Свидание в Санкт-Петербурге - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 58
- Предыдущая
- 58/85
- Следующая
— Вы прибили его, ваше сиятельство, — прошептал бледный, трясущийся, как паралитик, Шавюзо.
— Оклемается, — сквозь зубы прошипел Лесток. — Агенты в этом заведении живучи. Вывезите его к Красному каналу да там и бросьте. Хотя лучше бы его в крепость свезти да к розовому домику и прислонить…
Розовым домиком Лесток называл Тайную канцелярию. Здание это давно уже было перекрашено в неприметный серо-белый цвет, но Лесток помнил, что когда-то оно было розовым.
— Принеси в кабинет переодеться, — бросил Лесток камердинеру. — Да принеси туда рукомой. Эко я перепачкался… — Он откинул палку, вытер о камзол окровавленные руки и тяжело стал подниматься по лестнице.
Перепуганный слуга бросился в ноги Лестоку:
— Ваше сиятельство, там вас дожидаются… Я не пускал, а они говорят, мол, вы сами приказали…
— Кто еще? — взревел Лесток и бросился в кабинет. У окна стоял невозмутимый и светский Александр Белов. Он увидел все разом — и окровавленный камзол, и бешеные глаза, и яростно сжатые, испачканные кровью кулаки. Прояви он сейчас не нужное сочувствие или задай бестактный вопрос, Лесток и на него бы бросился с кулаками. Но Саша деликатно отвернулся, давая хозяину время прийти в себя, и как бы между прочим сказал:
— Ваше сиятельство, наверное, я не вовремя, но не имею возможности обойтись без благодеяния вашего.
Саша ждал если не ответа, то какого-нибудь знака, мол, продолжайте, я вас слушаю, но Лесток как стоял посередине комнаты столбом, так и продолжал стоять, только поднял вверх, словно после операции, руки. В кабинет вошел слуга с рукомоем, поставил его и застыл почтительно рядом с полотенцем в руках.
— Я не мог отнести свой визит, время не терпит, — продолжал Саша. — Нам стало известно, где содержат нашего друга. Мы готовы вывезти из России нашего человека, но обещанный корабль…
— Пошел вон! — взревел Лесток. — И не ходи ко мне больше! О разговоре забудь! Все забудь!
— Позвольте откланяться, — шипящим от негодования голосом сказал Саша. Ах, кабы судьба послала ему такую минутку, чтобы он тоже мог крикнуть этому надменному борову: «Пошел вон!»
Выходя из кабинета, Саша встретился с юной женой Лестока Марией и склонился в поклоне. Мария Менгден, сестра фаворитки опальной Анны Леопольдовны, до замужества успела побывать в любовницах Лестока, но сохранила и непосредственность, и пылкость, и истинно девичий, неглубокий взгляд на вещи. В одежде она предпочитала бледно-зеленый цвет, мелко завивала белокурые волосы, очень любила сладкое, цветом лица дорожила куда больше, чем тонкостью талии, и верила только в хорошее.
Если бы Сашин взор мог проникнуть сквозь дверь кабинета, он увидел бы идиллическую картину: Лестока на кушетке в пене из оборок капустного цвета. Их было так много, что совершенно нельзя было понять, жена ли сидит на коленях у мужа, или он сам привалился к обширным фижмам, грозя раздавить каркас.
— Ах, мой нежный друг, все пройдет… успокойтесь. Все мелочи, берегите себя, — приговаривала госпожа Лесток, гладя тонким пальчиком седые виски мужа.
При дворе жива была память о том, как Екатерина-шведка успокаивала буйный нрав царственного супруга — приговором и легким поглаживанием головы. И госпожа Лесток копировала эту сцену словом и жестом. Лейб-медик только вздыхал, глубоко зарываясь в щекотавший лицо шелк. Если б он мог разрыдаться, смыть с глаз кровавую пену…
Наутро он бросился в Петергоф разыскивать государыню и скоро очутился на дороге, по которой паломница в сопровождении свиты шествовала в Свято-Троицкий монастырь. Елизавета шла легко, с улыбкой, о том, чтобы сейчас броситься в пыль к ее ногам, не могло быть и речи. Лесток смирил нетерпение, в числе прочих пошел за государыней, моля небо, чтоб не дало оно ей силы шествовать вот так до вечера.
Господа можно было не беспокоить лишними просьбами, через час без малого Елизавета притомилась, веселая кавалькада направилась назад в Петергоф, и сразу после ужина Лестоку удалось предстать перед государыней. Он не просил прощения, он требовал, гневно сообщая о слежке, он проклинал Тайную канцелярию, Шувалова, Бестужева, покойного Ушакова. Потом он распластался у царских ног, с умильной слезой напоминая о тех временах, когда он был ее другом, лекарем, поверенным.
Елизавета выслушала его с невозмутимым видом. Лесток вел себя без достоинства, она могла молча отослать его, но паломничество настраивает людей на высокий лад. «…И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…» Словом, Лесток был прощен и почти обласкан. Она сделает все, чтобы восстановить его былое положение при дворе, да, да, она поговорит с Бестужевым, конечно, он неправ, а Лесток прав, она прикажет Шувалову снять слежку, это возмутительно, когда под окнами стоит шпион!
Лейб-медик вернулся домой в самом прекрасном расположении духа. Никого, даже отдаленно напоминающего агента, в Аптекарском переулке не было. Он спасен, спасен…
В разговоре с государыней Лесток забыл сообщить о такой безделице, как избитый до бесчувствия и брошенный в траву агент, который пролежал на земле до утра, а с зарей, как и было предсказано, оклемался и даже доковылял на своих ногах до дому. Спустя час судьба его была известна в Тайной канцелярии. В этот же день агента препроводили в госпиталь. Устные показания он дать не мог по причине сбитой набок челюсти, зато изложил все письменно с жутчайшими подробностями.
О судьбе несчастного наблюдателя было доложено начальнику Тайной канцелярии Шувалову, а потом и Бестужеву. Канцлер был потрясен беззаконием, а особливо жестокостью Лестока. «Каков негодяй, — повторял Бестужев, потирая руки и благодаря судьбу за подарок, — не каждый день в России калечат тайных агентов. Экий проказник наш лейб-медик!» Теперь Бестужев знал, какой фразой начать разговор с государыней: «Во имя человеколюбия…» А дальше изложить все, что в папочке пронумеровано, повторить, что в Гостилицах государыне в ухо шепнул про тайные сношения Лестока с молодым двором через связного — поручика Белова. Плохо, что именно Белова приходится подставлять под удар, да ничего не поделаешь. Осталось только уточнить кой-какие детали, а в общем, проект готов, недаром была установлена слежка за домом Лестока. Уж если после всех этих данных Лесток не будет взят под арест, значит он, Бестужев, не политик и ему пора подавать в отставку.
11
Софья узнала о предполагаемом нападении на мызу не потому, что Алеша открылся, а потому, что Адриан проболтался. Вопрос был на первый взгляд совсем невинным:
— Скажите, Софья Георгиевна, когда маску на рожу наденешь, можно ли в ней человека узнать аль нет?
— Конечно, можно. Тебя я под любой маской узнаю, у тебя нос уточкой… клювиком, словно на него наступил кто-то в детстве.
— Понятное дело, — обиделся Адриан, — мы-то с вами знакомы. А вот если бы вы меня в первый раз в маске увидели? Если я, скажем, на дом нападу, чтоб спасти кого… или ограбить. Дак потом можно признать человека аль нет? Это на кого ты собираешься нападать да еще в маске? И Алексей Иванович будет нападать?
Адриан попробовал унырнуть от ее пронзительного взгляда, понес какой-то вздор про маскарад, но Софья уже не слышала денщика, она бросилась бегом в «каюту» мужа.
— Что ты так раскраснелась, душа моя? — спросил Алеша удивленно.
Представим себе сосуд с узким горлом, наполненный, скажем, орехами. Если его перевернуть, то орехи закупорят горло и останутся в сосуде. Но если оный сосуд начать резко и неумолимо трясти, то орехи с грохотом повыскакивают из сосуда все до единого. Примерно так же вела себя с мужем Софья. Она вцепилась в него мертвой хваткой и трясла до тех пор, пока не узнала план нападения во всех подробностях.
Правду сказать, Алеша не очень-то и сопротивлялся. Не было в мире человека более надежного, чем Софья, но она обладала неким непоправимым недостатком, она была женщиной, поэтому зачастую логика ее была не только непонятна, но и вовсе лишена смысла. Иначе как можно объяснить ее категоричную фразу:
- Предыдущая
- 58/85
- Следующая
