Василий Шульгин - Рыбас Святослав Юрьевич - Страница 41

• Предыдущая
• 41/153
• Следующая

Правда, надо признать, что Германия в преддверии «нефтяного века» предложила России создать европейский энергетический союз «в противовес американскому Стандарт-Ойл», о чем император Вильгельм говорил с Коковцовым еще летом 1907 года^[137].

Однако российский союз с Францией уже диктовал иную стратегию.

Начинался новый технологический уклад мировой цивилизации, эпоха углеводородов и борьбы за энергетическую безопасность и пути доставки нефти. Век угля и пара, в котором еще пребывала Россия, заканчивался. Символом нового времени стал автомобиль, а будущий президент Соединенных Штатов армейский капитан Дуайт Эйзенхауэр возглавил автомобильный пробег через всю Америку, пропагандируя новый вид транспорта. Экономику уже во многом начинали определять третий технологический уклад (электротехническое и тяжелое машиностроение, производство и прокат стали, линии электропередач, неорганическая химия) и его «наследник», четвертый (автомобилестроение, тракторостроение, цветная металлургия, органическая химия, производство и переработка нефти). Все это уже присутствовало в России в достаточных объемах и, как писал академик Сергей Глазьев, отставание «…не носило воспроизводящего характера и быстро преодолевалось в результате опережающего расширения производств третьего и становления базисных технологий четвертого технологических укладов»^[138].

В 1914 году официальный Петербург был крайне раздражен увеличением со стороны Германии таможенных тарифов, что наносило по российскому бюджету сильный удар. Николай II говорил: «Главное — уничтожение германского кошмара… в котором Германия держит нас уже более сорока лет. Нужно отнять у германского народа всякую возможность реванша»^[139].

Проблемы государственного бюджета — вот что было важнейшим вопросом для Петербурга. А бюджет, как мы знаем, держался на зерновом экспорте.

Академик М. Н. Покровский по этому поводу писал: «В известном, неоднократно цитировавшемся разговоре с английским послом Бьюкененом в апреле 1914 года Николай сказал ему, что если „Турция опять закроет проливы, он, Николай, ‘прибегнет’ к ‘силе’, чтобы очистить дорогу русскому хлебу“. Ибо в основе всей вышеприведенной статистики лежал тот факт, что благодаря ряду войн, начавшихся с 1911 года (итало-турецкая, балканская, турецко-греческая и т. д.), знаменитые „проливы“ — Босфор и Дарданеллы большую часть времени были закрыты для плавания… Убытки от закрытия Дарданелл русское министерство финансов исчисляло в 30 млн. руб. в месяц. „Свобода морского торгового пути из Черного моря в Средиземное и обратно является необходимым условием правильной экономической жизни России и дальнейшего развития ее благосостояния“, — говорит секретная записка министерства иностранных дел о захвате проливов, составленная осенью 1914 года»^[140].

Разумеется, острые бюджетные проблемы периферийного участника мирового экономического процесса, каким была Россия, не могли вызвать всеобъемлющей войны. Для начала войны потребовалось кое-что повесомее.

Например, в 1913 году значительно вырос (удвоился) германский экспорт в Англию, а английский в Германию соответственно упал. Ввоз германской машиностроительной продукции во Францию с 1906 по 1912 год вырос более чем в 2,5 раза. Иронию М. Н. Покровского по этому поводу вполне можно понять: «Жорес, быть может, и сам не подозревал, какой глубокой экономической истиной был его афоризм, гласивший, что французское немцеедство есть „ненависть мелкого лавочника к большому магазину“».

Та же ситуация была и в Сербии, самом близком российском союзнике, где внутренний рынок, в том числе размещение военных заказов, практически контролировала Франция, сильно потеснившая Австро-Венгрию, но затем лидирующее положение перешло к Германии, удесятерившей со времени Берлинского конгресса свой экспорт.

Рост германской экономики и ущемление экономических интересов России, Франции и Англии были налицо. А тут поспело еще одно событие мирового масштаба, которое создавала Германия, — строительство Багдадской железной дороги от Гамбурга и берегов Босфора в направлении Персидского залива и Индии.

Проект этого «железного клинка» не мог не изменить картину мира. Немцы планировали наступление в южном направлении к Персидскому заливу и в восточном — на Персию и Индию. Багдадская дорога должна была выйти к Кувейту, чуть ли не единственному удобному порту в Персидском заливе, находившемуся во владениях Турции. Немцы убедили султана направить в Кувейт воинское подразделение, однако там вдруг появился английский крейсер, пресек высадку турок, и вскоре местность была объявлена территорией, находящейся под британским протекторатом.

Обратим внимание еще на один новый маршрут будущей войны — Кильский канал, соединивший Балтийское море с Северным. В 1911 году британский адмирал Дж. Фишер (это он был инициатором перевода кораблей на нефтяное топливо) предположил, что война будет развязана Германией после завершения работ по его строительству. 24 июля 1914 года был произведен пробный проход линкора по каналу, а 1 августа началась Первая мировая.

Разумеется, в 1925 году, находясь вдали от России, наш герой мог переигрывать историю и так и этак. А что случилось, если бы действительно Россия воздержалась от войны, как это было после Боснийского кризиса 1909 года? Удалось бы тогда избежать заговора элиты и государственной катастрофы?

Никто не ответит на этот вопрос.

Подобная проблема стояла перед советским руководством в 1938 году. После отказа Франции защищать Чехословакию и заключения Мюнхенского соглашения Москва остановила военные приготовления, не заступившись за чехословаков. Сталин понял, что в случае войны с Германией СССР останется без союзников и будет разгромлен.

В 1992 году, после распада СССР, ослабленная Россия тоже не вмешалась в войну НАТО с Югославией, ограничившись слабыми демонстрациями.

Но мучительный вопрос Шульгина остается. Он не раз возвращался к нему, искал ответ, обвинял себя…

Если попытаться реконструировать тогдашние размышления нашего героя, то они могли быть примерно такими.

После разгрома крестоносцами Константинополя в 1204 году проливы Босфор и Дарданеллы и с ними восточный торговый путь был для Руси закрыт. Потом было потрачено много сил, чтобы вырваться из тупика…

Вопрос Шульгина из 1925 года об уступках немцам — это вопрос об адекватности режима.

Наша реконструкция ни к чему не приведет, если не вспомним величественную и страшную задачу, стоявшую перед Российской империей, — задачу создания инфраструктурной связности. Накануне войны страна вплотную подошла к ее пониманию.

Такой внимательный наблюдатель, как маркиз А. де Кюстин, в своей книге о России приводит формулу императора Николая I об особенностях российского управления: «Расстояния — наше проклятие»^[141].

Эта мысль связывает все проблемы: бедная экономика, огромные пространства, слабая связь Центра с регионами, постоянная борьба с неблагоприятным климатом, сверхнапряжение населения.

Вот тут аналогия с Московией кое-что объясняет.

С одной стороны, Московия расширяется, отвоевывает важнейшую волжскую коммуникацию с Казанью и Астраханью, торговые люди и малоземельное дворянство во главе с царем Иваном Грозным пытаются решить геополитическую задачу на Балтике, а с другой — хозяева неделимых латифундий, бояре-вотчинники, многие из которых — равные царю Рюриковичи, не заинтересованы в преодолении их хозяйственной изолированности. Таким образом, создание единого внутреннего рынка наталкивается на мощную феодальную преграду, преодолеть которую можно только чрезвычайными мерами. И что же должна была делать коронная власть?

• Предыдущая
• 41/153
• Следующая