Я люблю тебя, Зак Роджерс (СИ) - "Anna Milton" - Страница 69

• Предыдущая
• 69/112
• Следующая

Я встрепенулась.

— Моей… моей маме нужна помощь!

— Продиктуйте свой адрес.

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ГЛАВА

Ожидание представляет собой тяжелую степень мучений.

Просторные стены больничного коридора уже давно сузились до крохотных размеров и заключили меня в безвыходную ловушку.

Я не знала, куда деть свои глаза.

Я не знала, куда положить свои руки.

Медленный ход времени, ускоренное сердцебиение, мелькающие посетители и их голоса, сливающийся в один неясный поток оглушительного гула.

Сколько я нахожусь здесь, окруженная отвратительным запахом лекарств? Кажется, будто прошла целая жизнь с момента, когда я ворвалась в холл больницы, плетясь за медицинской кушеткой, на которой везли маму. Сквозь застрявший в горле колючий комок нервозности и страха я хрипло спрашивала о том, что случилось, и почему маме вдруг стало плохо. Но на все мои невнятные вопросы звучало терпкое молчание, разбавляемое голосом доктора, диктующего темнокожей медсестре, пристроившейся по другу сторону кушетки, указания относительно дальнейшей госпитализации.

Я бежала за ними до конца бесконечного коридора. До тех пор, пока высокий мужчина с хмурым взглядом и твердым голосом не попросил меня остаться здесь до тех пор, пока они заботятся о моей маме.

Я стояла и смотрела, как доктор удаляется от меня, чтобы уберечь самого дорогого мне человека, ведь я не могла сделать этого. Я была бессильна, потому что не знала, что происходит. Я была потеряна, и все напоминало один длинный, кошмарный сон, из которого хотелось незамедлительно вынырнуть, но что-то могущественное упорно тянула меня обратно ко дну, и тьма сгущалась над головой, подобно грозовым тучам, намереваясь поглотить меня с целиком и навсегда оставить в объятиях паники и ожидания.

Я не могла спокойно дышать.

Изнуряющая тревога высасывала из меня последние жизненные силы. Я с трудом сохраняла свои глаза открытыми. Мне нельзя спать. Прождать в болезненно-белом коридоре ожидания столько времени, чтобы, в конце концов, поддаться сну? Ну уж нет. Я чувствовала, что скоро объявится доктор и скажет, что с моей мамой.

Но какая-то часть меня страшилась этого. Вдруг, с ней что-то серьезное? Вдруг, она больна? Как… как мама Зака?

Я не переживу этого.

Громко выдохнув, оттолкнулась затылком от стены и подалась вперед, перенеся вес тела на локти, которыми уперлась в колени. Закрыла лицо ладонями.

Только бы ничего смертельного.

Это все, что я могла сейчас желать. Чтобы мама жила. Чтобы ее здоровью ничего не угрожало. Ведь если я потеряю ее, то… что мне делать? С моими будущим и моими чувствами? Сейчас, трясясь за ее безопасность, я поняла, насколько мелочна обида, что сжигала мое сердце.

Нет ничего болезненнее страха потерять тех, кого мы любим, кем дорожим до беспамятства. И совершенно неважно, что сделали те люди, сколько ошибок совершили. Главное, чтобы они не исчезали. Чтобы и дальше продолжали оступаться по жизни, винить себя, а потом с грустью смеяться, оглядываясь в прошлое. Они должны жить, и это все, что нужно знать, во что верить каждой клеточкой своего естества.

И сейчас, сжимая кулаки до жгучей боли, я верила, что с мамой все обойдется. Я верила, что ее резкое ухудшение самочувствие лишь последствие нервов и эмоционального стресса, ведь нужно быть слепой и глухой, чтобы не услышать и не заметить, как натянуты ее отношения с моим отцом.

От одной лишь мысли об этом… человеке меня выворачивало наизнанку от безудержного потока отвращения, родившегося взрывом в желудке и стремительно ползущего вверх. Оно приблизилось к горлу и резко сковало его металлическим обручем, не позволяя сделать полноценный вдох и вместе с выдохом отпустить напряжение, из которого буквально состояло мое тело.

— Просто дождись, — опустив голову, сказала я себе.

Но воплотить спокойствие в реальность и укутать себя в него, словно в теплое пуховое одеяло, гораздо сложнее.

Мне просто чертовски не хватало терпения.

Поддержка Джессики была бы сейчас как раз кстати. Но я не могла вызволить ее ночью и попросить приехать ко мне. Я не могла выпустить на волю это проявление эгоизма, поэтому похоронила желание оказаться в дарующих умиротворение объятиях лучшей подруги глубоко в своей душе, которую тяжелыми волнами окутывало мрачное ощущение чего-то плохого.

Еще мне категорически запрещено накручивать себя, так как это вдобавок к бушующему беспокойству разжигало внутри меня яростное пламя нехороших эмоций, выходящих за рамки и сулящих возникновение неприятностей, если я немедленно не возьму себя в руки.

Все будет хорошо.

С мамой.

Со мной.

С нами.

Отца это не касалось.

Его вообще будто не существовало, что, не буду скрывать, утешало меня, ведь его лицо, его голос — голос предателя — преследовали меня в дебрях моего сознания, куда сквозь цветущие, обволакивающие мысли не просачивался свет.

Но пришлось вспомнить о том, что наша семья состоит не только из меня и мамы. Еще присутствует Он. Лицемер, играющий роль образумившегося семьянина. Человек, в которого поверила мама. Человек, к которому мое доверие навсегда останется лишь горьким дуновением воспоминаний давнего прошлого.

Пришлось вспомнить, что мама будет опечалена, если не увидит его здесь, рядом со мной, когда ей станет лучше, когда нам будет дозволено увидеть ее. Она любила его, и это было тяжело признавать. Но факт остается фактом. Я, как не самая хорошая, но заботливая дочь, должна учесть это и сделать то, на что бы никогда не решилась, не будь придавлена сложившимися обстоятельствами.

Я судорожно сглотнула и под бешеные удары сердца, отскакивающие от стен коридора, потянулась в карман, чтобы достать телефон. Мои глаза слегка округлились, когда я взглянула на время. Пять часов утра. Словно по сигналу широко раскрыла рот, издавая почти беззвучный зевок.

«Сделай это» сказала себе и зашла в список контактов.

Мой палец дрогнул над именем отца.

Да. Он записан, как «Патрик», а не «отец», «папа», «папуля», или что-то вроде того.

Устало потирая висок, я вслушивалась в монотонные, размеренные гудки длиной ровно одну секунду и с таким же временным промежутком. Понятия не имею, сколько просидела в неподвижной позе, ожидая, что мне ответят.

Черт бы его побрал.

Со злостью убрала телефон от лица и небрежно положила его рядом с собой. Где носит этого человека? И дома ли он вообще? Если бы был, то давно заметил бы наше с мамой отсутствие. Или ему настолько плевать на то, где мы находимся, что он просто-напросто решил не заморачиваться подобными вопросами.

В любом случае, проигнорированные пять звонков от меня явно намекали на равнодушие с его стороны.

Мне-то не больно. Но мама…

Я резко подскочила от приглушенного звука открывающихся дверей. Из другой части коридора, которая была скрыта от моего любопытного глаза, вышел тот самый высокий доктор плотного телосложения. Засунув руки в карманы синей формы, он мельком прошелся взглядом и заострил внимание на моей фигуре.

Не дождавшись, когда он подойдет ко мне, я сама ринулась к доктору.

— Как она? — накинулась сходу.

Мужчину моя реакция ничуть не удивила.

— Здравствуйте, — прозвучал невозмутимый голос. — Для начала… я не успел представиться. Доктор Эрик Джеммисон, — он протянул руку.

Я спешно пожала ее.

— Так как моя мама? — вернулась к главному. Пофиг на эти любезные формальности. — Что с ней?

Затаила дыхание. От томительного беспокойства засосало под ложечкой.

— В общей сложности, — начал доктор, сцепив руки за спиной, — здоровью миссис Питерсон ничего не угрожает. Точнее, угроза благополучно миновала, и сейчас ваша мама чувствует себя более-менее хорошо. Но ей нужен отдых. Я настоятельно рекомендую ей остаться в больнице хотя бы еще один день. Но было бы просто замечательно, если бы Линдси согласилась пройти профилактическое лечение, ведь с беременностью в ее возрасте не шутят. Я был бы рад, если бы вам удалось уговорить ее согласиться...

• Предыдущая
• 69/112
• Следующая