Красная ворона (СИ) - Созонова Александра Юрьевна - Страница 20
- Предыдущая
- 20/70
- Следующая
— Так даже лучше: маленький шрам на боку. След от клюва соперницы.
— Значит, ты теперь у нас художник? — глупо спросила я. — Не помню, чтобы ты рисовал в детстве. Или лепил.
— Нет, я творец. Это гораздо больше.
— А в чем разница?
Он пожал плечами.
— Поживешь — увидишь. Но не пора ли показать тебе дом?
— Давно пора!
— Лады. Только возьмем еще одного спутника за компанию.
Рин шагнул к холсту и, не касаясь, провел пальцами вдоль хищного клюва. Затем наклонился и подул в желтый глаз. Я точно знала, что за этим последует, хоть и видела подобное впервые.
Изображение стало обретать глубину и объем, становилось все более рельефным. Размытый и непрописанный фон уходил назад, а фигура все больше выпячивалась из рамы, пока не перекинулась через нее и не рухнула на ковер. Издав птичий клекот, творение поднялось на ноги, оказавшись выше и меня, и Анжелки, послужившей прототипом, и даже Рина. Гроздь жуков, зажатую в пальцах, существо отшвырнуло прочь, и насекомые принялись расползаться по полу, добавляя в рисунок ковра новые яркие пятнышки. Резко и незнакомо запахло — видимо, от страха жуки выделяли защитные ферменты.
— Получилось! — Брат, ликуя, затряс мне плечо. — Веришь ли, в полной мере вышло впервые! До этого они только шевелились, издавали какие-то звуки, но чтоб выйти из рамы — это в первый раз! Ну, не чудо ли?..
— Самое чудесное чудо! Поздравляю!
Я не сводила глаз с ожившего шедевра, стараясь, правда, держаться на безопасном расстоянии.
— А будь ты ребенком, взлетела бы сейчас к потолку от радости, — брат покосился на меня с сожалением.
— Я и так очень рада. Просто выражаю свои чувства по-другому. Катализатор! — вспомнила я. — Помнишь, ты говорил?..
Птице-женщина громко щелкнула клювом, и я отскочила в испуге.
— Кат-та-лизаторрр! — отчетливо проорала она скрипучим голосом. — Добр-ро по-ожаловать!
— Не бойся. Лучше познакомься — это птица Гаадри!
Он отвесил шутливый поклон своему творению. Творение ответило тем же.
— Птица Гаадри — это катализаторр! — передразнила она. — Катализаторр — это птица Гаадри!
— Ох, и голосок, — поморщился Рин. — Не учел совсем, каюсь, звуковую составляющую. А теперь, увы, поздно. Ну, что — на экскурсию? Зажмурься, поскольку нужно начинать со входа.
Он ухватил меня за руку. Я послушно зажмурилась — за что поплатилась тотчас, едва не расквасив нос на крутой лестнице. Гаадри шагала за нами, судя по громкому стуку за моей спиной (брат зачем-то скрестил женскую ступню с платформой босоножки).
Когда мне позволили открыть глаза, я ахнула. Бедный наш холл! До моего отъезда в Англию здесь было вполне уютно. Но от изысканной простоты, над которой трудился дорогой дизайнер, мало что осталось. На полу валялись звериные шкуры вперемешку с циновками. Стены были размалеваны синим и золотым, а поверх краски исписаны символами, пиктограммами и граффити. На длинных медных гвоздях висели маски — и африканские, деревянные, и венецианские, фарфоровые, и посмертные, гипсовые. Без масок и граффити осталась лишь одна стена — по ней летели черные слоны над безбрежным океаном на фоне заката с зеленым лучом.
— Ну, как тебе?
— Кошмар.
— Лестная оценка моих скромных способностей.
— А ведь он считает себя гением, и убедить его в обр-ратном нет никакой возможности!
Птичка явно была с характером. Ни следа почтения, не говоря уже о естественной благодарности твари своему творцу.
— Считаю. Больше того: уверен на все сто. Ты, между прочим, живое свидетельство моей гениальности! — Он звонко щелкнул Гаадри по клюву, отчего та недовольно крякнула, встопорщив пух на шее.
— Живое, живое. Надеюсь, мне не гр-розит участь чучела или начинки подушки!
— Зависит от степени твоей почтительности. Ну что, поехали дальше?..
Рин не пощадил ничего. В нашей просторной кухне под потолком болтались неодетые манекены с растопыренными конечностями и пыльными глазами. Столы и шкафчики украшали нарисованные черти, поджаривавшие на вертелах грешников и приготовлявшие из них разные прочие блюда. Потолок был черен, в отблесках адского пламени. Не то что готовить — просто находиться здесь было жутко.
В папином кабинете росли деревья, прямо из пола. Мебель Рин оставил, и могучая пальма вздымалась из центра дивана, а кресло обвивали плющ и дикий виноград. На люстре вниз головами росли фиалки и рододендроны. Эти перемены мне понравились: Рину удалось то косное, властное и внушительное, с чем всегда ассоциировался у меня кабинет отца (в который, впрочем, я заглядывала от силы пару раз), преобразить в живой кусочек лета. Уходить из зеленого оазиса не хотелось, но брат потянул меня дальше.
Мою комнату Рин не тронул, что порадовало: значит, надеялся, что я вернусь. Не совсем забыл, но иногда даже думал.
Бассейн он превратил в свою спальню. Посередине лазурной воды покачивался на цепях плот. Его покрывали спортивные кожаные маты, а узкая доска соединяла с бортиком — видимо, чтобы не мокнуть перед сном. На этом дизайн заканчивался. На вопрос о причине подобной скудости воображения Рин пожал плечами:
— Я здесь сплю, это мое личное пространство. Никого не вожу — ты и Гаадри исключение. Стоит ли позерствовать перед самим собой?
Но была и вторая спальня — в бывшем будуаре родителей. Большую часть пола занимал огромный круглый матрас. Здесь преобладали золотисто-коричневые тона, а стены украшали виды вечернего средневекового города, перемежаемые старинными тусклыми зеркалами в бронзовых рамах.
— Слушай, а зачем тебе два места для спанья?
— А он спит там, на воде. А здесь тр-рахается.
Гаадри присела на край пышного ложа и похлопала ладошкой рядом с собой — таким жестом призывают кошку присоединиться к посиделкам на диване.
— Интересно, ты это знаешь потому, что в тебе есть частица моего сознания, либо — бывала тут пару раз, будучи Анжелкой?
Вместо ответа ехидное творение защелкало клювом, как кастаньетами — что, видимо, должно было означать задорный смех.
В заключение экскурсии мы спустились в подвал. Он оказался заставленным множеством картин и рисунков. Все они были не менее странными, чем птица Гаадри.
— Это все тоже может ожить? — осторожно поинтересовалась я, разглядывая высокого богомола, одетого во фрак и безупречной белизны рубашку. В одной из лапок он держал бутылку абсента, коленом другой почесывал подбородок. Тщательно выписанные глаза имели человеческое выражение — грустное, рассеянное и мечтательное.
— Надеюсь. Некоторые почти оживали, я уже говорил. Но полностью удалось лишь сегодня. В честь твоего возвращения.
Я польщено разулыбалась. Доброе словечко брата в мой адрес — такая редкость!
— Можно будет еще попробовать. Только давай не такое… — я хотела сказать «жуткое», но, скосив глаза на Гаадри, заменила эпитет, — необычное.
— А обычного у меня не бывает — ты разве еще не поняла? Это не просто отдельные существа — птице-женщины или ученые медузы. За каждым — его мир, единственный, уникальный.
— Значит, ты не творец, а только медиум? Прозреваешь существо из каких-то параллельных миров и воплощаешь его на холсте — вот и все?
— Ровно наоборот. Создавая, творю вместе с ним и среду обитания — мир, планету. Творю мысленно, не воплощая на холсте. Как ты могла заметить, прорисовывать фон не люблю: скучно. Я не просто творец, сестренка, а творец в кубе или даже в шестой степени.
— Хвастун ты в шестой степени!
— Вовсе нет. Кстати, ты поначалу хотела определить мои работы как «жуткие». Но я не рисую жуткого, я не Босх и не Гойя. И не Йалдабаоф. Старый добрый Йалдабаоф — мой оппонент и соперник.
— Кто это? Что-то знакомое…
— Так звали гностики демиурга. Того, кто сотворил наш мир — столь неудачно и халтурно. Правда, он работал не один, а с командой. И кое-что у них получилось неплохо, надо признать.
— Осенние листья.
- Предыдущая
- 20/70
- Следующая