Осень сердца - Спенсер Лавирль - Страница 34

• Предыдущая
• 34/92
• Следующая

Феба лежала наверху в своей комнате, свернувшись на постели и подложив подушку под живот.

— Феба… о, бедная Феба, что случилось? — Лорна подошла к постели и села рядом с подругой, убрав волосы с ее лба.

— То, что бывает у нас раз в месяц. Как же иногда ненавистно быть девушкой! Терпеть такие муки!

— Да я знаю, у меня тоже так бывает.

— Мама сказала горничной положить мне теплые компрессы на живот, но они совсем не помогли.

— Бедная Феба… мне тебя так жаль.

— Это я должна сожалеть, что расстроила наши планы насчет ленча.

— Да что ты, не говори глупостей. Мы можем устраивать ленчи в любое время. Ты отдохнешь, и я уверена, что завтра тебе станет лучше. Может быть, мы потом что-нибудь придумаем?

Лорна возвращалась в Роуз-Пойнт другой дорогой, вдоль берега, по которой обычно редко ходили, и думала про себя о том, что Феба дала ей шакс еще раз зайти в лодочный сарай несмотря на то, что говорила мама. Все равно никто в доме не ждет ее раньше полудня. Пробираясь сквозь лесную чащу, Лорна чувствовала легкое волнение, которое испытывала каждый раз, направляясь к Харкену.

Однако в сарае его не было. Живокость, которую она подарила, все еще лежала на окне, и свежий ветерок обдувал ее лепестки. Печенья тоже не было, хотя салфетка валялась тут же. Электропила стояла неподвижно. Она подошла к ней и потрогала пальцами пилу, а потом взяла щепотку опилок и поднесла к носу — живое доказательство его утренней работы. Она потрогала карандашные отметки на деревянных брусках и опиленные края досок. Глядя на инструменты, она вспомнила то волнение, которое охватывало Йенса каждый раз, когда он работал с ними. Она бродила по сараю, заставленному обломками досок, чертежами, дотрагиваясь до тех вещей, которые трогал он, вдыхая запах, которым дышал он, чувствуя жуткую близость к нему и ко всему, что его окружало.

Лорна уселась на скамейку и стала ждать. Йенс вернулся минут через тридцать, и она услышала его шаги еще до того, как он зашел в сарай.

Он замер на пороге, увидев ее. Как всегда, какая-то внутренняя связь возникла между ними, власть которой была безмерно велика.

— Феба заболела, — сразу же сообщила она. — Дома меня ждут не раньше трех. Можно мне остаться?

Он не отвечал и стоял без движения довольно долго. Она не могла разглядеть его лица, потому что оно было в тени, но пауза была достаточно красноречивой: это было предостережение ясное и недвусмысленное.

— А почему вы не хотите спросить разрешения у родителей?

— А я уже спросила. Я спросила у мамы перед тем, как идти сюда с печеньем.

— Спросила у мамы!

— Она срезала цветы в саду, я остановилась и сказала ей, что несу вам печенье, и спросила у нее разрешения сорвать один цветок.

— И она согласилась?

— Ну… Я только могу подтвердить: она не знала, что этот цветок я сорвала для вас.

— Мисс Лорна, вы знаете, что мне нравится, когда вы здесь бываете, но, думаю, ничего хорошего нет в том, что вы приходите сюда слишком часто.

— Не беспокойтесь. Я не заставляю вас целовать меня.

— Я знаю, что нет, потому что я не собираюсь этого делать!

— Я только хочу посмотреть.

— Вы отвлекаете меня.

— Я буду сидеть тихо, как мышка. Он рассмеялся, и она тоже прыснула, подумав, как много она болтает.

— Ну, может быть, не совсем тихо, — заметила она. — Но, пожалуйста, позвольте мне остаться.

— Как знаете, — сдался он.

Поцелуев больше не было. Когда она уходила, Харкен больше не приглашал ее прийти еще. Но когда она объявилась в следующий раз, скамейка была покрашена.

С тех пор Лорна во время своих визитов всегда садилась на нее и сидела там, пока Йенс работал. Она приходила обычно рано утром, пока мать не встала, захватив с собой всякие вкусности, которые они делили поровну, а Йенс приносил то, что ему давали на кухне, и это тоже было гораздо привлекательнее тех деликатесов, которые подавали в столовой. Там все внимание уделялось внешнему виду блюда, модным украшениям и сервировке, а не тому, чтобы еда была просто вкусной.

А как они болтали! Особенно Лорна. Постелив на скамейку индейскую накидку, она садилась и рассказывала про свою жизнь. А если она бывала на концерте, в театре или на каком-нибудь вечере, то рассказывала все в деталях. Если это был обед или званый ужин, подробно описывала все блюда. Йенс спросил ее про мистера Гибсона, о котором она как-то вскользь упомянула, и она рассказала ему, что известный модельер был гостем у них в доме прошлым летом и так повлиял на нее, что она полностью изменила свою манеру одеваться и прическу. Они долгое время обсуждали, почему Лорне ближе понимание манер «девушки-мальчика» (это те, что больше времени уделяют спорту и занятиям, чем тому, чтобы просто привлекать внимание мужчин) и «убежденных» (тех, которые ставят себе цель в жизни и в одиночку добиваются ее, полагаясь в основном на собственные силы). Они решили, что этому типу соответствует Харкен, который покинул семью для того, чтобы стать лодочным мастером.

Йенс рассказывал про своего брата Девина и про то, как он скучает по нему.

— Я написал ему о яхте, которую строю; он, наверное, так же взволнован, как и я. Он говорит, что если она выиграет парусные гонки в следующем году, то он приедет сюда, и мы будем работать вместе.

— Я не могу дождаться встречи с ним. А вы рассказывали ему про меня?

— Я только сказал ему, что угостил вас рыбой.

— И все?

— И больше ничего.

— Расскажите мне про своих родителей, — попросила она однажды.

Он рассказал о стойком отце и трудолюбивой матери, которые поехали в Америку, чтобы устроить лучшую жизнь для своих сыновей. Он рассказал о работе с отцом в лодочных мастерских, когда он буквально вытягивал ответы из этого замкнутого человека, а тот, в свою очередь, никогда не мог понять, откуда Йенсу в голову приходят такие вопросы, и никогда не мог удовлетворить любознательность пытливого мальчика, который по своим знаниям давно превзошел отца.

— Так вы и правда знаете все о лодках только благодаря работе в лодочных мастерских.

— Нет. Кое-что у меня и тут есть, — Йенс постучал по голове. — Я рисую лодку и знаю, как она будет вести себя на воде.

Наблюдая за его работой теперь, она убедилась в этом окончательно.

— Как хорошо иметь такую большую семью, как у вас, так что даже тетушки живут вместе с вами. Мне это очень нравится, — сказал он ей как-то.

— Вам только кажется, что это хорошо. Многие в нашей семье страдают из-за того, что не имеют личной жизни.

Лорна стала рассказывать Йенсу о Генриетте, которая всегда была в курсе, куда Лорна собиралась, и о ее постоянных напоминаниях носить с собой шляпную булавку как оружие самозащиты. Рассказывала и о последней любви тетушки Агнес капитане Дирсли, и как она посвятила ему всю свою жизнь, несмотря на отсутствие всякой надежды, и об одиночестве старой женщины, последние годы которой отравлены гнетом старшей сестры.

— Я люблю мою тетушку Агнес. Но я ничего не могу сделать с Генриеттой. Я только часто думаю о том, что если бы у меня и было какое-нибудь желание в жизни, так это чтобы напитан Дирсли соединился с тетушкой Агнес.

— А о чем вы мечтаете для себя?

— Да ни о чем. У меня вся жизнь впереди. А тетушка Агнес старенькая, и ей, должно быть, очень грустно видеть, как время бежит, и ты уже никогда не сможешь иметь ни семьи, ни детей, ни любви, ни собственного дома.

— Так вы мечтаете о чем-нибудь таком и для себя?

Эти слова всколыхнули целый ворох вопросов, которые напрямую обсуждали один предмет — удачу, в какой мере она даруется судьбой, а в какой степени зависит и от человека.

Во время этих дебатов яхта строилась особенно успешно. Пересекающие секции из кедра были уже закончены и расставлены по всей длине сарая одна за другой, соединенные общим хребтом, наподобие рыбьего скелета.

Ах, этот запах кедра и зеленые дни глубокого лета! Несмотря на явные успехи в строительстве, Лорна и Йенс держались друг с другом официально, соблюдая уговор никогда больше не целоваться.

• Предыдущая
• 34/92
• Следующая