Философский словарь - Конт-Спонвиль Андре - Страница 36

Не преувеличивая значение разницы между гением и талантом, мне кажется, совсем от нее отказываться не стоит. Если оставить в стороне романтическую восторженность, то разница эта, на мой взгляд, проявляется не столько в природе явления, сколько в степени выраженности; не столько в направленности, сколько в точке зрения. Есть произведения, в которых мы чувствуем нечто такое, что дает нам основание считать их чем-то большим, нежели плод таланта и труда. Бах и Микеланджело, Рембрандт и Шекспир, Ньютон и Эйнштейн, Спиноза и Лейбниц… Может быть, в нас говорит иллюзия, вызванная долгими веками жизни их творений? В какой-то мере это, видимо, так и есть. Если относиться к гению как к абсолютной исключительности, ясно, что в нем всегда будет присутствовать нечто мифическое, из-за чего мы предпочитаем говорить о гениальности только ушедших из жизни творцов. Всякий человек, пока он жив, с той или иной стороны не выходит за рамки обычного. Только время и исчезновение позволяют придать некоторым из них статус исключительности. И, конечно, нам остается само творение. Оно-то и служит установлению и поддержанию правильных пропорций. «Книга никогда не рождается шедевром, – тонко подметили братья Гонкуры. – Она им становится, а гений это талант умершего человека». Но, хотя оба брата Гонкуры тоже умерли, мы по-прежнему считаем их не более чем талантами.

По Декарту, мелкое божество или демон, разумеется, воображаемый, который вечно нас обманывает («Размышления о первой философии», размышление I). Целью создания этой фикции является усиление сомнения (то, в чем мы не уверены, принимается за ложное), и она помогает нам расставаться с предрассудками, устаревшими мнениями, наконец, с необоснованной верой во что бы то ни было. Мы как будто выгибаем палку в обратную сторону, на самом деле стремясь ее выпрямить. Наша цель – достичь абсолютной уверенности, такой, какую не смогут поколебать доводы, выдвигаемые злым гением. Это и будет «cogito» (декартовское «Cogito ergo sum» – «Мыслю, следовательно, существую». – Прим. пер.), которое на самом деле является, может быть, еще более злым, по сравнению с прочими, гением.

Уничтожение народа. Не только массовое преступление, но и преступление против человечества, единого в своей множественности.

Учение Гераклита и всякое учение, поддерживающее его центральный тезис о том, что не существует неподвижных существ, что все изменяется и все течет («Panta rhei»), что все пребывает в становлении. В этом смысле можно говорить о гераклитеизме Монтеня. Я описываю не бытие, я описываю переход, говорил он. И этот переход – единственное доступное нам бытие. Весь «мир – это вечные качели. Все, что он в себе заключает, непрерывно качается: земля, скалистые горы Кавказа, египетские пирамиды, – и качается это вместе со всем остальным, а также и само по себе. Даже устойчивость – и она не что иное, как ослабленное и замедленное качание» («Опыты», книга III, глава 2). Это учение противостоит учению элеатов, вернее, соглашается с ним, но sub specie temporis (с точки зрения времени).

В общепринятом смысле слова толкование или поиск смысла чего-либо (знака, речи, события). В более узком смысле я бы назвал герменевтическим подход, основанный на абсолютно серьезном отношении к смыслу, на стремлении объяснить его посредством этого же или другого смысла вместо того, чтобы приводить его причины, которые ничего не значат. Герменевтика предполагает существование высшего, или бесконечного, смысла (своего рода смысла смыслов), который должен являть собой самое истину. Вместе с тем, если бы истина что-то означала, она была бы Богом. В этом узком смысле герменевтика всегда религиозна либо тяготеет к религиозности; она не более чем суеверие смысла.

Крайняя степень бескорыстной храбрости, противостоящей любому реальному или возможному злу. Такая храбрость способна противостоять не только страху, но и страданию, усталости, унынию, отвращению, соблазну и т. д. Это исключительная добродетель исключительных людей. Никто не обязан быть героем, и поэтому герои всегда вызывают в нас восхищение.

Подчинение любому другому закону, кроме своего собственного, несамостоятельность, неавтономность (Автономия). Кант, в частности, применяет это понятие для всякого определения воли посредством чего-либо, кроме закона, установленного ею для себя (нравственного закона), например, посредством того или иного объекта способности желать (удовольствия, счастья) или того или иного внешнего требования, пусть даже вполне законного. Подчиняться своим склонностям значит быть их рабом. А государству или Богу? Мы можем подчиняться тому и другому, не утрачивая самостоятельности, только при условии, что руководствуемся долгом, а не страхом или надеждой. Гетерономия (подчинение другому) законна лишь при условии сохранения автономии (права распоряжаться собой).

Рассматривать что-либо как ипостась или субстанцию. Чаще всего это слово употребляется в уничижительном значении: гипостазировать значит относиться как к абсолютной или независимой реальности к тому, что является лишь процессом, акциденцией или абстракцией.

Предположение, обычно выдвигаемое с экспериментальной или доказательной целью; идея, временно принимаемая за истинную с целью сделать из нее выводы и, в предельном случае, подтвердить или опровергнуть ее истинность. В экспериментальных науках гипотеза, по выражению Клода Бернара (82), служит «преждевременным объяснением», которое подвергают проверке опытом с целью выяснить его надежность. Эти науки, долгое время именуемые индуктивными (поскольку они движутся от факта к закону), правильнее было бы назвать гипотетико-экспериментальными: выдвигаемые ими гипотезы, как подчеркивает Поппер, являются научными только в том случае, если могут быть подвергнуты проверке опытом и, в предельном случае, опровергнуты им (Фальсифицируемость). В математике гипотезы скорее являются конвенциями, имеющими значение не сами по себе, а благодаря системе следствий, которые можно из них вывести (теоремы): они образуют аксиоматику, служащую основой гипотетико-дедуктивной системы.

Всякий метод, отталкивающийся от выдвинутой гипотезы с целью вывести из нее следствия, независимо от того, являются ли эти следствия фальсифицируемыми (как в экспериментальных науках) или нет. Применяется прежде всего в математике, которая стремится не столько к проверке выдвигаемых гипотез (конвенция не может быть доказанной), сколько к построению на их основе последовательной системы: истина содержится не столько в самих теоремах, сколько в той необходимой связи, которая привязывает их к исходным гипотезам (принципам, аксиомам, постулатам) или к другим теоремам. Это одно из эпистемологических следствий открытия неевклидовых геометрий: постулат Евклида (о параллельных прямых. – Прим. пер.) принимается не как очевидность и не как предположение, нуждающееся в доказательстве, а как простая конвенция, которая может быть принята, а может и не быть принята, в результате чего складывается одна из возможных геометрических систем (например, евклидова геометрия). То же самое относится к другим аксиомам или постулатам, что приводит к видоизменению статуса самих теорем. Теоремы перестают выступать в качестве выразителей отдельной истины, «их истинность заключается в интеграции в систему» (Р. Бланше, «Аксиоматика», с. 7). Но истинна ли сама система? Это не имеет значения; достаточно, чтобы она была последовательной. Вот почему одной математики нам мало.