Записки домового (Сборник) - Сенковский Осип Иванович - Страница 87

Любовники, упоенные сладкою надеждою, с восхищением предались обсуждению подробностей этих двух различных планов, которым легко было еще придать множество удачных видоизменений, чтобы скорее достигнуть цели. Время пролетело незаметно, и Халеф тогда только вспомнил, что пора оставить гарем, когда с ближайшего минарета раздался на заре призыв муэззина к первой утренней молитве.

Ширван-шах поспешно простился с прекрасною невестою и вышел в сад. Небо было покрыто черными тучами, проливной осенний дождь наполнял воздух непроницаемым мраком. В трех пяденях от глаз^{109} никакое зрение не могло бы различить предметов.

Несколько тенистых аллей выходило лучами из полукружия, очертывавшего крыльцо павильона, известного доныне под названием «Дворца королевны Франкистана». Сбежав с крыльца, Халеф впотьмах потерял настоящее направление и попал не в ту аллею, которою пришел. В аллее было темно, как в сундуке. Он не приметил своей ошибки и шел все прямо, думая, что идет к калитке Рока, у которой ожидал его преданный Сиксиз. Не прежде спохватился он, как наткнувшись на какой-то мраморный водоем. Надобно было с большим трудом и совершенно наугад отыскивать между деревьями вход в какую-нибудь аллею, чтобы удалиться от этого места.

Халеф долго искал: наконец нашел дорожку. Эта дорожка привела его к двум другим. Ту, которую он избрал по соображению местности, отвлекла его своими извилистыми отраслями еще далее от настоящего направления. Он совсем сбился с пути, прошел несколько калиток в каких-то заборах, чуть не упал в какие-то пруды и очутился в незнакомой части сада, где едва ли случалось ему бывать прежде. Перед ним возвышалось большое строение. Это были гаремные прачечные, но Халеф не узнал их, а может быть, и не знал вовсе: они находились в стороне, совершенно противоположной калитке Рока. В строении уже мелькал огонь и слышались человеческие голоса. Надлежало поскорее удалиться оттуда.

Досада и беспокойство смутили в нем присутствие духа. Более часу блуждал он в темноте по неизвестным тропинкам; как вдруг дождь перестал, тучи быстро рассеялись, и в несколько минут на дворе открылось полное и светлое утро. Ширван-шах сообразил местоположение и скорым шагом отправился к спасительной калитке Рока. Сердце билось у него страхом при мысли, что, может быть, Сиксиз, не дождавшись, ушел в свою казарму. Халеф, однако ж, спешил в ту сторону, как самую пустынную во всей ограде гарема. Опять забор и какая-то калитка! К счастью, ключ в двери. Халеф отворил ее. О ужас!.. За дверью стоят несколько человек, то есть не человек, евнухов, и разговаривают с работниками. Халеф бросился назад и скрылся за кустом. Но евнухи приметили его. Эта огромная женщина в промокшем платье и в мужской обуви, показалась им подозрительною. Они побежали за нею. Не видя никого за калиткою и догадываясь, что она спряталась, евнухи принялись искать ее повсюду и наконец нашли. Тут уже нечего длинно и широко рассказывать: бедный ширван-шах попал в когти самых лютых волков. Один из этих зверей сорвал с него покрывало и с ужасом завизжал: «Мужчина!» Другой тотчас снял с себя пояс, чтобы связать руки. Третий, чтобы получить бахшиш, «подарочек», побежал доложить Ахмак-Аге о поимке гостя. Пленник хотел оправдываться. Евнухи завязали ему рот покрывалом, чтобы он не делал шуму, говоря: «Оправдаешься перед агою!» — и повели к начальнику. Халеф немножко ожил: по силе недавно отданного приказания Ахмак-Ага обязан был представить его панне Марианне, которая, наверное, велит запереть преступника в своей комнате, впредь до произнесения над ним своего королевского суда и приговора по законам сердца.

Но вот что значит — судьба! Судьба всем распоряжает, особенно на Востоке. Самые мудрые планы человека часто служат ей орудием к его погибели. Мог ли Халеф вообразить, что, приказывая Ахмак-Аге изготовить для себя всемогущие печати, которые должны подчинить дворец его власти, он подписывает роковой приговор своей голове?.. Его вели к Ахмаку, а Ахмака не было дома! Он уже ушел к резчику.

В отсутствие кызлар-аги, «начальника дев», или главного евнуха, власть этого сановника принадлежала его киахье, или наместнику. Этим наместником был старый и свирепый Гюнзаде-Мирза, которого Ахмак-Ага за краткостью времени еще не успел предварить о сущности полученного ночью повеления о новом порядке вещей в гареме. Старый евнух, увидев мужчину, пришел в бешенство, в ярость, в исступление. Отсутствие начальника дев доставляло его наместнику прекрасный случай получить награду за усердие и даже попасть в милость к падишаху, явно не благоволившему к великому хранителю «жемчужин» за эту толстую жемчужину, которую слишком аккуратный Ахмак-Ага отыскал для него на кухне. Гюнзаде приказал вести пленника в собственное отделение падишаха и, надев свою красную парадную шубу, пошел сам впереди конвоя. Халефа потащили к доктору Ди.

Стая евнухов, проходя со своей добычею по коридорам, лестницам и передним, беспрерывно увеличиваясь в объеме феррашами, чаушами и всякого рода и звания придворными, которых взволновало известие о соблазне и любопытство. Каждый хотел взглянуть на любовного вора и посмотреть, как ему будут резать голову. Вся эта толпа под предводительством великолепного Гюнзаде-Мирзы вдруг церемониально ввалила в приемную залу, в которой новый повелитель Ширвана сидел один со своим верховным визирем и слушал его доклад.

— Что это? — спросил изумленный Джон Ди. — Чего хотят эти люди?.. Как вы смеете входить к падишаху без приказания?

— Экстренное дело, не терпящее отлагательства, — отвечал наместник начальника дев, распростершись на мраморном полу залы, и тотчас начал речь, сочиненную дорогой. — Усердствуя к пользе службы падишаха, убежища мира, и бдительно днем и ночью охраняя священную ограду радостей его светлого сердца от всякого пятна, порока и изъяна, по особенному благоволению Господа Истины к неусыпности рабов тени его на земле и по несомненному содействию испытанного счастия и неизменного благополучия величайшего из ширван-шахов, сказанным рабам удалось поймать в реченной ограде переодетого женщиною вора медовой росы с райских роз, красующихся в цветнике неприкосновенных наслаждений всеправосуднейшего полюса вселенной. Какового вора, открытого усердием подлейших рабов во время отлучки высокостепенного начальника нашего по неизвестным причинам, за отсутствием упомянутого начальника и имеем счастье представить перед лучезарное лицо падишаха, убежища мира, для изречения над дерзновенным преступником своего равносудбенного приговора и учинения ему примерной казни, как судили Аллах и пророк его…

При этих словах оратора евнухи торжественно сняли с Халефа плащ и покрывало, и выступивший из толпы палач обнажил свой ятаган. Доктор Ди неожиданно увидел перед собою свое прежнее лицо и покраснел до ушей. Оратор продолжал:

— А что касается до преступницы, которая, состояла в греховодных связях с этим человеком, осквернила чистоту светлейшего гарема, то формальное следствие, имеющее произвестись на месте по возвращении Ахмак-Аги из города…

Но Халеф, зная, что его ожидает, заглушил речи старого евнуха своим отчаянным криком:

— Вор! Колдун! Самозванец!.. Отдай мне мое лицо!.. отдай мое наследственное царство!.. Слушайте меня, люди ширванские…

Доктор Ди протянул вперед руку с выпрямленной перпендикулярно ладонью, и евнухи тотчас завязали рот Халефу его же покрывалом. Несчастный ширван-шах еще произносил под этою тканью какие-то слова, но уже никто их не расслышал.

Визирь, сидевший на полу перед доктором, слегка наклонился к нему и сказал вполголоса:

— Это должен быть тот самый негодяй, о котором я осмелился сейчас упоминать падишаху.

Джон Ди не отвечал ни слова.

Водворилось мертвое молчание. Все ожидали, что по принятому на подобные случаи обычаю падишах, помолчав немного и потупив глаза, тихо приподнимет руку и вдруг проведет горизонтально ладонью по воздуху — роковой жест, означающий в мимике восточных деспотов — «снять голову!». Ферраши уже заняли место евнухов вокруг преступника. Палач уже подошел к Халефу, чтобы при этом торжественном знаке тотчас вывести его на двор и обезглавить. Но Джон Ди грозно посмотрел на своего придворного живодера и закричал громовым голосом: