ущелье. Кто мог предвидеть нападение? Вслед за пальбой изуверы, числом от двух до трех тысяч, как дьяволы, выскакивают из лесу, дают бешеный залп и отбрасывают нас к ущелью, а мы туда же оттеснили шедшую к нам на помощь пехоту и тем помешали ей открыть огонь. С целью нас доконать толпа этих разбойников показывается на вершине ущелья, и оттуда на нас сыплется целый дождь пуль и обломков скалы. Выход на проезжую дорогу, откуда мы могли прорваться вперед, защищала с остервением толпа фанатиков, во главе которых стоял олицетворенный дьявол по имени Жан Кавалье некогда скрывавшийся в Женеве.
- Предыдущая
- 41/106
- Следующая
