Портрет смерти (Посмертный портрет) - Робертс Нора - Страница 46

• Предыдущая
• 46/76
• Следующая

– Включая нас, – сказала Анджи, вошедшая в комнату с большим ящиком для аппаратуры.

Лиэнн негромко и чувственно рассмеялась.

– Чем мы можем вам помочь?

– Я хочу задать вам несколько вопросов.

– Давайте присядем. Вы узнали что-нибудь новое об бедняжке Рэйчел? Завтра состоятся похороны.

– Да, я знаю. Посмотрите на снимки. Вам знаком этот человек?

Лиэнн взяла фотографию Кенби, стоявшего перед Джульярдской школой.

– Нет. – Браунинг выпятила губы. – Нет, – повторила она. – Не думаю, что это один из моих студентов. Я бы запомнила его лицо. Потрясающее лицо.

– И замечательная фигура, – добавила Анджи, перегнувшись через спинку дивана. – Стройный, гибкий…

– Отличная фотография. Хорошо сделано. Тот же самый, верно? – спросила Лиэнн. – Тот же самый фотохудожник. Неужели этот красавец мертв?

– А что вы скажете про это? – Ева протянула ей снимок балетной труппы.

– А, танцовщик… Конечно. У него фигура танцовщика, верно? – Она негромко вздохнула. – Нет, я его не знаю. И никого из них. Но это снимал другой фотограф, не правда ли?

– Почему вы так думаете?

– Другой стиль, другая техника. Очень драматично. Великолепное использование тени. Конечно, в первом портрете тоже есть драматизм, но… Мне кажется, тот, кто снимал труппу, более опытен, лучше подготовлен и, наконец, более талантлив. Точнее, и то, и другое, и третье сразу. Могу предположить, что это работа Хастингса.

Заинтригованная Ева опустилась на диван.

– Вы можете определить автора по фотографии?

– Да, если у художника есть свой стиль. Конечно, способный студент или любитель могут его скопировать, используя цифровую технику и прочее. Но в первом снимке нет того, что я называю стилистическим подобострастием.

Она поставила две фотографии рядом и стала изучать их.

– Нет. У каждого из них свой стиль. Два художника, заинтересованные одной натурой, но видящие ее по-разному.

– Вы лично знакомы с Хастингсом?

– Да. Не слишком близко. Я сомневаюсь, что кто-нибудь может похвастаться близким знакомством с ним. Он слишком вспыльчивый. Но я часто использую его работы во время занятий. После долгих уговоров он позволил мне проводить семинары в его студии. Это продолжается уже несколько лет.

– Ей пришлось заплатить Хастингсу из собственного кармана, – промурлыкала Анджи, подбородок которой упирался в плечо Лиэнн. – Хастингс любит денежки.

– Это правда, – весело подтвердила Лиэнн. – Когда дело идет об искусстве, он бессребреник, но своей выгоды не упустит. Очень высоко ценит свой архив, свою платную работу и свое время.

У Евы тут же возникла идея.

– Кто-нибудь из ваших студентов работал у него помощником или натурщиком?

– О да, – хмыкнула Лиэнн. – И большинство возвращались с целым грузовиком жалоб. Он грубый, нетерпеливый, жестокий, невозможный человек. Но даю вам честное слово, они многому у него научились.

– Мне нужны фамилии.

– О боже, лейтенант! Я посылала к Хастингсу студентов больше пяти лет.

– Мне нужны фамилии, – повторила Ева. – Все, которые вы можете вспомнить, и все, которые включены в списки… А что вы скажете об этом? – Она протянула Браунинг посмертный портрет.

– Ох… – Лиэнн вцепилась в руку Анджи. – Ужасно. И великолепно. Он совершенствуется.

– Почему вы так говорите?

– Танцы мертвых. Вот как это называется. Использование света и тени. Черно-белый портрет, динамичная поза. Он мог бы поработать над лицом… да, тут есть что улучшать – но в целом все прекрасно. И страшно.

– Бо?льшая часть вашей книги посвящена искусству черно-белой фотографии.

Удивленная Лиэнн подняла взгляд.

– Вы читали мою книгу?

– Просматривала. Там много говорится о свете – его использовании, фильтрах, размещении осветительных приборов и так далее. И о его отсутствии.

– Без света нет изображения, а его нюансы определяют нюансы образа. То, как художник использует и видит свет, становится, возможно, главным в определении его стиля… Подождите минутку!

Она встала и вышла из комнаты.

– Вы подозреваете ее? – Анджи выпрямилась и посмотрела Еве в глаза. – Как вы можете? Лиэнн и мухи не обидит, не то что ребенка. Она не способна на зло.

– Я только задаю вопросы. Это моя работа.

Анджи кивнула, обошла диван и села напротив Евы.

– Эта работа дается вам нелегко. Когда вы смотрите на мертвых, у вас в глазах стоит жалость. – Она перевернула портрет Кенби. – Незачем на него смотреть. Вы его и так не забудете.

– Он больше не нуждается в моей жалости.

– Думаю, да. – Тут в комнату вошла Лиэнн, державшая в руках небольшой ящичек.

– Да это камера-обскура! – выпалила Пибоди и тут же покраснела. – У моего дяди была такая. Когда я была подростком, он показывал мне, как ею пользоваться.

– Это очень старая техника. – Лиэнн поставила ящичек на стол, затем навела на Еву отверстие и сняла с него крышку. – Самодельный ящик с фотобумагой внутри. Свет поступает снаружи через отверстие, линза фокусирует луч и создает изображение. Пожалуйста, посидите неподвижно, – сказала она Еве.

– Этот ящик создаст мой портрет?

– Да. Понимаете, свет совершает здесь маленькое чудо. Я прошу каждого из моих студентов сделать такую камеру-обскуру и поэкспериментировать с ней. Тот, кто не понимает этого чуда, может неплохо фотографировать, но никогда не создаст произведение искусства. Знаете, техника и технология – это вовсе не главное. Не все зависит от аппаратуры и умения ею пользоваться. Основа образа – свет и то, что он видит. То, что мы видим благодаря ему.

– То, что мы берем у натуры? – спросила Ева, внимательно наблюдая за Лиэнн. – Что всасываем из нее?

– Возможно. Некоторые первобытные народы боялись, что камера, воспроизводящая их изображение, крадет у человека душу; другие верили, что она дарит им бессмертие. Мы унаследовали и то и другое, объединив два верования. С одной стороны, мы увековечиваем модель, с другой – крадем моменты времени и присваиваем их. Иными словами, каждый раз что-то отнимаем у натуры. Этот миг, это настроение, этот свет. Они никогда не будут такими же. Даже секунду спустя. Уйдут и навсегда сохранятся благодаря фотографии. В этом и заключается чудо.

– В фотографиях мертвых нет ни мысли, ни настроения, ни света.

– Нет, есть. Мысль, настроение и свет художника. В большинстве случаев смерть очищает человека. Отметает все лишнее и оставляет главное… А теперь посмотрим, что у нас получилось.

Она закрыла отверстие крышкой и вынула лист бумаги с изображением Евы, напоминавшим бледный набросок карандашом.

– Свет вырезает образ, выжигает на бумаге и сохраняет его. Свет, – сказала она, протянув листок Еве, – это инструмент, магия и душа одновременно.

– Интересный она человек, – сказала Пибоди. – Держу пари, что она потрясающий учитель.

– А поскольку она умеет манипулировать изображениями, то могла подделать показания видеокамер, подкрутив счетчик времени. Следовательно, ее алиби может оказаться фикцией. Во всяком случае, такая возможность существует. Придумай мотив.

– Ну, я не…

– Не обращай внимания на то, что она тебе нравится. – Ева выехала на улицу. – Зачем ей было выбирать, преследовать и убивать двух красивых юных студентов?

– Искусство. Все дело в искусстве.

– Конкретнее, Пибоди.

– О\'кей. – Пибоди захотелось снять фуражку и почесать в затылке, но она сдержалась. – Управлять натурой? Управлять искусством, чтобы творить?

– Это первый уровень, – согласилась Ева. – Управление, творчество и в результате признание. Внимание, слава… Возьмем нашу профессоршу. Она учит студентов, отдает им свои знания, умения, опыт, а они берут это и становятся тем, кем она сама стать не смогла. Она написала пару книг, опубликовала несколько фотографий, но художником ее не считают, верно? Ее считают всего лишь учителем.

– Это очень уважаемая, но часто недооцениваемая профессия. Вот вы, например, хороший учитель.

– Я никого ничему не учу. Может быть, готовлю. Но это совсем другое дело.

• Предыдущая
• 46/76
• Следующая