До свидания, мальчики! - Балтер Борис Исаакович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/52
• Следующая

– Куда пошлют.

– Куда же могут послать таких морских ребят, как мы? – спросил Сашка.

– Посмотрим, посмотрим, – ответил Алеша.

– Не нравится мне это «посмотрим», – сказал Сашка, когда мы вышли из горкома.

– Не хнычь, – ответил я. Мне тоже не понравился уклончивый ответ Алеши. Но у меня было правило не поддаваться дурным предчувствиям. Хорошее правило. Ему можно следовать всю жизнь, если в жизни случалось не слишком много неудач.

Под окнами горкома мы забыли все свои подозрения. С того места, где мы стояли, видны были ворота и за ними море. На рейде слегка дымил теплоход «Грузия». Мы любили выплывать на рейд навстречу пассажирским пароходам, сидеть на причальной бочке и разглядывать на палубах пассажиров. Их поражало, как это мы не боимся заплывать в открытое море. А для нас это был пустяк, о котором и говорить не стоило.

Теплоход стоял на воде и казался совсем маленьким. Но мы не раз видели его вблизи, рядом с бочкой. Приходилось запрокидывать голову, чтобы увидеть пассажиров на верхней палубе, а переговариваться можно было только с нижней и средней палубами, да и то, чтобы нас услышали, надо было кричать.

Я смотрел на теплоход и не мог поверить, что еще прошлым летом нам доставляло острое удовольствие уплывать в открытое море, – такой мальчишески незначительной казалась мне эта затея.

– Нет, скажите, что мой папа неправ, – приставал Сашка. – Живешь – до всего доживешь.

– Прав, прав, – сказал я.

Разговаривать, держа во рту папиросу, было не очень удобно. Дым заползал в легкие и глаза, вызывая кашель и слезы. Солидности, ради которой мы закурили, от этого не прибавлялось. Поэтому мы старались говорить покороче и больше молчали. Мы стояли лицом друг к другу, но ни на секунду не теряли из вида газетных витрин. Мы молчали и вдруг начинали хохотать, когда кто-нибудь из прохожих – их было не очень много на улице – останавливался просмотреть газеты. Прохожие, особенно женщины, воображали, что мы смеемся над ними, и испуганно себя оглядывали.

– Жалко, такого же синяка у тебя не было два года назад, – сказал Сашка.

Витька ответил:

– Мне не жалко.

– Не понимаешь своей выгоды, поэтому не жалко. Представляешь, черная повязка на портрете?

Наши фотографии были двухлетней давности. На это и намекал Сашка. Витька только рукой махнул и закашлял.

Я так и не успел как следует прочитать статью. Стоять в вестибюле школы и читать о самом себе было не очень-то удобно. Но мельком я все же статью пробежал. Она называлась «Подвиг молодых патриотов». Из статьи я узнал, что всегда отличался вдумчивостью и серьезным отношением к жизни. Мне это и раньше говорили. Но одно дело – говорить, и совсем другое – когда об этом написано в газете. Меня только смущало слово «подвиг». По мнению автора статьи, наш подвиг заключался в том, что мы, как и молодые строители Комсомольска, отказывались от спокойной и удобной жизни и по зову партии и комсомола шли туда, где были нужней. По совести говоря, я ни от чего не отказывался. Просто поступить в училище мне казалось заманчивей. Но, наверное, комсомольцы первой пятилетки чувствовали то же самое. В конце концов, в редакции лучше меня знали, что такое подвиг.

– Нет, скажите, что мой папа неправ?

– Папа твой прав, а я неправ. Зря я тебя утром похвалил.

– Прошу разъяснить. – Сашка притворялся. Он прекрасно понимал, о чем я говорю.

– Хотя бы прочел билет.

– Витька, ты что-нибудь понимаешь?

– Витька как раз не понимает.

– Нет, почему? Понимаю. С билетом, правда, нехорошо получилось.

Милый Витька, наивная душа. Больше всего он боялся показаться недостаточно сообразительным. Я обнял его за плечи и прижался щекой к его потной щеке.

– Ты еще не все знаешь, – сказал я. – Послушал бы, как Сашка разыгрывал из себя скромника по дороге в школу.

– Нет, ты серьезно? – спросил Сашка.

Я и сам не знал, серьезно говорю или несерьезно. Скорей всего и серьезно, и несерьезно. У меня всегда была склонность к самоанализу, и я не мог не видеть, что так же, как и Сашка, подвержен тщеславию. Среди нас только Витька не страдал тщеславием – этим изнуряющим и по природе своей бесплодным чувством.

Огромный термометр на стене горкома показывал тридцать градусов в тени. Газировщицы ведрами выливали воду под деревья.

– Пошли искупаемся? – предложил Витька.

– Каждый день купаемся, – ответил Сашка.

Я его понимал: надо было быть последним идиотом, чтобы в такой день не придумать чего-нибудь сногсшибательного. Мы бы давно придумали, если бы с нами были наши девочки. С ними мозги у нас работали лучше. Но Инка занималась, а Катя и Женя собирались идти к Инкиной маме. Зачем – они не сказали. Но мы-то знали – будут переделывать старые платья к сегодняшнему вечеру.

Перед газетными витринами остановился мужчина в белом санаторном костюме. Почему-то тех, кто приезжал в санатории, в городе называли больными. По-моему, из всех здоровых мужчина, остановившийся у газет, был самым здоровым. Чтобы читать, ему приходилось нагибаться, а его плечи закрывали газетный разворот. Он мельком просмотрел «Курортник» и отошел к «Правде».

– Мне нравятся пижоны, которых интересуют только происшествия, – сказал Сашка.

Мужчина оглянулся и снова подошел к «Курортнику».

– Напросился, – сказал Витька.

Пока мужчина читал газеты, мы усиленно курили. Потом он прошел мимо нас и, когда проходил, подмигнул Сашке.

– Наконец-то твой нос пригодился. Тебя-то он узнал, – сказал я.

– А ты знаешь, какой нос был у Спинозы?

– Пойдемте искупаемся, – сказал Витька.

Сашка задумчиво и долго смотрел на него.

– Бриться вы когда-нибудь думаете? – спросил он.

Зимой мы уже пытались побриться. Но ничего у нас не получилось. Мы сами были виноваты. Вместо того чтобы смело войти в парикмахерскую, мы долго торчали у входа. Когда Сашка наконец вошел, у нас уже пропала охота бриться. Мы остались ждать его на улице. Ждать пришлось недолго. Дверь неожиданно открылась, и на пороге появился Сашка. Сзади его легонько подталкивал в спину парикмахер Тартаковский.

– Мне и без вас хватает болячек. Принесите записку от своей мамаши, тогда мы подумаем, – говорил Тартаковский.

– К Тартаковскому пойдем? – Витька улыбнулся.

– Живешь – до всего доживешь, – сказал Сашка.

Подошел Павел Баулин.

– Привет, профессора! – Павел поздоровался с нами за руку, и мы приняли это как должное. – Не знаете, зачем Переверзев вызывает?

– Заявление подать.

– А вы подавали? – Павел почему-то подозрительно оглядел нас. – Зачем заявления? – спросил он.

– Формальность, Паша, формальность, – ответил Сашка.

– Может, обойдется? – спросил Павел. Он, кажется, думал, что от нас зависит, писать или не писать ему заявление.

– Пустяки, – сказал я. – Напишешь: «Прошу принять меня в училище», – и все.

– Я же не прошу. Мне предложили – я согласился. Получится опять как с техникумом. Уговаривали, пока уговорили. А когда я надумал уходить, две недели допрашивали, зачем заявление подавал. Не люблю. Вы меня подождите, я скоро.

От нечего делать мы посчитали деньги. В наличии оказалось десять рублей, и я положил их в карман. На крыльцо вышел Павел, брезгливо оглядел вымазанные чернилами пальцы.

– Хомут надели. Пошли к Попандопуло.

Ничего себе. Сашкино предложение побриться мгновенно померкло. А мы-то думали и не могли ничего придумать! Я только не был уверен, сумею ли выпить так, чтобы Павел не догадался, что пью я первый раз в жизни.

– Вот это мужской разговор, – сказал Сашка. – Сначала выпьем, потом побреемся.

– Может, не стоит? – спросил Витька. Он улыбался и смотрел на меня.

– Что – не стоит? Выпить? Обязательно выпьем.

– Не люблю, когда коренной пролетарий разыгрывает интеллигента. Повязку нацепил, как фраер. – Это сказал Павел.

– Баулин! Зайдите ко мне. – В окне своего кабинета стоял Алеша. По-моему, он стоял уже давно и слышал весь разговор.

• Предыдущая
• 23/52
• Следующая