Полуночный Прилив (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 77

Серен стремилась сохранять такой взгляд на вещи, взгляд из широкой перспективы. Отчаянно жаждала спокойной мудрости, которое он обещал; ведь широкая перспектива означает мир. На достаточном расстоянии даже горная гряда кажется плоской, а провалы долин между пиками вообще незаметны. Таким же образом можно нивелировать пики и провалы нашей жизни — рождение, умирание. Такие мысли не давали возникнуть панике.

Сейчас это становилось все важнее.

— И где наша делегация, во имя Странника? — спросил Бурак.

— По пути из Трейта они то и дело ожидали прибытия новых членов. Уже близко.

— Лучше бы они прибыли до всего этого.

— Вы боитесь, что Рулад Сенгар представляет угрозу договору?

Бурак не отрывал взора от пламени. — Его поднял тот меч, — сказал он тихо. — Или тот, кто его сделал и отдал Эдур. Вы хоть мельком видели лезвие? Оно пестрое. Я припоминаю об одной из почитаемых ими Дочерей, пестрой. Как там ее?

— Сакуль Анкаду.

— Может, она есть на самом деле. Эдурская богиня…

— Тогда это подозрительный дар, ведь Эдур видят в Сакуль Анкаду существо переменчивое. Ее боятся. Поклоняются отцу Тень и Дочери Сумерек, Шелтате Лор. И в повседневной жизни скорее ей, чем ему. — Серен допила чай и снова наполнила оловянную чашку. — Сакуль Анкаду. Верю, что такое возможно, хотя не помню историй, в которых эти боги и богини являли себя столь прямым образом. Скорее это культ предков, основателей племен, ставших святыми. — Она отпила из чашки и сморщилась.

— От этого у вас кишки сгорят, аквитор.

— Слишком поздно заботиться о здоровье.

— Если не Анкаду, тогда кто? Меч откуда-то пришел.

— Не знаю.

— Звучит так, словно вам и не интересно. Равнодушие не вяжется с работой аквитора.

— Это не равнодушие, Бурак, это мудрость. Удивляюсь, что вы не почуяли разницу.

— Эта мудрость украла жизнь из ваших глаз, остроту из разума? Мудрость сделала вас безразличной к пережитому вчера кошмару?

— Точно так. Что же еще?

— Отчаяние?

— И от чего же мне отчаиваться?

— Не мне отвечать…

— Верно.

— …но я попытаюсь. — Он вытащил фляжку, откупорил и запрокинул голову. Два быстрых глотка — и купец вздохнул, подался назад. — Я вдруг понял, что вы человек чувствительный, и для профессии аквитора это — преимущество. Однако вам не удается отделять деловое от личного. А ведь чувствительность — это штука, приводящая к ранимости. Вы становитесь легко уязвимой, ваши шрамы открываются и кровоточат от малейшего толчка.

Купец глотнул еще. Его лицо под влиянием крепкого напитка и белого нектара становилось расслабленным, а в дальнейших словах слышалась нарастающая беззаботность: — Халл Беддикт. Он оттолкнул вас, но вы слишком хорошо его понимаете. Он бежит по прямой, не разбирая пути, к избранной им судьбе; и она либо убьет его, либо раздавит. Вы хотели бы сделать хоть что-то, остановить его… но не можете. Не знаете, как, и считаете это личной неудачей. Личным грехом. Слабостью. Поэтому за выпавшую Халлу участь вы готовы винить не его, а себя. Почему бы нет? Так легче.

Уже в середине излияний Бурака она начала упорно смотреть на сжатую в руках чашку, на горький осадок на дне. Взор скользил вдоль выщербленных краев, затем перешел на собственные кисти. Грязная, изношенная кожа, многочисленные рубцы. Потемневшие подушечки пальцев, морщины. Костяшки — разбитые, опухшие. Под кожей — мышцы, сухожилия, связки. И кости. Какой необыкновенный инструмент наши руки, подумала она. Инструмент, оружие, неловкое и умелое, тупое и чувствительное. Охотники диких племен могли вести безмолвную, но яростную беседу на языке жестов. Однако руки не могут чувствовать вкус. Слышать. Плакать. А вот убивать очень даже могут!

Она наконец поняла, что устала. От всего. Мир царит в тишине, внутренней и внешней, в изоляции и истощении.

— Почему молчите, аквитор?

Он сидел отдельно, молча, накинув на плечи шубу из медвежьего меха; меч стоял между облаченных в золото ног, упершись острием в пол. Рядов лежали обвитые тканью ножны и широкий пояс. Каким-то образом он сумел разомкнуть веки: в тени капюшонами нависших над глазницами, слипшихся бровей угадывался блеск глаз. Выспренняя беседа между Томадом Сенгаром и Ханнаном Мосагом угасла, и единственным звуком во всей длинной комнате осталось его хриплое и грубое дыхание.

Слова оставили после себя ощущение полнейшей беспомощности. Никто из сотен присутствовавших Эдур не решался заговорить и даже пошевелиться.

Томад больше не мог защищать сына. Какая-то тонкая сила украла его авторитет, и сила та исходила, с ужасом понял Томад, от скорченной фигуры, золотой под черным мехом, от зияющих черных дыр очей. От неподвижного меча.

Король — Ведун стоял на возвышении в центре зала. Взор его суровых глаз переместился с Томада на Рулада, и был этот взор холодным и оценивающим.

Необходимо освободить меч. Ханнан Мосаг послал их на поиски меча, и эту задачу нельзя считать выполненной, пока Рулад Сенгар не передаст его в руки Королю. До этого мгновения Фир, Бинадас, Тралл, Зерадас и Мидик Буны находятся в немилости.

На долю Рулада, наконец, выпала возможность сделать жест, исцелить кровоточащую рану.

Но он не шевелился.

Тралл не был даже уверен, что брат сохраняет способность говорить, ведь на грудь его давит такой страшный вес. Дыхание звучало затрудненно, каждый вздох дается ему с болью. Необычайно уже то, что Рулад может держать руки на весу, сжимать ладони вокруг рукояти. Из слабого, податливого юноши он превратился в какую-то громоздкую бестию.

Воздух в зале стал влажным и несвежим. Между дымов от факелов и очага витали миазмы страха и едва сдерживаемой паники. Снаружи лил нескончаемый дождь, ветер стучал в толстые доски стен.

Хриплое дыхание прервалось, и раздался тонкий, сломанный голос: — Меч мой.

В глазах Мосага мелькнул огонек страха. — Он должен быть моим, Рулад Сенгар.

— Мой. Он дал его мне. Сказал, он для меня, не для тебя. Потому что ты слаб.

Король — Ведун отпрянул, словно ударенный в лицо.

«Кто?» Тралл метнут вопрошающий взгляд на Фира. Глаза их встретились, и брат покачал головой.

Отец снова уставился на Рулада. По лицу пробежали мгновенные переживания. Казалось, он вдруг постарел на целые века. — Кто дал тебе меч, Рулад?

Нечто вроде улыбки: — Тот, кто ныне правит нами, Отец. Тот, с кем Ханнан Мосаг заключил договор. Нет, это не один из потерянных предков. Новый… союзник.

— Не тебе говорить об этом, — трепещущим от гнева голосом произнес Король. — Договор…

— … был тем, что ты намеревался предать, Ханнан Мосаг, — яростно отрезал Рулад, склоняясь вперед и сверкая очами над сложенными на рукояти меча ладонями. — Но это же не путь Эдур, верно? Ты должен был вести нас. Тебе нет веры. Пришло время перемены, Король — Ведун.

Тралл видел, как Рулад поднимается на ноги. Стоит, твердо и уверенно, выпрямив спину и вскинув голову. Шуба соскользнула за спину, обнажив движущиеся монеты. Золотая масса Руладова лица исказилась: — Меч мой, Ханнан Мосаг! Я равен ему. Ты — нет. Говори же, если хочешь открыть тайны этого оружия пред всеми! Обнажи самую древнюю из неправд! Говори, Король — Ведун!

— Не стану.

Шаг Рулада сопровождался скрежетом. — Тогда… на колени?

— Рулад!

— Молчи, отец! Склонись передо мной, Ханнан Мосаг, и назови меня братом. Не думай, что я просто отброшу тебя в сторону: ты мне нужен. Ты нужен нам всем. И твой Отряд К'риснан.

— Нужен? — Лицо Мосага перекосилось, словно от физической боли.

Рулад повернул голову, сверкающими глазами по очереди оглядел троих братьев. — Идите ко мне, братья, и выразите готовность служить. Я будущее Эдур. Зерадас Бун. Мидик Бун. Подойдите, назовите меня братом вашим. Привяжите себя ко мне. Сила ждет нас всех, сила, которую вы не сможете вообразить. Идите. Я Рулад, младший из сыновей Томада Сенгара. Омытый кровью в битве. И я ПОЗНАЛ СМЕРТЬ!