Записки домового (Сборник) - Сенковский Осип Иванович - Страница 86

Во время этих посещений Халеф узнал, что его преемник не выходит из покоев ширван-шаха, сказываясь нездоровым, что, однако ж, не мешает ему есть отлично и пить на славу. По мнению панны Марианны, это была просто мера предосторожности: под видом болезни он хочет постепенно ознакомиться со своими приближенными и сановниками, отклонить от себя на время дела, которых сущность вовсе ему неизвестна, и неприметно разглядеть все и всех. Он допускает весьма немногих к своей особе, желает знать, что кто делает, велит рассказывать себе обо всем и ничего не отвечает, не отдает никаких приказаний, все откладывает до своего выздоровления. Между тем после обеда, забывшись в парах кахетинского вина, отпускает он перед своей прислугой и перед несколькими из придворных, уже успевшими втереться в милость, такие неслыханные вещи, которые заставляют их только разинуть рот и возложить все упование на Аллаха: хочет переделать ширванское царство на английский образец, сжечь отцов шаха Тахмаспа и султана Селима-Пьяницы, и поставить свое государство в такое положение, чтобы ширванцы могли на могилах дедов турецкого Головореза и персидского царя царей делать все, что их душе угодно. Появление новой звезды он, как искусный астролог, толкует в свою пользу и называет звездою своего счастья, которая поведет его к победам над всею Азией и сделает Ширван могущественнейшею в мире державою. Это прельщает воображение многих ширванцев, и он начинает уже снискивать себе преданных приверженцев, даже между теми, которые втайне подозревают в нем гяура и колдуна. Между тем он избегает всякой встречи с женщинами, которых проницательный взор для него опасен и страшен. Образчик гаремных прелестей Востока в лице Шишманлы, очевидно, ему не понравился, и он совсем не радеет о своем гареме. Ахмак-Ага, прогнанный самым неучтивым образом на следующее утро после воцарения, вероятно, по случаю неудовольствия на прелести Шишманлы, не смеет показываться на глаза сердитому ширван-шаху.

Это обстоятельство подало счастливую мысль Халефу.

Еще в первое свое посещение он оставил было Марианне несколько тайных письменных приказаний и записочек своей руки, какие можно было дать без приложения печати, чтобы она в случае нужды показала их Ахмак-Аге: этими повелениями предоставлял он ей полную свободу выходов из ограды, позволял принимать у себя кого угодно, отдавал в ее распоряжение гаремную полицию, то есть Ахмак-Агу и всех его евнухов, уполномочивал к требованию весьма значительных сумм из частной казны ширван-шаха и от государственного казначея. На этом основании королевна Франкистана уже и прежде царица гарема как царица его хозяина, теперь была самовластною повелительницею этого заветного женского города. Она смело приказывала, и все ей повиновалось. Два или три раза уже требовала она больших денег: деньги тотчас были ей доставлены, и она передала их Халефу, который таким образом увидел себя в состоянии по-царски бросать золото евнухам, оказывавшим ему услуги, и действовать с большею смелостью в городе. Старый мулла успел частью этого золота задобрить уже двух важных бегов; другую часть тайно рассыпали между солдатами, над которыми они начальствовали. Заговор против колдуна шел довольно успешно, когда известие о немилости к главному евнуху вдруг внушило Халефу надежду на скорейшее окончание тяжбы другим, более коротким путем.

Он упросил Марианну потушить лампу и известить Ахмак-Агу через одну из своих невольниц, что падишах — у королевны и требует его к себе немедленно. Марианна испугалась смелости этой меры, но Халеф, зная ограниченность ума великого сберегателя добродетели своих супруг, уверял ее в совершенной безопасности их обоих.

Ахмак-Ага явился. В комнате было темно. Это случилось через две недели после землетрясения. Джон Ди все еще представлялся нездоровым.

— Ахмак-Ага!.. это ты, мой друг? — спросил Халеф своим ласковым и приятным голосом, у дверей комнаты невесты.

Ахмак-Ага, в восторге, что ширван-шах выздоровел и что прежний голос к нему возвратился, стремглав упал к его ногам и расшиб себе лоб о порог. Несмотря на это, он откликнулся с чувством:

— Подлейший из рабов падишаха, убежища мира, да не уменьшится никогда священная тень его!

— Ты сердит на меня, Ахмак-Ага? — сказал Халеф.

— Как может пылинка свинцовых опилок сердиться на солнце, которое своими лучами придает ей блеск серебра?.. Я жертва падишаха, убежища мира. Я меньше собаки. Кто ж я!

— Нет, я знаю, что ты сердишься за тот пинок, который я тебе пожаловал!.. Ну, извини, мой друг!.. Я был нездоров: землетрясение ужасно расстроило падишаха; а тут еще и ты взбесил его, представив на его светлую и радостную беседу такую гадость, какова твоя Шишманлы…

— Простите недостатки и погрешности подлейшего из рабов!

— Падишах прощает. Теперь все забыто. Падишах любит тебя по-прежнему. Но поблагодари за это благоуханнейшую розу цветника нашего царского сердца, светлейшую королевну: она-то упросила нас простить верного и усердного раба своего, Ахмак-Агу, и возвратить всю нашу милость и благоволение. Она твоя благодетельница. Она здесь то же, что я сам. Будь ей верен и исполняй в точности все ее приказания, какие бы она ни отдала. К ней одной обо всем относись. Кого она прикажет пускать в гарем, того пускай; кого не прикажет, не пускай. Падишах здесь — она, а не мы. Это ее царство. Понимаешь ли?

— Как не понимать?.. На мой глаз и на мою голову!.. Я жертва благоуханнейшей розы цветника сердца падишаха, убежища мира. Я раб светлейшей королевны, моей благодетельницы.

— Если бы даже приказала она нас самих связать веревками и принести к ногам ее, ты должен исполнить и это беспрекословно, как бы мы ни изволили кричать и сердиться. Понимаешь ли?

— Понимаю. Будет исполнено по первому приказанию.

— Если она останется довольна тобою, то в награду за твою преданность падишах намерен сделать тебя вали, генерал-губернатором Шемахи, а там, иншаллах, буде угодно Аллаху, ты скоро попадешь у падишаха и в верховные визири. Понимаешь ли?

— Понимаю. Что я за собака, чтоб не понимать такой мудрой речи? Раб ваш стал от нее выше себя целой головою. Светлейшая королевна может всегда и везде полагаться на мое усердие. Голова моя — подножие ее дивана. Преданность подлейшего из рабов истощится только с последнею каплею его крови. Клянусь Аллахом, и его пророком, и солнцем, которое всходит и заходит, и землею, которая разостлана ковром для людей, и звездами, которые…

— Полно, полно! — прервал Халеф. — Верю! Знаешь ли моего резчика?

— Нет, не знаю. Но могу узнать.

— Так узнай осторожно, как его зовут и где он живет. У тебя должны быть разные мои предписании с приложением моих частных печатей?

— Есть, как не быть!

— Возьми же, мой друг, два такие предписания, с двумя различными печатями, и завтра поутру, узнав, где живет мой резчик, снеси тайно эти оттиски к нему. Прикажи поскорее сделать по ним для меня две точно такие же печати, без малейшей разницы, получи их сам лично от резчика, как скоро они будут готовы, и отдай в руки светлейшей королевне.

— Слушаю и повинуюсь.

— Теперь ступай спать, успокой душу свою. Падишах все сказал.

Ахмак-Ага ударил челом и удалился, счастливый как Мухаммед на возвратном пути из седьмого неба в Медину верхом на кобыле-женщине Эль-Бурак.^{108} Халеф воротился к невесте и поспешил объяснить ей свою мысль. Приказания, данные главному евнуху, были им полезны в двух отношениях. Обладая печатями, ширван-шах получал обратно власть в свои руки: он мог послать тайное письменное приказание верховному визирю и Эскер-Хану, начальнику всех военных сил, занять ночью весь дворец войсками и действовать по указанию одного из бегов, подкупленных старым муллою, или, если это окажется неудобным, вывести вдруг все войска за город и оставить замок без защиты и без караулов в распоряжение приверженцев Халефа. Повелевая неограниченно главным евнухом, Марианна, со своей стороны, могла, пригласив к себе самозванца, велеть схватить его и запереть в своем дворце: Халефа тотчас известили бы об этом; он и Марианна, которая была в состоянии уличить своего старого знакомца и раздавить совесть его упреками, легко принудили бы доктора возвратить законному ширванскому шаху лицо и царство на выгодных условиях. Халеф готов был даже, если алхимик не согласится на вознаграждение чистым золотом, уступить ему за лицо Дербенд и весь Лезгистан, чтобы он преобразовал их на английский лад и дал лезгинцам свою любимую конститушн. Не в том, так в другом случае успех был несомненный, и низвержение самозванца могло совершиться быстро, тихо без кровопролития.