Сочинения в двух томах. Том 2 - Юм Дэвид - Страница 74

Так, два человека гребут в лодке по общему соглашению, ради общего интереса, без какого-либо обещания или договора. Так, золото и серебро делаются мерилом обмена, а речь, слова и язык определяются человеческим соглашением и уговором. Все, что выгодно для двух или более лиц, если все они исполняют свою обязанность, но что перестает быть выгодным, если только один из них не выполняет ее, не может основываться на каком-либо ином принципе, иначе не было бы никакого побудительного мотива для кого-либо подчиниться этой схеме поведения ⁹⁶.

Слово естественный обычно употребляется в столь многих смыслах и имеет такое неопределенное значение, что представляется бесполезным обсуждать, естественна справедливость или нет. Если себялюбие и благожелательность естественны для человека, если разум и предусмотрительность также естественны, то тот же эпитет может быть применен к справедливости, порядку, верности, собственности, обществу. Наклонности людей и их потребности побуждают их к объединению, их разум и опыт говорят им, что это объединение невозможно там, где никто не руководствуется определенными нормами и не испытывает уважения к собственности других. И благодаря соединению этих аффектов и размышлений, насколько нам удается наблюдать подобные аффекты и размышления у других лиц, у каждого индивида человеческого рода во все века неминуемо и непременно в той или иной степени имело место чувство справедливости. То, что с необходимостью возникает в столь умном животном благодаря проявлению его интеллектуальных способностей, может справедливо оцениваться как естественное ⁹⁷.

У всех цивилизованных наций существовало постоянное стремление устранить все условное и пристрастное из решений о собственности и обосновать приговоры судей такими общими взглядами и соображениями, которые могли бы уравнять каждого члена общества. Ибо помимо того, что ничто не может быть опасней, чем приучить судей, хотя бы и в самых незначительных случаях, принимать во внимание частную дружбу или вражду, несомненно, что люди, когда они воображают, будто для того, чтобы предпочесть им их соперников, не было других причин, кроме личной благосклонности, способны проникнуться сильнейшим недоброжелательством против гражданских властей и судей. Следовательно, когда естественное основание не указывает определенной перспективы общественной полезности, с точки зрения которой могут быть разрешены споры о собственности, его место часто занимают положительные законы, которые и определяют процедуру всего судебного разбирательства. Там, где их оказывается недостаточно, обращаются к прецедентам, и предшествовавшее решение, хотя оно часто само было принято без достаточного на то основания, законно становится достаточным основанием для нового решения. Если недостает прямых законов или прецедентов, то на помощь приходят несовершенные и косвенные. И спорный случай связывается с ними при помощи аналогий и сравнений, сходств и соответствий, которые часто скорее фантастичны, чем реальны. Вообще можно с уверенностью утверждать, что юриспруденция в этом отношении отлична от всех наук и что при рассмотрении многих ее утонченных вопросов нельзя, собственно, говорить, что истина или ложь находится на той или иной стороне. Если адвокат одной из сторон подводит случай под какой-либо прежний закон или прецедент при помощи тонкой аналогии или сравнения, то адвокату противоположной стороны нетрудно будет найти противоположную аналогию или сравнение. И предпочтение, оказываемое судьей, часто основывается больше на вкусе и воображении, чем на какой-либо солидной аргументации. Общественная польза является общей целью всех судебных разбирательств. И эта польза также требует устойчивой нормы для всех споров.

Но там, где представлено несколько одинаковых и безразличных норм, решение в пользу одной из сторон закрепляется весьма незначительным различием в истолковании ⁹⁸.

Мы можем еще заметить, прежде чем закончим рассмотрение этой темы, что, после того как законы справедливости установлены исходя из точки зрения общей полезности, несправедливость, лишения и обиды, которые испытывает тот или иной индивид от нарушения этих законов, учитываются в весьма значительной мере и являются обширным источником того всеобщего осуждения, которым сопровождается всякая неправда или несправедливость. По законам общества это платье, эта лошадь мои и должны постоянно оставаться в моем владении. Я рассчитываю на надежно гарантированное обладание ими. Лишая меня этого, вы разочаровываете меня в моих ожиданиях, вдвойне раздражаете меня и оскорбляете каждого очевидца. Это общественное зло, поскольку нарушены правила справедливости. Это частная обида, поскольку совершена несправедливость по отношению к отдельному лицу. И хотя второе соображение может и не иметь места, если не установлено предварительно первое, ибо иначе различие твоего и моего было бы неизвестно обществу, однако несомненно, что уважение к общественному благу во многом усиливается заботой о благе частном. О том, что несправедливо по отношению к обществу, но не причиняет ущерба какому-либо индивиду, часто думают не очень строго. Но неудивительно, что там, где величайшее общественное зло соединяется со значительным частным злом, такое поведение сопровождается самым сильным неодобрением⁷⁵.

ПРИЛОЖЕНИЕ IV

О НЕКОТОРЫХ СЛОВЕСНЫХ СПОРАХ⁷⁶

Нет ничего более обычного для философов, чем вторгаться в область грамматики и заниматься спорами о словах, в то время как они воображают, что ведут дискуссию величайшей важности и значения ⁷⁷. Именно для того, чтобы избежать бесконечной и пустой перебранки, я стремился крайне тщательно установить цель нашего настоящего исследования и предложил просто составить, с одной стороны, список тех духовных качеств, которые являются объектами любви или уважения и образуют часть личного достоинства, с другой—каталог тех качеств, которые являются объектами осуждения или укора и понижают репутацию личности, обладающей ими; я добавил к этому некоторые размышления относительно происхождения указанных чувств одобрения или осуждения. Во всех случаях, когда могли возникнуть малейшие колебания, я избегал терминов добродетель и порок, ибо некоторые из тех качеств, которые я поместил среди объектов похвалы, получают в английском языке наименование талантов, а не добродетелей, подобно тому как некоторые из осуждаемых или порицаемых качеств часто называют недостатками, а не пороками. Быть может, теперь можно ожидать, что перед тем, как закончить это моральное исследование, мы должны точно отделить одно от другого, отметить строгие границы добродетелей и талантов, пороков и недостатков и объяснить основание и происхождение указанного различия. Но чтобы освободиться от такого занятия, которое в конце концов оказалось бы только грамматическим изысканием, я добавлю четыре следующих рассуждения, которые будут содержать в себе все, что я намеревался сказать по поводу данного предмета.

Во-первых, я нахожу, что ни в английском, ни в другом любом современном языке не определены точно границы между добродетелями и талантами, пороками и недостатками, и я сомневаюсь, что точные определения таковых могут быть даны таким образом, чтобы одно противополагалось другому. Если бы мы сказали, например, что единственно лишь пользующиеся уважением качества, которые зависят от нашей воли, имеют право называться добродетелями, мы припомнили бы вскоре качества мужества, хладнокровия, терпения, самообладания вместе со многими другими, которые почти каждый язык подводит под вышеупомянутое название, хотя они мало зависят от нашего выбора или вообще от него не зависят. Если бы мы стали утверждать, что только те качества, которые побуждают нас играть отведенную нам роль в обществе, заслуживают такого благородного наименования, то нам немедленно пришло бы на ум, что это действительно наиболее ценные качества и их, как правило, называют социальными добродетелями, но что этот самый эпитет предполагает и существование добродетелей иного вида ⁷⁸. Если бы мы провели различие между интеллектуальными и моральными дарованиями и утверждали, что только последние суть действительные и подлинные добродетели, поскольку они ведут к действию, то мы обнаружили бы, что многие из данных качеств, обычно называемые интеллектуальными добродетелями, такие, как благоразумие, проницательность, способность к различениям, осторожность, также оказывают значительное влияние на поведение. Можно также провести различение между сердцем и головой. Качества первого могут быть определены как такие, которые при своем непосредственном проявлении сопровождаются переживанием, или чувствованием, и только они могут быть названы подлинными добродетелями. Но трудолюбие, бережливость, умеренность, умение сохранять тайну, стойкость и многие другие похвальные способности и привычки, обычно именуемые добродетелями, как правило, обнаруживаются у лица, обладающего ими, без какого-либо непосредственного чувствования и известны ему только по их последствиям. К счастью, при всех кажущихся затруднениях данный вопрос, будучи чисто словесным, не может иметь какого-либо значения. При морально-философском рассуждении нет нужды вникать во все эти капризы языка, которые столь различны в разных диалектах и в разные эпохи существования одного и того же диалекта . Но в целом мне кажется, что хотя всегда допускается существование добродетелей самого различного рода, однако, называя человека добродетельным или именуя его воплощением добродетели, мы в основном обращаем внимание на его социальные качества, которые воистину являются наиболее ценными. В то же время несомненно, что сколько-нибудь заметный недостаток мужества, умеренности, бережливости, трудолюбия, ума, благородства духа лишил бы даже очень благодушного и честного человека этого почетного наименования. Кто сказал бы когда-либо, кроме как с иронией, что данный человек исполнен величайшей добродетели, но является отъявленным болваном?