До свидания, мальчики! - Балтер Борис Исаакович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/52
• Следующая

Я сбоку поглядывал на Сашку. Углы его губ были чуть-чуть опущены, как будто он улыбался. У Сашки всегда углы губ были опущены, и всегда казалось, что он посмеивается про себя. Но по-моему, сейчас Сашка не улыбался.

– Ты настоящий человек, – сказал я. Сам не знаю, как это у меня вырвалось: мы никогда в глаза не хвалили друг друга.

– Ты думаешь? – спросил Сашка.

– Уверен. Если твоя мама не сделала из тебя за восемнадцать лет вундеркинда, – ты настоящий человек.

– Ты даже не знаешь, как мне все это осточертело. Но ничего не поделаешь: мама!

Мы замолчали и молчали до самой школы.

На школьном дворе было как во время больших перемен. Только никто не бегал и не кричал. Когда мы вошли во двор, кто-то крикнул:

– Вот они! Явились и не запылились.

По-моему, это крикнула Рая, девчонка, у которой я спрашивал, где Инка. К нам подошел Юра Городецкий. Он тоже учился в одном классе с Инкой. Экзамена у них сегодня не было. Но Юра полагал, что без секретаря комитета не может состояться ни один экзамен. Секретарем его выбрали недавно, вместо меня, и он еще не привык. Это неплохо: еще успеет привыкнуть.

– Привет, – сказал Юра и позволил себе пожать нам руки.

Мы отнеслись к этому снисходительно, хотя подобные вольности со стороны младших поколений не допускались.

У Юры за спиной стояла Рая, Делать ей здесь было абсолютно нечего. Во всяком случае Инке я категорически запрещал таскаться за мной. К нам подходили и подбегали со всех концов двора. Мы уже были знакомы с газетной славой, но, конечно, не в таких масштабах. В прошлом году о нас писали, но то была небольшая статья о работе нашего класса в подшефном колхозе «Рот Фронт». Чтобы обратить внимание на ту заметку, пришлось проводить специальное комсомольское собрание. Сейчас никакого собрания не требовалось. Нечто подобное творилось два года назад, когда в гости к нам в школу приезжал командующий Черноморской эскадрой.

Нам очень хотелось постоять во дворе, но мы сочли это несовместимым с нашим достоинством и прошли в школу. Мы ничего от этого не потеряли: в вестибюле, возле доски «Молния», нельзя было протолкнуться. Поверх голов я увидел вырезку из газеты с пятью портретами. Карточки для портретов взяли из наших личных дел: все они были одного формата. Узнать себя на таком расстоянии в не мог.

Кто-то крикнул:

– Именинники пришли!

Перед нами расступились. На секунду мелькнуло Витькино лицо. Он пришел раньше нас, и первые лавры пали на его голову. Витька ошалело улыбался и смотрел на нас одним глазом, второй прикрывал кружок черной материи, а щеку и лоб пересекала узкая резинка. Я сразу догадался: повязку соорудила Женя – она жить не могла без театральной романтики. По-моему, резинку, на которой держался черный кружок, она вытянула из трусов. Каждый считал своим долгом похлопать нас по спине или дернуть за руку. Со всех сторон задавались вопросы. Но, так как кричали все сразу, ничего нельзя было разобрать. Сашка махал рукой и кричал:

– Вопросы – в письменном виде!

По лестнице на второй этаж мы поднимались в сопровождении шумной толпы. В светлом коридоре с открытыми окнами стало тесно. Только звонок разогнал всех по классам.

Мы сели за столы. Черные крышки были нагреты солнцем. Отдельные смельчаки предпринимали попытки ворваться в наш класс, но их бесцеремонно вышвыривали. Вокруг нас усаживались на столах, толпились в проходах. Кто-то из девочек испуганно и настойчиво спрашивал:

– Когда родился Ленин? Ну скажите же, когда родился Ленин?

Мы любили празднично-взволнованную суматоху экзаменов. Во-первых, потому, что все нам завидовали: предполагалось, что мы все знаем и нам-то бояться нечего. Во-вторых, экзамены – это преддверие свободы. Но в тот день в 10-м «А» мало кто думал об экзаменах.

– Неужели никто не помнит, когда родился Ленин?

Все помнили. Просто девчонку никто не слушал: слушали Сашку.

Витька крикнул:

– Двадцать второго апреля тысяча восемьсот семидесятого года. – Витька тоже слушал Сашку, как будто не имел никакого отношения к его рассказу, и блаженно улыбался.

Сашка уставился на Витьку выпуклыми глазами. Сашка проникновенно объяснил, почему именно нам, а не кому-то другому предложили пойти в военное училище, и не слышал настойчивой просьбы девчонки. Если у мальчишек нашего класса и появилась какая-то надежда поступить в военное училище, то после Сашкиного рассказа сомнений не оставалось, даже думать об училище нечего: не примут.

Мы не видели, как в класс вошли представитель гороно и Вера Васильевна – учительница истории и обществоведения.

– Митинг считаю закрытым, – сказала она.

Мы любили Веру Васильевну. Но у нее, на наш взгляд, был один недостаток, который мы не могли ей простить: она старалась казаться моложе своих лет. Вера Васильевна подкрашивала и завивала волосы, выпуская на лоб легкомысленный локон. С учителями-мужчинами она разговаривала, щуря голубые глаза. Инка говорила, что она щурит глаза потому, что еще не потеряла надежду выйти замуж. В чем, в чем, а в таких делах Инка разбиралась.

Вера Васильевна, проходя мимо нашего стола, сказала:

– Поздравляю. Поздравляю и горжусь.

Потом она разложила на экзаменационном столе билеты, посмотрела на нас и улыбнулась. Она не вызвала нас, а лишь показала рукой, чтобы мы подошли.

– Собственно, экзамен они уже выдержали, – сказала она, повернувшись к представителю гороно.

– Несомненно, – ответил тот.

Я и Витька не спешили брать билеты: зачем рисковать? Мы посмотрели на Веру Васильевну: шутит она или нет? Но Сашка уже схватил билет и, даже не прочитав его, заявил, что готов отвечать. Стоило Сашку похвалить, и он сейчас же терял способность соображать.

Пришлось и нам тянуть билеты.

Это был наш последний экзамен.

В жизни у нас было еще много экзаменов, но сдавали мы их не в школе.

Мы стояли на углу под окнами горкома. Делать нам здесь было больше нечего, но мы все равно стояли. Мы были свободны. Так свободны, что просто не знали, куда себя деть. Мы могли делать все, что взбредет в голову. Но когда можешь делать все, что хочешь, никогда не знаешь, чего хочешь.

В тот день мы решили стать окончательно взрослыми. Твердость этого решения мы подтвердили тем, что вышли из школы на руках: впереди я, за мной Витька и замыкающим Сашка. Витька был против такого способа передвижения.

– Придурки какие-то. Не можем уйти, как все.

– Десять лет уходили, как все, – ответил Сашка. Ходить на руках Сашка не умел, и поэтому его ноги почтительно нес какой-то семиклассник. – Ну? – сказал Сашка, и мы захохотали. Сашка мог сказать что угодно, мог бы вообще ничего не говорить – мы бы все равно хохотали.

Мы стояли лицом друг к другу и пускали дым. По дороге в горком мы вдруг решили, что нам пора закурить. Мы купили коробку «Северной Пальмиры». Одну на троих. Лучше было купить три пачки папирос подешевле. Я это понял позже, когда мне то и дело приходилось лезть в карман за папиросами. Сашка требовал папиросу, как только видел хорошенькую девушку. А хорошенькие девушки на улицах нашего города попадались на каждом шагу. Витька тоже ударился в разгул и не хотел отставать от Сашки. Это меня больше всего злило. Витька заламывал мундштук папиросы – черт его знает, где он это видел, – и принимался его жевать до тех пор, пока папироса не размокала. Тогда он ее выплевывал и требовал новую.

С особым удовольствием мы закурили, когда сидели на диване в Алешином кабинете. Но Алеша, кажется, не обратил на это внимания: он, наверно, думал, что курим мы давно. С досады мы дымили изо всех сил. Алеша читал наши заявления, потом положил их в папку, на которой было написано: «Личные дела комсомольцев, отобранных в военное училище».

– Какой дальнейший порядок? – спросил я.

– Через неделю отборочная комиссия при горвоенкомате.

– В какое училище мы все-таки поедем? – спросил Сашка.

• Предыдущая
• 22/52
• Следующая