Сэндвич с пеплом и фазаном - Брэдли Алан - Страница 3
- Предыдущая
- 3/61
- Следующая
«И там я ее нашел, – скажет он надтреснутым дрожащим голосом, – она стояла на самом носу корабля, а волны перехлестывали через ее голову».
Он не произнес ни слова, пока мы не спустились под палубу. По качающемуся коридору мы побрели в каюту Рейнсмитов, словно заводные игрушки. Он явно забыл, что велел мне переодеться в сухое. Или решил привести меня к своей жене в мокром виде.
– Прислушайся ко мне, – прошептал он мне заговорщицки, словно мы старые друзья, – не выводи ее.
Он постучался в дверь перед тем, как открыть ее, и жестом велел мне входить первой.
Дорси Рейнсмит посмотрела на меня с таким видом, будто ей сунули в лицо кобру.
– Взгляни на себя! – сказала она. – Ты только взгляни на себя!
Это приказ, который часто отдают девочкам моего возраста, совершенно не думая, как его на самом деле сложно выполнить.
Я слегка скосила глаза, но если она это заметила, то не подала виду.
– Где ты была? – требовательно спросила она.
– На палубе, – ответила я.
– Зачем?
– Свежий воздух.
– Ты могла упасть за борт. Тебе это не приходило в голову?
– Нет, – честно ответила я. Еще меня могло зашибить ведром или на меня мог спикировать альбатрос, но этого я не сказала.
Что в этой женщине так действует мне на нервы? Как правило, я очень терпима, но в Дорси Рейнсмит есть что-то такое, что меня крайне раздражает.
Я думаю, дело в том, как она ведет себя со своим мужем, считая его пустым местом.
Есть слово, которое моя сестрица Даффи употребляет, когда хочет быть особенно язвительной: «подобострастный». Оно наилучшим образом характеризует поведение Райерсона Рейнсмита в присутствии его жены: заискивающее и раболепствующее до тошноты.
Я взглянула на него, стоящего в дверях каюты и явно опасающегося войти внутрь. Он приволок меня, как кот приносит дохлую птицу своему хозяину. Он ждет, что его погладят по голове – или дадут сметаны.
Но ничего такого ему не досталось.
– Что с тобой делать? – вздохнула Дорси, как будто отягощенная ответственностью за всю Британскую империю.
Я сделала то, чего от меня ожидали: пожала плечами.
– Доктор Рейнсмит в расстройстве из-за тебя, – продолжила она, как будто его самого не было в каюте. – А доктор Рейнсмит терпеть не может расстраиваться.
Доктор Рейнсмит? Он же представился мистером. В качестве председателя общества попечителей женской академии мисс Бодикот он может быть доктором педагогики или теологии. Что ж, в любом случае я не собираюсь обращаться к нему ни с какими пышными титулами.
– Отправляйся в свою комнату и переоденься. И сиди там, пока за тобой не пошлют.
Отправляйся в свою комнату. Классический ответ человека, который не может придумать ничего нового.
Шах и мат! Аллилуйя! Гейм, сет и матч!
Я выиграла.
На следующее утро я стояла у перил на носу в правой части, размахивала шапкой и распевала «Жизнь на океанской волне», чтобы приободриться, и тут краем глаза увидела Райерсона Рейнсмита. Заметив меня, он отскочил и скрылся.
И это задало тон всему нашему путешествию.
Через пару дней, когда мы приблизились к заливу Галифакс, Дорси велела мне высморкать нос. Так я впервые увидела Новый Свет.
Мы сошли с корабля в Квебеке. Канадский таможенник в черном костюме и фуражке поинтересовался целью моего визита.
– Исправительная колония, – объявила я.
Он поднял брови, сочувственно кивнул Рейнсмитам и поставил печать в мой паспорт.
Только теперь – в этот самый миг – я осознала, насколько далеко я от дома. Одна в чужой стране.
Непостижимо, но я расплакалась.
– Ну хватит, хватит. – Райерсон Рейнсмит смотрел не столько на меня, сколько на таможенника. Это прозвучало как «хваа-атит, хваа-атит», и, несмотря на слезы, я обратила внимание, что чем дальше на запад мы путешествовали, тем заметнее становился его фальшивый британский акцент.
– Английская малышка скучает по дому, – произнес таможенник, опускаясь на колени и промакивая мои слезы огромным белым носовым платком.
Не надо быть великим детективом, чтобы догадаться: он уже проверил наши паспорта и знал, что я не их ребенок.
Что же ему надо в таком случае? Он так близко рассматривает меня, чтобы убедиться, что я не везу контрабанду?
Секунду я обдумывала идею изобразить обморок, а потом попросить бодрящий глоток джина «Гордон», шесть бутылок которого были припрятаны под фальшивым дном пароходного кофра Райерсона.
Не спрашивайте, откуда я узнала. В моей жизни есть пара вещей, которыми я не особенно горжусь.
– Выше нос! – сказал таможенник, подняв мой подбородок согнутым пальцем и заглядывая мне в глаза. Он улыбнулся Рейнсмитам. – У меня дома такая же.
Почему-то я засомневалась в этом, но выдавила слабую улыбку.
Что за бессмысленная реплика! Даже если у него дома сотня дочерей рыдают в сто шелковых платочков, мне какое дело? Какое это имеет значение?
Одна из тех вещей, которые вгоняют меня в ужас при мысли о взрослой жизни, – то, что рано или поздно ты поддаешься сентиментальности в ущерб простой логике. Фальшивые чувства препятствуют действиям, как густой мед склеивает крошечные детали часового механизма.
Я наблюдаю это раз за разом в знакомых мне взрослых. Когда больше ничто не помогает, старый добрый плач гарантированно сбивает их с толку. Это не просто инстинкт – нет, это что-то большее. Это как-то связано с маслянистыми химическими веществами, выделяемыми плачущим человеком: с каким-то суперчувствительным органом в носу, определяющим изменение гормонов и уровня белка по трогательному плачу – и особенно он развит у взрослых женщин.
Я подумывала о написании исследования на эту захватывающую тему: «Слезы и мензурка», но была вынуждена отложить эту идею, когда меня без церемоний выставили из родного дома. Одной мысли о том, что я лишилась великолепной химической лаборатории дядюшки Тарквина с ее сверкающими пробирками, милым старым микроскопом Ляйтца, рядами бутылочек с химикалиями и ядами, оказалось достаточно, чтобы снова довести меня до слез, так что я оказалась ровно на том же месте, с которого начала.
Именно в той тихой комнате при свете, льющемся в высокие створчатые окна, с помощью записных книжек дядюшки Тара и библиотеки я обучилась химии и тем самым навсегда отделила себя от остального человечества.
Неважно, что, когда я приступила к делу, я была лишь ребенком. Теперь мне двенадцать и я поразительно опытна в манипулировании тем, что дядюшка Тар однажды окрестил «крошками Вселенной».
– Извините, – сказала я. – Я в порядке. Простите.
Гипноз закончился. Миг прошел, и мы снова оказались в холодном, холодном мире.
Таможенник поднялся с колен и поспешно осмотрелся по сторонам, чтобы убедиться, что никто не заметил его минутную слабость.
– Следующий! – крикнул он, ставя отметку мелом на нашем багаже.
Пока Райерсон Рейнсмит стоял в очереди в железнодорожную кассу за билетами, я прихватила карту и расписание поездов с подвернувшегося по пути стеллажа. Я увидела, что от Квебека до Торонто четыреста миль – почти такое же расстояние, как от Лендс-Энда до Джон-о’Гроутса.
Поездка займет около девяти часов, и мы прибудем в Торонто поздно вечером – в одиннадцать часов.
Дорси Рейнсмит запаслась купленным в газетном киоске романом «Мне отмщение» Микки Спиллейна. Она попыталась спрятать его за экземпляром «Монреаль Газетт», но я заметила иллюстрацию на обложке: мужчина в тренче и широкополой шляпе держит на руках блондинку, судя по виду, мертвую, чье белое шелковое платье задралось примерно до ноздрей.
Я узнала в названии цитату из Библии – цитату, которую я несколько раз твердила себе под нос, замышляя, как преподать сестрицам очередной урок. На обложке книги также была реклама других романов этого же автора – «Суд – это я» и «Мой револьвер быстр».
В этих заголовках было что-то невыразимо успокаивающее, но я не могла сформулировать, что именно.
- Предыдущая
- 3/61
- Следующая